123а/ бывших с ним людей и направился в Кабул. Едва лишь Хусрау шах вышел из Кундуза, как некий Мулла Мухаммед Туркестани, добрый, надежный, старинный слуга Шейбани хана, заперся там, чтобы сдать [город] Шейбани хану.
Когда мы проходили через Шамту и Кизил-Су, три-четыре тысячи моголов, подчиненных Хусрау шаху и находившихся в Кундузе, пришли со своими домочадцами и присоединились ко мне. Камбар Али могол, упоминание о котором неоднократно встречалось раньше, был великий пустослов; его повадки не нравились Баки беку. В угоду Баки беку я дал ему разрешение удалиться. Сын Камбар Али, Абд аш-Шакур, с того времени стал приближенным Джехангир мирзы.
Хусрау шах, услышав, что [его] моголы присоединились к нам, очень ослаб духом. Не сумев найти никакого другого средства, он прислал ко мне послом своего зятя Якуба, сына Айуба, выразил доброе расположение и желание мне служить и попросил: «Если вы заключите со мной условие, я приду вам служить». Так как Баки Чаганиани был человек влиятельный и при всем доброжелательстве ко мне не забывал о пользе своего старшего брата, то он стоял за соглашение. Мы заключили такой договор: жизнь [Хусрау шаха] будет пощажена; в отношении скота, сколько бы он ни отобрал, стеснения тоже не будет.
Отпустив Якуба, мы двинулись вниз по Кизил-Су и остановились близ того места, где эта река сливается с рекой Андар-Аба. /123б/ На следующий день, в середине месяца раби[329] первого, я налегке переправился через реку Андар-Аба в окрестностях Души и расположился под развесистым чинаром. С другой стороны прибыл Хусрау шах в сопровождении множества нарядно и пышно одетых людей. Согласно обряду и уставу, он еще вдалеке спешился и подошел ко мне. Здороваясь, Хусрау шах преклонил колени три раза, отходя назад — тоже три раза; осведомляясь о здоровье и поднося подарки, он опять встал на колени один раз. Перед Джехангир мирзой и Мирза ханом он тоже преклонил колени.
Таким образом, этот старый, толстый человечишко, который столько лет делал, что хотел, и из всех отличий царской власти только хутбы не читал от своего имени, двадцать пять-двадцать шесть раз подряд преклонял колени и ходил передо мной туда и назад. Он так устал, что едва не упал совсем. Несколько лет бекства и султанства совершенно слетели у него с носа.
После приветствий и поднесения подарков я приказал Хусрау шаху сесть. Мы просидели один или два гари, разговаривая и беседуя о том, о сем. При своей трусости и неблагодарности Хусрау шах был к тому же пустой и бестолковый болтун. В такое время, когда его верные и уважаемые нукеры у него на глазах отряд за отрядом приходили и становились моими нукерами, когда его дела до того расстроились, что этот человечишко, державший себя раньше, как государь, явился ко мне в таком унижении, против воли и таким образом выражал мне почтение, /124а/ он высказал два диковинных суждения. Первое: когда я утешал его по поводу ухода его нукеров, он сказал: «Эти нукеры уже четыре раза уходили от меня таким образом и опять приходили».
Во-вторых: я спросил про его младшего брата Вали — когда он явится и в каком месте перейдет через Аму-Дарью, и Хусрау шах сказал: «Если найдется переправа, он должен явиться скоро, но когда вода прибывает, места переправ меняются. Есть пословица: «Вода унесла эту переправу». Бог вложил ему в уста такие слова, когда его власть и его нукеры уходили от него.
Один или два гари[330] спустя я сел на коня и оправился в лагерь, Хусрау шах тоже уехал к месту своей стоянки. С этого дня беки и нукеры Хусрау шаха, большие и малые, знатные и худородные, покидая его, начали, отряд за отрядом, переходить ко мне со своими семьями и скотом. На следующий день к полуденной или к предзакатной молитве, при нем не осталось ни одного человека. «Скажи, о боже мой, о властитель власти, ты даешь власть, кому хочешь; и отнимаешь власть у кого хочешь; ты возвышаешь, кого хочешь, и унижаешь, кого хочешь, в руке твоей благо, и во всякой вещи ты властен[331]».
Дивен творец! Человек был повелителем двадцати или тридцати тысяч нукеров, и все земли, принадлежавшие Султану Махмуд мирзе, от Кахлуга — это место называют также Дарбанд-и Аханин — до гор Хиндукуша были ему подвластны, /124б/ а один из его сборщиков по имени Хасан Барлас, старый человечишко, грубо, как и подобает сборщику налогов, гонял нас с места на место от Илака до Уваджа. И вот в какие-нибудь полтора дня, без боя, без сопротивления, бог сделал этого властителя столь униженным, бессильным и слабым перед таким бедным и беспомощным человеком, как я с моими двумя с половиной сотнями людей, что не осталось у него власти ни над нукерами, ни над имуществом, ни над собственной жизнью.
В тот вечер, когда я возвратился, повидав Хусрау шаха, ко мне пришел Мирза хан и потребовал мести за кровь своих братьев. Некоторые из наших людей стояли за это. И действительно, по закону и обычаю следовало, чтобы такие люди понесли наказание, но так как мы дали обязательство, то вышел приказ, чтобы Хусрау шах увез с собой все, что он может увезти. Нагрузив три-четыре каравана мулов и верблюдов дорогими камнями, золотом, серебром и драгоценностями, он увез все это. Мы отправили с ним Ширим Тагая, чтобы тот проводил Хусрау шаха через Гури и Дехане в Хорасан, а сам пошел в Кахмерд и привел моих домочадцев за нами следом в Кабул.
