156а/ пойти и занять область [Хисара]. Ладу у них так и не вышло; построив своих людей в окрестностях Ишкамыша и облачившись в кольчуги, они чуть не подрались и, [в конце концов], разошлись.
Насир мирза потянулся к Бадахшану. Хусрау шах, набрав отряд всякой голытьбы человек с тысячу и хороших и плохих, пришел осаждать Кундуз и стал в одном-двух йигачах от города Ходжа-Чартака.
Когда Мухаммед Шейбани хан, захватив в Андиджане Султан Ахмед Танбала, пошел на Хисар, [его противники] без боя и без сражения бросили свои земли и ушли. Шейбани хан пришел в Хисар; в Хисаре стоял Ширим Чухра с отрядом отборных йигитов. Хотя беки бросили свои земли и ушли, эти люди не сдали крепости Хисара и укрепили ее. Шейбани хан поручил осаду Хисара Хамза султану и Махди султану, а сам пришел в Кундуз, отдал область Кундуза своему младшему брату Махмуд султану и немедленно, не задерживаясь, направился в Хорезм против Чин Суфи. Он еще не дошел до Самарканда, как его брат, Махмуд султан, умер в Кундузе; Шейбани хан отдал Кундуз Камбар бию из Мерва. Когда пришел Хусрау шах, в Кундузе находился Камбар бий. Камбар бий одного за другим гонял людей к Хамза султану и прочим султанам, /156б/ призывая их на помощь. Хамза султан придя в Сарай, на берегах Аму, поставил во главе войска своих сыновей и беков и послал их в Кундуз. Когда они приблизились, их противники сейчас же вышли навстречу, но не смогли даже начать бой, а тот ничтожный толстяк и убежать не сумел; люди Хамза султана тотчас же сбили его с коня. Племянника Хусрау шаха, Ахмед Касима, Ширим Чухра, и еще нескольких отборных молодцов убили, а самого Хусрау шаха привели в Кундуз и обезглавили. Его голову послали в Хорезм Шейбани хану. Как и говорил Хусрау шах, стоило ему только уйти в Кундуз, как повадки находившихся при мне слуг и нукеров совершенно изменились. Большинство их потянулось в Ходжа-Ривадж и в те края. Бывшие при мне люди являлись в большинстве нукерами и слугами Хусрау шаха. Моголы держали себя хорошо и действовали со мною единодушно; когда пришла весть о [гибели] Хусрау шаха, они сразу присмирели, как будто на огонь плеснули водой.
События года девятьсот одиннадцатого
В месяце мухарраме[382] с моей матерью Кутлук Нигар ханум приключилась болезнь хасбе[383]. Ей отворили кровь, но [крови] оказалось мало. При ней был один хорасанский врач, его Сейид табибом[384] звали. По хорасанскому обычаю он дал больной арбуза, но так как, видимо пришел ее срок, то через шесть дней, в субботу, /157а/ она преставилась к милости Аллаха.
Улуг бек мирза устроил у подножия горы [Памган] сад, называемый Баг-и Наурузи. С разрешения его наследников мы с Касим Кукельташем в воскресенье привезли [покойницу] в этот сад и предали земле. Во время обряда оплакивания мне сообщили [о смерти] Младшего хана[385], моего дяди Алача хана, и моей бабки Исан Даулат биким.
Подошли сороковины Ханум [моей родительницы], когда из Хорасана прибыла мать ханов Шах биким [и с нею] жена моего дяди Султан Ахмед мирзы, Михр Нигар ханум, а также Мухаммед Хусейн Гурган Дуглат; оплакивание началось снова, огонь разлуки разгорелся без меры. Исполняв обряд оплакивания, мы роздали нищим и беднякам кушанье и пищу и устроили моления и чтения Корана за упокой души отошедших.
Утешив родичей и скинув черные одеяния, мы освободились от этих дел и по настоянию Баки Чаганиани повели войска на Кандахар. Выступив в поход, мы пришли на луговину Куш-Надир. Когда мы остановились там, я схватил горячку. Удивительное это было недомогание! Если меня с величайшими усилиями удавалось разбудить, то мои глаза сейчас же смежались сном. Через четыре-пять дней мне, в общем, стало лучше.
В это время произошло такое землетрясение[386], что большинство крепостных валов и садовых стен обрушилось. В городе и в деревнях рухнуло много домов, под развалинами домов и [садовых] стен осталось множество мертвецов. /157б/ В деревне Памган обвалились все дома, семьдесят-восемьдесят зажиточных домохозяев погибло под стенами. Между Памганом и Бектутом кусок земли шириной в полет большого камня оторвался и упал вниз на расстояние полета стрелы. На самом месте провала появились ручьи. От Истергача до Майдана, то есть примерно на расстоянии в шесть-семь йигачей, землю до того взрыло, что в некоторых местах она поднялась на высоту роста слона, в других настолько же провалилась вниз; в расщелинах кое-где уместился бы человек. Во время землетрясения над вершинами гор поднялась пыль. Нурулла Тамбурчи играл тогда передо мной на сазе, тут же лежал еще другой саз, [Нурулла] схватил в руки оба саза, он настолько плохо владел собой, что сазы стукнулись друг об друга.
Джехангир мирза находился в это время в Тепа и сидел на айване верхней постройки одного из зданий, воздвигнутых Мирза Улуг беком. Когда началось землетрясение, он бросился вниз, но не пострадал. Один из приближенных Джехангир мирзы находился в той же постройке, стена пристройки упала на него, но бог его сохранил, и ему нигде ничего не повредило. Большинство домов Тепа развеяло в прах.
