По этим причинам воины терпели большие лишения, а мы ничего не могли им доставить. Стосковавшись к тому же по своим домам, они начали убегать по одному, по двое. Первым, кто сбежал, был Хан Кули, за ним —Ибрахим Бекчик. Моголы сбежали все до одного, потом Султан Ахмед Танбал тоже убежал.
Чтобы успокоить эту смуту, мы послали Ходжу Кази [к Узун Хасану], так как Узун Хасан /51б/ держал себя по отношению к Ходже с большой преданностью и уважением. Ходжа по соглашению с Узун Хасаном должен был подвергнуть некоторых беглецов наказанию, а некоторых отослать к нам. Но возбудителем смут и подстрекателем беглецов ко злу был, видимо, сам этот неблагодарный Узун Хасан; все они после ухода Султан Ахмед Танбала явно и откровенно проявили ко мне враждебность.
Хотя за те несколько лет, что мы усердно водили войска с намерением взять Самарканд, от Султан Махмуд хана и не было сколько-нибудь существенной помощи и поддержки, но он после завоевания нами Самарканда зарился на Андиджан. В то время, когда большинство воинов и все моголы бежали и ушли в Андиджан и Ахси, Узун Хасан и Танбал мечтали получить эти области для Джехангир мирзы. [Однако] по многим причинам было невозможно отдать их [Узун Хасану и Танбалу]. Во-первых, хотя эти области и не были обещаны Хану, но он требовал их для себя; чтобы передать их Джехангир мирзе после требований Хана, надо было договориться с Ханом. Во-вторых, как раз тогда, когда люди убежали именно в эти области, [Джехангир мирза] мечтал захватить их силой. Если бы об этом заговорили раньше, /52а/ то в общем, это бы как-нибудь устроилось, но кто же станет терпеть его насилие?
Моголы и войска Андиджана, а также некоторые беки и приближенные тоже ушли в Андиджан. Со мной в Самарканде осталось беков и йигитов, знатных и простых, около тысячи человек. Так как то, чего они требовали, [дать] не оказалось возможным, то Узун Хасан и Танбал призывал всех этих перепуганных беглецов присоединиться к ним. А эти робкие люди сами со страху просили у бога такого случая. Поведя войска на Ахси и Андиджан, Узун Хасан и Танбал явно и открыто проявили злобу и враждебность.
Тулун Ходжа из [племени] Барин был один из самых смелых, храбрых и удалых йигитов. Мой отец Омар Шейх мирза проявлял к нему внимание и все время оказывал ему благосклонность. Я тоже проявил о нем заботу и сделал его беком. Удивительно смелый и удалой был йигит. Он стоил такой благосклонности.
Так как Тулун Ходжа был наш человек и пользовался у моголов уважением и доверием, то, когда моголы начали разбегаться из Самарканда, мы послали Тулун Ходжу, чтобы он уговорил людей и рассеял их опасения, и люди не теряли бы голову от страха./52б/ Однако, смутьяны и неблагодарные так повлияли на этот народ, что от посулов, угроз, увещаний и устрашений не было проку.
Семья и пожитки Тулун Ходжи находились в области между двумя реками, — [эту] междуречную область называют Рабатек-и Урчин. Узун Хасан и Султан Ахмед Танбал послали против Тулун Ходжи отряд всадников. Они захватили Тулун ходжу врасплох, привели его [в свой лагерь] и убили.
Узун Хасан и Танбал, приведя с собой Джехангира, пришли и осадили Андиджан. Когда войско выступило в поход [на Самарканд], то в Андиджане я оставил Али Дуст Тагая, а в Ахи — Узун Хасана.
Позднее Ходжа Кази также прибыл в Андиджан. В числе воинов, ушедших из Самарканда в Андиджан, тоже было много [лихих] йигитов. Ходжа Кази при защите крепости из приязни ко мне роздал находившимся там воинам и семьям тех, которые [еще] были с нами, восемнадцать тысяч овец.
Во время осады от моих родительниц, а также от Ходжа Кази, непрерывно приходили письма такого содержания: «Нас держат в жестокой осаде, если вы не придете [в ответ] на наши вопли, то дело кончится плохо. Самарканд был взят силами Андиджана; /53а/ если Андиджан останется в ваших руках, то, с помощью божией, можно будет овладеть также и Самаркандом».
Одно за другим приходили такие письма. В это время я однажды заболел и уже стал поправляться. В дни выздоровления я не обращал на себя должного внимания и снова захворал. На этот раз я заболел очень тяжело, так что у меня на четыре дня отнялся язык, и в мой рот капали воду из ваты.
Оставшиеся со мной великие и малые беки и йигиты потеряли надежду, что я выживу, и каждый стал думать только о себе. В это время беки, совершив ошибку в суждении, показали мне одного нукера, который прибыл послом от Узун Хасана и передал всякие бестолковые слова, и потом отпустили его. Спустя четыре-пять дней, мое положение немного улучшилось, но косноязычность осталась, а еще через несколько дней я пришел в свое обычное состояние.
Так как от моих [близких] родных, то есть от моей матери и матери моей матери, Исан Даулат биким, а также от моего учителя и наставника, то есть Ходжи Маулана-и Кази, приходили подобного рода письма и они меня так усердно призывали, то с каким [чувством] в сердце [мог бы] человек остаться на месте? В месяце раджабе[276] в субботу мы вышли из Самарканда, направляясь в Андиджан. На этот раз /53б/ я процарствовал в городе Самарканде сто дней.