Снявшись с этой стоянки и направляясь в Кабул, мы пришли в Ходжа-Зейд и остановились там. В этот день добытчики Узбека под начальством Хамза бий мангита совершили набег на окрестности Души. Туда были посланы Сейид Касим ишик-ага и Ахмед Касим Кухбур /125а/ с несколькими йигитами. Они поехали, здорово поколотили добытчиков, отрезали и привезли несколько голов.
На этой стоянке поделили кольчуги, находившиеся на оружейном складе Хусрау шаха. Там оказалось семьсот или восемьсот кольчуг, лат и конских доспехов — часть тех вещей, которые остались после Хусрау шаха. Кроме того, нам досталось много фарфора; больше там не было ничего, заслуживающего внимания.
Сделав четыре-пять переходов от Ходжа-Зейда, мы пришли в Гур-Банд. Когда мы остановились в Уштур-Шахаре, то узнали, что Ширак Аргун, полновластный бек Мукима, ничего не ведая о нас, собрал войско и стоит на берегах реки Баран. Он намеревался помешать всякому, кто придет через Панджхир, пройти к Абд ар-Раззак мирзе, который в то время бежал из Кабула и находился среди афганцев Таркалани, в окрестностях Ламгана.
Узнав об этом, мы в часы между двумя молитвами снялись с лагеря и, пройдя всю ночь, на заре перешли перевал Хупиан. Я еще никогда, ни разу не видел звезды Сухейла[332]; когда мы поднялись на гору, низко на южной стороне неба виднелась яркая звезда. Я спросил: «Не Сухейл ли это?» — мне ответили: «Сухейл». Баки Чаганиани прочитал такой стих:
Ты — Сухейл, докуда доходит твой свет, и где ты восходишь?
Когда падает на кого-нибудь твое око, это признак счастья.
Солнце поднялось на высоту копья, когда мы пришли в долину Санджид и остановились. Наши караульные йигиты, выехавшие вперед, /125б/ и еще несколько йигитов встретились с Шираком под Карабагом в окрестностях Эгри-Яра и тотчас же схватились врукопашную. Ведя легкий бой, пуская стрелы, они быстро двигались вперед. Ширака и еще семьдесят-восемьдесят или сто добрых йигитов сбили с коней и привели ко мне. Я подарил Шираку его кровь и он стал моим слугой.
Когда Хусрау шах, не заботясь о своих людях, вышел из Кундуза, направляясь в Кабул, подвластные ему племена разделились на пять или шесть отрядов. Один отряд составляли бадахшанцы [под начальством] Сидим Али дарбана из племени Руста Хазара, который перевалив через Панджхир, вступил к нам в услужение на этой стоянке. Другой отряд — люди Юсуфа, сына Айуба, и Бахлула, сына Айуба, [тоже] пришли служить нам на этой стоянке. Еще один отряд, из Хутталана, состоял под началом Вали, младшего брата Хусрау шаха. Четвертый отряд составляли аймаки, обитавшие в области Йиланчак, Никудари[333], Кашкал и Кундуз; оба последние отряда пришли через Андар-Аб и намеревались перевалить Панджхир. Аймаки оказались в Сар-Абе раньше; за ними пришел Вали. Аймаки заступили Вали дорогу, сразились с ним и победили его. Сам он бежал к узбекам; Шейбани хан приказал отрубить ему голову на Самаркандском базаре. Бывшие при нем нукеры и прислужники, ограбленные и обобранные, на той же стоянке, пришли служить мне вместе с аймаками. Сейид Юсуф бек Оглакчи /126а/ тоже пришел с ними.
Снявшись с этой стоянки, мы стали лагерем на поляне Ак-Сарай, возле Карабага. Люди Хусрау шаха — это народ, привыкший насильничать и самовольничать. Они стали обижать жителей [тех мест]. Наконец, один из храбрых нукеров Сидим Али дарбана утащил у кого-то кувшин масла, и я приказал привести его ко входу в мою палатку и побить палками. Под палками он испустил дух. После такой острастки люди совсем присмирели.
Находясь на этой стоянке, мы держали совет: идти нам на Кабул тотчас же или не идти. Мнение Сейид Юсуф и еще некоторых было таково: зима близко, сейчас следует идти в Ламган, а дальше, если представится случай, действовать соответственно.
[Однако] Баки Чаганиани и еще кое-кто решили идти на Кабул. Мы снялись с места и, придя в Аба-Курук, остановились там. На этой стоянке моя матушка Ханум и родичи, оставшиеся в Кахмерде, пришли и соединились с нами, пережив большие опасности.
Подробности этого таковы. Я послал Ширим Тагая с Хусрау шахом, чтобы он проводил Хусрау шаха до Хорасана, а потом пошел и привел моих родичей. Прибыв в Дехане, Ширим Тагай потерял над собой волю, и Хусрау шах с Ширимом пошли в Кахмерд. Сын сестры Хусрау шаха, Ахмед-и Касим, находился в Кахмерде. Хусрау шах /