В тот день земля сотрясалась тридцать три раза; бекам и воинам было приказано заделать и починить бреши и щели в крепостных стенах и башнях; /158а/ в двадцать дней или в месяц ценою больших усилий трещины и проломы в крепости были заделаны.
Задуманный ранее поход на Кандахар, вследствие моей болезни и землетрясения, был отложен. Оправившись от болезни и заделав пробоины в крепости, я утвердился в прежнем намерении.
Мы еще не решили, идти ли в сторону Кандахара или рыскать по горам и равнинам ради грабежа. Когда мы стали лагерем под Шанизом, я позвал Джехангир мирзу и беков и был устроен совет; сговорились идти на Калат. Джехангир мирза и Баки Чаганиани очень настаивали на этом походе.
Достигнув Тази, мы получили сведения, что Шир Али Чухра, Кичик Баки Дивана и еще несколько человек задумали бежать. Мы тотчас же велели их схватить; так как Шир Али Чухра, будучи и при мне и не при мне, и в этой земле и в других землях устраивал и чинил всякие смуты и дурные дела, то его передали палачу; прочих мы отпустили, лишив их коней и оружия.
Подойдя к Калату без оружия и без снаряжения, мы тотчас же со всех сторон начали бой. Хороший был бой. Брат Ходжи Калана, Кичик бек, был очень смелый йигит; как уже упоминалось в этой летописи, он несколько раз рубился передо мной на мечах. /158б/ Кичик бек подобрался к башне на юго-западной стороне Калата и уже почти поднялся на нее, но тут ему воткнули в глаз копье; через день или два после взятия Калата он умер от этой раны. Кичик Баки Дивана, которого схватили, когда он собирался бежать вместе с Шир Али, стараясь исправить в этом бою свое дурное дело, [несколько раз] подходил к крепостным воротам у подножия вала и погиб, пораженный камнем. Еще один или два человека тоже тогда погибли.
Так мы бились до последней молитвы. Когда йигиты, сражаясь и бросаясь на приступ, уже ослабели, осажденные попросили пощады и сдали крепость.
Зу-н-Нун Аргун отдал Калат Мукиму; из нукеров Мукима в Калате были Фаррух Аргун и Кара Булат; повесив на шею свои колчаны и мечи, они пришли к нам, и мы простили им их проступки. Я не хотел притеснять этих людей, ибо, если бы в то время, когда рядом стояли такие враги, как узбеки, между нами произошли подобные вещи, что сказали бы слышащие и видящие, находившиеся вблизи или вдали.
Так как этот поход состоялся по настоянию Джехангир мирзы и Баки бека, то защищать Калат мы поручили Мирзе. Он не согласился; Баки также не смог найти при этом хорошего ответа. Взятие Калата приступом, после столь жестокого боя, оказалось бесполезным.
Совершив набег на афганцев из Сава-Санга, Ала-Така /159а/ и окрестных мест, лежащих южнее Калата, мы вернулись в Кабул. Спешившись в Кабуле, я в тот же вечер отправился в крепость. Мои шатры и конюшня находились в Чар-Баге; какой-то вор-хирильчи пришел и увел из Чар-Бага моего коня и одного мула.
С тех пор как Баки Чаганиани, придя на берег Аму, присоединился к нам, не было при нас человека более значительного и уважаемого. Что бы ни говорили, что бы ни делали [решающим] словом было всегда его слово, [разумное] дело — его делом. Однако надлежащих услуг, подобающего обхождения он никогда не оказывал, а наоборот, чинил всевозможные неучтивости и обиды; это был скупой, грубый, завистливый, дурной, зложелательный и угрюмый человек. Вот до чего доходила его скупость; когда он бросил Термез и присоединился к нам со всеми своими домочадцами и стадами и у него лично было, может быть тридцать или сорок тысяч баранов, он на каждой стоянке прогонял перед нами множество овец, и, хотя наши йигиты терпели муки голода, не дал ни одного барана. В конце концов, уходя в Кахмерд, он подарил пятьдесят баранов. Хотя он провозгласил меня государем, но приказал бить в литавры у своих собственных дверей; он ни с кем не был искренен и никого не любил.
Весь доход Кабула, какой есть, получается с тамги. Баки Чаганиани забрал себе всю тамгу[387]; должность кабульского даруги, /159б/ подати с Панджхира, налоги с племени Кеди, Хазара и Кушкак и власть при дворе — все принадлежало ему. Пользуясь таким почетом, он, однако отнюдь не был доволен и благодарен. Хотя, как уже упоминалось, он питал всякие дурные замыслы, мы совершенно не принимали этого к сердцу и не упрекали его в лицо; постоянно привередничая, он то и дело просил, разрешения удалиться; мы терпели его причуды и с извинениями отказывали ему. Успокоившись на один-два дня, он снова начинал просить разрешения. Причуды и домогательства Баки Чаганиани наконец перешли предел; мы тоже извелись из-за его поведения и поступков и дали ему разрешение. Попросив позволение он, однако, стал каяться и начал проявлять беспокойство, но это не принесло пользы. Он прислал мне сказать: «Мы заключили условие, что, пока я не совершу девять проступков, с меня не будут взыскивать». И я указал ему через Мулла-Баба, один за другим, одиннадцать его проступков, так что он был приведен к молчанию. С семьей и имуществом мы его отпустили в Хиндустан. Несколько его собственных нукеров, переведя его через Хайбер, пришли обратно; Баки присоединившись к каравану племени Гагиани, прошел через Нил-Аб.