93а/ быстро подошли и разом приставили лестницы к валу между двумя воротами, напротив двора Мухаммед Мазид тархана. В этом месте был пост Мухаммед Кули Каучина с отрядом йигитов; эти йигиты находились во дворе дома Мухаммед Мазид тархана. У ворот Сузангаран был пост Кара Барласа, у ворот Гузаристан — пост Ширим тагая, его братьев и Кутлук Ходжи Кукельташа. Так как бой шел в другой стороне то люди, поставленные на постах, были беспечны; их рабы и прислужники разошлись по своим делам — домой или на базар. Беки, начальники постов, остались там с одним или двумя простолюдинами и бродягами,
Куч бек, Мухаммед Кули Каучин, Шах Суфи и еще один йигит очень хорошо сражались и совершили смелые дела. Некоторые воины неприятеля взобрались на вал, другие еще лезли вверх; упомянутые четыре человека, подбежав бегом, начали рубиться и здорово драться; они сбросили врагов вниз и обратили их в бегство. Лучше всех действовал Куч бек, и это был один из его достохвальных и замечательных подвигов; во время этой осады руки Куч бека дважды совершали превосходные дела.
Кара Барлас также /93б/ остался один на посту у ворот Сузангаран; он тоже прекрасно держался. Кутлук Ходжа Кукельташ и Кул Назар мирза стояли на постах у ворот Газуристан. Они тоже с немногими людьми хорошо держались и прекрасно стреляли во врагов сбоку. Другой раз Касим бек во главе своих молодцев выехал из ворот Сузангаран, отогнал узбеков до Ходжа-Кафшира, свалил с коня несколько человек, отрезал им головы и вернулся.
Настала уже пора созревания хлебов, однако никто не привозил нового хлеба. Дни осады продлились, и люди терпели большие лишения; дошло до того, что бедные и нуждающиеся стали есть собачье и ослиное мясо. Так как корм для коней сделался редкостью, то люди давали коням листья деревьев. При этом по опыту оказалось, что из всех листьев лучше всего годятся коням листья тута и карагача. Некоторые строгали сухое дерево, бросали стружки в воду и давали коням.
Три или четыре месяца Шейбани хан не подходил близко к крепости; он кружил вокруг крепости издали, переходя с места на место. Однажды ночью, когда наши люди его не ждали, он подошел около полуночи со стороны ворот Фируза. Враги били в барабаны и издавали боевые крики. Я находился в это время в медресе. /94а/ [В городе] поднялась великая тревога и суета. После этого враги каждую ночь приходили, били в барабаны, кричали и поднимали шум. Я рассылал во все концы и края послов и нарочных, но ни от кого не пришло помощи и поддержки. Когда я был силен и могуч и не терпел поражений и лишений, мне не оказали помощи и поддержки; с какой же стати мне стали бы помогать в такое [трудное] время?
Защищаться и выдерживать осаду, надеясь на помощь [других], было неосновательно. Древние говорили: «Чтобы удержать крепость, надобна голова, надобны две руки и надобны две ноги. Голова — это полководец, две руки — это подкрепление и помощь, приходящая с двух сторон, две ноги — это вода и припасы в крепости».
Мы рассчитывали на помощь и поддержку соседних и окраинных владетелей, но у каждого из них были свои планы. Столь смелый и опытный государь, как Султан Хусейн мирза, не оказал нам никакой помощи и не прислал даже посла, чтобы укрепить наше сердце, а к Шейбани хану он отправил послом во время осады Камал ад-дин Хусейна Газургахи.
Танбал пришел из Андиджана в окрестности Бискета. Ахмед бек и его люди вывели Хана навстречу Танбалу. Они встретились лицом к лицу около Лаклакана /94б/ и сада Турак, но боя и сражения не последовало, и они разошлись. Султан Махмуд хан был не боевой человек, он был совершенно лишен дара к воеводству; когда он стоял напротив Танбала, то в его словах и поступках проявилось малодушие. Ахмед бек был человек простой, но смелый и преданный; он выразился очень резко и сказал: «Чего стоит этот Танбал, что вы так беспокоитесь и колеблетесь? Если ваши глаза боятся, завяжите глаза, и пойдем на него».
События года девятьсот седьмого
Осада тянулась уже очень долго, а припасов и продовольствия ниоткуда не приходило, помощи и поддержки ни от кого не было. Воины и народ, потеряв надежду, начали по одному, по двое прыгать с вала и убегать из крепости. Шейбани хан, проведав о слабости жителей крепости, пришел и стал лагерем возле Гар-и Ашикана. Я, со своей стороны, пришел на Нижнюю улицу к домам Мелик Мухаммед мирзы и встал напротив Шейбани хана.
В эти дни Узун Хасан, [брат] Ходжи Хусейна, — именно он, как раньше упоминалось, был виновником мятежа Джехенгир мирзы и нашего ухода из Самарканда, — /95а/ явился с десятью-пятнадцатью нукерами и вошел в крепость. Его приход был очень смелым поступком; затруднения и лишения воинов и горожан еще увеличились, близкие мне люди и мужи, достойные уважения, прыгали с вала и убегали. Из именитых беков со мной находились Ваис Шейх и Ваис Лагари, мои старые слуги, они [тоже] бежали. В помощи со стороны мы совершенно отчаялись, ни на что не осталось никакой надежды. Продовольствия и припасов было мало, то, что было, тоже пришло к концу; [новых] припасов продовольствия ниоткуда не поступало.
