Во вторник мы прибыли в Мандравар. Кутлук Кадам и его отец, Даулаг Кадам, приготовили в крепости угощение. Хотя место было неуютное, но мы выпили им в угоду несколько кубков. К послеполуденной молитве мы возвратились в лагерь.
В среду мы отправились на прогулку к источнику Киндгара; Киндгар — это деревня, относящаяся к Мандраварскому туману. Во всем Ламганате только в этой деревни есть финики. Деревня стоит выше подножия горы; /251а/ пальмовые рощи находятся от нее к востоку; ручей протекает на краю пальмовой рощи, несколько в стороне. В пяти или десяти кари ниже истока ручья навалили камней и устроили прикрытие для купанья; воду подняли на такую высоту, что она падает на голову купающегося.
Вода в этом ручье очень мягкая. В зимние дни она сначала кажется человеку холодной, но потом, когда постоишь в ней подольше, становится очень приятной.
В четверг Шир Хан Таркалани предложил нам остановиться в своем доме и устроил угощение. К полуденной молитве мы выехали от него и ловили рыбу в искусственных рыбных садках; устройство этих садков было описано выше.
В пятницу мы остановились близ деревни Ходжи Мир Мирана. В час вечерней молитвы состоялась пирушка.
В субботу мы охотились на горе между Алишенгом и Алангаром. Люди из Алишенга, с одной стороны, и жители Алангара — с другой, устроили облаву и загоняли в круг оленей с горы. Мы поймали много оленей.
Вернувшись с охоты, мы расположились в саду правителя Алангара и устроили пирушку. [Недавно] один передний зуб у меня наполовину сломался, а половина осталась. В тот день во время еды оставшаяся половина тоже сломалась.
Утром мы выехали и закинули сеть для ловли рыбы. В полдень мы отправились в Алишенг и пили в саду.
На следующее утро я отдал Хамза хана, правителя Алишенга, который совершил дурные дела и несправедливо проливал кровь, его кровным врагам, и те подвергли его казни.
Во вторник /251б/, прочитав несколько молитв, мы направились обратно в Кабул через Янбулак. В час послеполуденной молитвы мы перешли [реку] Алгану и к вечерней молитве прибыли в Карату. [Там] мы покормили коней, наскоро приготовили себе поесть и выехали, как только кони доели ячмень.
События года девятьсот тридцать второго[557]
В пятницу, в первый день месяца сафара девятьсот тридцать второго года[558], когда солнце было в созвездии Стрельца[559], я выступил в поход на Хиндустан. Миновав возвышенность Як-Ланга, мы остановились на поляне к западу от реки Дех-и Якуб. На этой стоянке [к нам] явился Абд ал-Малук курчи; семь-восемь месяцев назад он отправился послом к Султан Са'ид хану и теперь возвратился в сопровождении человека, которого звали Янги бек Кукельташ. Тот привез письма от [обоих] Ханум и от Хана и незначительные дары и подарки.
Пробыв два дня на этой стоянке для снаряжения войска, мы выступили оттуда и, раз переночевав, остановились в Бадам-Чашме. Там мы ели ма'джун.
В среду, когда мы спешились у Барик-Аба, один из братьев Нур бека, оставшегося в Хиндустане[560], доставил на двадцать тысяч шахрохи золота, ашрафи[561] и тенег, которые Ходжа Хусейн диван прислал из лагорских доходов. Большую часть этих денег я послал через одного из балхских вельмож, Муллу Ахмеда, для устройства дел в Балхе.
В пятницу, восьмого числа[562], когда мы стали лагерем в Гандамаке, у меня сделался сильный насморк. /252а/ Слава Аллаху, он легко прошел.
В субботу мы остановились в саду Баг-и Вафа. В Баг-и Вафа мы задержались на несколько дней, ожидая прибытия Хумаюн мирзы и тамошнего войска. В этой летописи уже неоднократно упоминалось о пределах и границах сада Баг-и Вафа, его приятности и достоинствах. Это очень приятный сад; всякий, кто взглянет на него глазами покупателя, [сразу] поймет, что это за место.
За несколько дней, что мы пробыли в этом саду, мы в дни, когда пьют, много пили и опохмелялись, а в те дни, когда не пьют, ели на пирушках ма'джун. Так как Хумаюн очень опаздывал к назначенному сроку, я послал ему строгие письма с суровыми словами. В воскресенье, семнадцатого сафара[563], когда мы совершали утреннюю выпивку [вдруг], явился Хумаюн, за поздний приезд я сказал ему несколько резких слов. В этот же день прибыл из Газни Ходжа-и Калан. Тотчас же, вечером в понедельник, мы выступили в поход и остановились в новом саду, разбитом между Султаннуром и Ходжа-Рустамом.
В среду мы выступили оттуда. Я сел на плот и плыл до Куш-и Гумба-а, попивая вино. В Куш-и Гумбазе мы сошли с плота и вернулись в лагерь.