Когда я достиг Ходженда, тоже была суббота. В этот день один человек привез из Андиджана известие, что семью днями раньше, в субботу, в ту самую субботу, когда мы выступили из Самарканда, Али Дуст Тагай сдал противникам крепость Андиджан.
Подробности этого [дела] таковы: нукер Узун Хасан, которого мне показали во время моей болезни и потом отпустили, пришел в Андиджан, когда неприятели осаждали крепость, и сказал [андиджанцам]: «У государя отнялся язык; ему в рот капают воду с ваты». Прибыв с такого рода сообщением, он клятвенно подтвердил его перед Али Дустом. Али Дуст находился у ворот Хакана. От таких слов он лишился твердости и, призвав врагов, заключил с ними договор и условие и сдал крепость. В припасах и бойцах в крепости не было никакого недостатка, все дело было в трусости этого лицемерного, неблагодарного, ничтожного человека. Упомянутые выше слова он сделал для себя лишь предлогом.
После взятия Андиджана враги, услышав о моем прибытии в Ходженд, сделали мучеником Ходжу Маулана-и Кази, с позором повесив его на воротах арка. /54а/.
[Настоящее] имя Ходжи Маулана-и Кази — Абд Аллах, но он [более] известен под тем именем. С отцовской стороны его родословие возводится к шейху Бурхан Ад-дин Кличу, со стороны матери оно восходит к Султан Илеку Маза; в Фергане члены этого рода были духовными наставниками, шейх ал-исламами и казиями. Маулана-и Кази был муридом досточтимого Ходжи Убайд Аллаха и пользовался его покровительством. У меня нет никакого сомнения, что Ходжа-и Кази был святой. Какое обстоятельство лучше доказывает его святость, чем то, что от всех, кто умышлял против него [зло], вскоре не осталось ни следа, ни признака?
Ходжа Маулана-и Кази удивительный человек: страха в нем совершенно не было; другого столь смелого человека и не видывали. Это качество тоже доказывает святость. Всякий человек, какой бы он ни был богатырь, все же испытывал небольшое волнение и опасение, а Ходжа никогда не чувствовал волнения или опасения.
После гибели Ходжи всех связанных с ним людей, то есть его нукеров, учеников, родичей и челядь, схватили и ограбили.
Ради Андиджана мы выпустили из рук Самарканд, а Андиджан тоже ушел у нас из рук. Вышло так, как говорится в поговорке: «Беспечного и оттуда выгнали, и туда он не попал». Мне пришлось очень тяжело и трудно; с тех пор, как я стал государем, я еще ни разу не расставался, таким образом, со своими нукерами и родной страной. /54б/
Сколько себя помню, я не знал такого горя и страдания.
Когда я прибыл в Ходженд, то некоторые лицемерные люди, не могли видеть Халифу у моих дверей, так повлияли на Мухаммед Хусейн мирзу и еще кое на кого, что Халифа был отослан в Ташкент. Мы направили в Ташкент к [Султан Махмуд] хану Касим бека, прося Хана выступить к Андиджану.
Когда Хан повел войско и, пройдя долиной Ахангарана, стал лагерем у подножья перевала Кендирлик, я вышел из Ходженда и повидал Хана, моего дядю. Перевалив через Кендирлик, войска остановились возле Ахси. Со своей стороны, наши противники, собрав бывшие при них войска, пришли в Ахси. В это время, рассчитывая на меня, укрепили крепость Пап. Однако, вследствие несколько медленного движения Хана, мятежники взяли крепость Пап приступом.
Хотя прочие качества и повадки Хана были хороши, но как военачальник и полководец он был весьма недаровит. Дело ведь дошло до того, что соверши они еще один переход, область вероятнее всего досталась бы им даже без боя. И в такую-то пору Хан преклонил ухо к лживым речам противников и, начав разговоры о мире, /55а/ отрядил [к ним] послами Ходжу Абу-л-Макарима и старшего брата Ахмеда Танбала, бека Тилбе, который был в то время ишик-агой Хана. Эти люди, чтобы спасти себя, наговорили множество правдивых и лживых слов и приняли для Хана или для посредников взятки и подарки. С тем Хан и возвратился назад.
Семьи большинства оставшихся при мне беков, внутренних приближенных и йигитов находились в Андиджане. Отчаявшись взять Андиджан, семьсот-восемьсот человек из больших и малых беков и йигитов окончательно отделились от меня. В числе отделившихся беков были Али Дервиш бек, Али Мазид Каучин, Мухаммед Бакир бек, Шейх Абд Аллах ишик-ага и Мирим Лагари, а тех, что остались со мной и избрали для себя тяготы и пребывание на чужбине, насчитывалось; вероятно, больше двухсот, но меньше трехсот, и знатных, и простых. Из беков среди них были: Касим Каучин бек, Ваис Лагари бек, Ибрахим Сару-и Минглик бек, Ширим Тагай, Сиди Кара бек, из внутренних — Мир, Шах Каучин, Сейид Касим ишик-ага Джалаир, Касим Аджаб, Мухаммед Дуст, Али Дуст Тагай, Мухаммед Али Мубашшир, Худай Берди Тугчи могол, Ярак Тагай, Султан Кули, сын Баба Кули, Пир Ваис, Шейх Ваис, /55б/ Яр Али Билал, Касим мирахур[277]