В это время Шейбани хан завел разговор о мире. Будь у нас надежда на помощь, будь у нас припасы, кто бы стал слушать слова о мире? Однако необходимость заставила. Заключив нечто вроде мира, мы ночью почти на исходе второго пахра, вышли из ворот Шейх-Заде. Я увел с собой Ханум, мою родительницу, и еще с нами ушли две женщины: одна — Бегеча Халифа, другая Минглик Кукельташ. Когда мы в этот раз ушли [из Самарканда], моя старшая сестра, Ханзаде биким, попала в руки Шейбани хана.
Темной ночью, кружа между большими арыками Сугуда, мы сбились с дороги; на заре после тысячи затруднений мы миновали Ходжа-Дидар и ко времени предрассветной молитвы /95б/ взобрались на холм Карпук. Пройдя севернее холма Карпук по окраине селенья Худак, мы двинулись по равнине к Илан-Уты. По дороге мы стали гоняться на лошадях с Камбар Али и Касим беком. Моя лошадь опередила. Желая взглянуть насколько отстали их лошади, я обернулся, подпруга у моего седла, вероятно, ослабла, седло перевернулось и я упал и ударился головой о землю. Хотя я сейчас же встал и сел на коня, но разум у меня до самого вечера не вернулся к покою. События, происходившие в этом мире, мелькали и проходили у меня в глазах и в душе, точно сновиденье или призрак.
Вечером, во время предзакатной молитвы, мы остановились в Илан-Уты. Убив лошадь, мы изжарили ее мясо, приготовили шашлык, дали с минуту передохнуть коням и двинулись дальше. Перед рассветом мы пришли в селение Халилийа и остановились там. Из Халилийа мы пришли в Дизак. В это время в Дизаке находился сын Хафиз бека Дулдая Тахир Дулдай. Жирное мясо и белый хлеб были там дешевы, сладкие дыни и хороший виноград — изобильны. После великой нужды мы увидели подобную дешевизну, после стольких бед — оказались в столь безопасном [месте].
После страха и нужды мы обрели безопасность,
Обрели новую жизнь и новый мир.
Страх смерти исчез у нас из сердца, муки /96а/ голода прекратились для людей. Никогда в жизни мы так не отдыхали, отроду не видели такой дешевизны и безопасности — [ведь] наслаждение после нужды и спокойствие вслед за тревогой кажутся еще слаще и лучше. Четыре или пять раз приходилось нам так переходить от беды к радости и от трудностей к благоденствию, и это был первый раз. Избавившись от такого врага и от мук голода, мы радовались безопасности и наслаждались дешевизной.
Три или четыре дня мы отдыхали в Дизаке, затем, направились к Ура-Тепа. Пашагир находится несколько в стороне от большой дороги. Так как я раньше прожил там некоторое время, то, проходя мимо, прогулялся туда. В крепости Пашагир я встретил одну знатную женщину, которая долгое время состояла при Ханум, моей матери, и в этот раз осталась в Самарканде, так как ее не на чем было увезти. Я повидался с нею и расспросил ее; она пришла в Пашагир из Самарканда пешком. Младшая сестра моей матери Хуб Нигар ханум распрощалась с нашим бренным миром; мне и Ханум сообщили об этом в Ура-Тепа. Мать моего отца тоже скончалась в Андиджане, /96б/ об этом нам рассказали там же.
Ханум с тех пор как Хан, мой дед, умер, не видела свою мать, брата и сестер, то есть, Шах биким, Махмуд хана, Султан Нигар ханум и Даулат Султан ханум; разлука их продолжалась тринадцать или четырнадцать лет. Чтобы повидаться с ними, она отправилась в Ташкент.
Посоветовавшись с Мухаммед Хусейн мирзой, я решил провести зиму в одном из селений близ Ура-Тепа, называемом Дихкет. Я отправился туда и, оставив домочадцев в Дихкете, через несколько дней тоже решил побывать в Ташкенте, чтобы увидеться с Шах биким, Ханом, моим дядей, и близкими родичами. Отправившись туда и выразив почтение Шах биким и Хану, моему дяде, я провел там несколько дней; единоутробная сестра моей матери, Михр Нигар ханум, тоже прибыла в Ташкент из Самарканда. Ханум, моя мать, [в Ташкенте] заболела; очень тяжелая была болезнь. Ханум подверглась большой опасности.
Досточтимый Ходжака ходжа, уйдя из Самарканда, прибыл в Фаркат и жил там. Я отправился в Фаркат и повидался с Ходжой.
Я надеялся, что Хан, мой дядя, проявив милость и внимание, пожалует мне какую-нибудь область или округ. Мне обещали дать Ура-Тепа, но Мухаммед Хусейн мирза /97а/ не дал. Не знаю, по своей ли воле он не дал или было такое указание сверху.
Через несколько дней мы вернулись в Дихкет. Дихкет — селение у подножья гор Ура-Тепа, оно находится под Улуг-Тагом. Сейчас же, пройдя эти горы, будет Масча. Хотя жители Дихкета — сарты, оседлые, но они, как и тюрки, разводят овец и коней.
В этом селении мы расположились в домах крестьян; я стоял в доме тамошнего старосты. Пожилой это был человек, лет шестидесяти или семидесяти, но его мать была еще жива; очень долговечная была женщина, ста одиннадцати лет. Когда Тимур бек ходил в Хиндустан, один из родичей этой женщины ушел в его войско. Это сохранилось у нее в памяти, она сама рассказывала. В одном только Дихкете жило детей этой женщины, ее внуков, правнуков и праправнуков девяносто шесть человек; вместе с умершими ее потомками считали двести человек. Внук ее внука был двадцатипяти- или двадцатишестилетний парень с черной-пречерной бородой.