На следующий день я тоже, отправив войско, сел на плот и ел ма'джун. Обычным местом стоянки был Кирк-Арык. Приблизившись к Кирк-Арыку, мы, сколько ни смотрели, не заметили ни следа /252б/ лагеря; коней тоже не было видно. Я подумал: «Гарм-Чашме близко, может быть лагерь разбили в Гарм-Чашме». Мы поехали дальше и, когда прибыли в Гарм-Чашме, время было уже позднее. В Гарм-Чашме мы тоже не стояли и плыли всю ночь. В одном месте мы оставили плот и немного поспали. Перед рассветом мы вышли в Яда-Бире; когда занялся день, начали появляться наши воины. Лагерь, оказывается разбили в окрестностях Кирк-Арыка, но мы его не заметили. На плоту было много людей, сочинявших стихи, как например, Шейх Абу-л-Ваджид, Шейх Зайн, Мулла Али Джан, Турди бек Хаксар; был и еще кое-кто. На пирушке нам вспомнился такой стих Мухаммед Салиха[564]:
Что делать человеку с такой кокетливой возлюбленной?
Там, где находишься ты, на что человеку другая?
Мы сказали: «Сочините что-нибудь в том же роде!» Люди, одаренные способностью к стихотворству, начали говорить стихи. Так как мы часто издевались над Мулла Али Джаном, то я в виде шутки сказал такой стих:
Что делать человеку с таким дурнем, как ты.
На что человеку глупая ослица?».
Раньше я все, что мне только ни приходило в голову — хорошее, дурное, веселое и забавное, иногда в виде шутки, выражал в стихах, и все стихи, даже скверные и грубые, записывал. В дни, когда я сочинял «Мубайин[565]», в мой слабый ум пришла такая мысль и в скорбное сердце запала такая [дума]: /253а/
Жаль, что с языка сходят столь [благородные] речения,
а мысли тратят на скверные слова;
Печально, что в сердце, где возникают [возвышенные]
помыслы, проходят столь грубые образы.
С той поры я бросил и закаялся сочинять шуточные и насмешливые стихи, но в то время, когда я сказал вышеупомянутый стих, ничего подобного не приходило мне в голову и такая мысль совершенно не возникала в сердце.
День или два спустя, когда мы стояли в Бикраме, я простудился и стал лихорадить. Простуда вызвала кашель; при каждом покашливании я плевал кровью. Я понял, откуда это предупреждение и от каких дел произошло это расстройство. «Кто преступил клятву, тот сделал это во вред самому себе, а кто выполнил обет, данный Аллаху, тому дарует он награду великую[566]».
Что делать мне с тобой, о язык мой,
Из-за тебя в груди у меня — кровь.
Все, что ни говоришь ты в шутку —
Либо непристойность, либо ложь.
Если скажешь: «Не хочу я гореть за этот грех».
То уведи коня с этой площади.
Владыка наш, нанесли мы сами себе обиду, и если
Не простишь ты нас и не пожалеешь,
будем мы в числе понесших убыток.
И я снова начал просить [у бога] прощения и извинения и, дав сердцу отдых от таких суетных мыслей и столь неподобающих дел, сломал свой калам.
Подобные напоминания из вышних чертогов непокорным рабам — великая радость; счастье тому рабу, который опамятуется вследствие таких внушений.
Вечером мы выступили в поход и остановились в Али-Масджиде. На этой стоянке /253б/ было тесно, и я, как всегда, вновь поставил [шатер] на одном из холмов, а все войско расположилось в низине; холм, на котором я стоял, господствовал над всем лагерем. Ночью лагерные костры горели удивительно красиво. Останавливаясь в этом месте, мы каждый раз по этой причине обязательно пили; и теперь, остановившись там, тоже выпили.
[На следующий день] еще до рассвета я съел ма'джун и выехал; в тот день мы держали пост. Поблизости от Бикрама мы остановились. На другое утро мы [решили] задержаться в этом месте и поехали поохотиться на носорогов. Перейдя [реку] Сиях-Аб, протекающую перед Бикрамом, мы построились в круг и двинулись по течению. Когда мы прошли некоторое расстояние, нас догнал какой-то человек и сказал: «В небольшой лесок, неподалеку от Бикрама, зашел носорог. Воины окружили этот лесок и стоят там». Мы во весь опор помчались к лесу. Когда люди, окружавшие лесок, подняли шум, носорог выскочил и побежал в степь. Хумаюн и люди, которые пришли с той стороны, никогда не видели носорога; теперь все вдоволь нагляделись на него. Носорога гнали около куруха и выпустили в него много стрел; [в конце концов], его свалили. Этот носорог ни разу не бросился как следует на человека или лошадь. Потом убили еще двух носорогов.
Мне постоянно приходила мысль: «Что, если свести слона с носорогом. Как они будут себя держать?» Теперь, как раз когда погонщики привели слонов, [из чащи] выбежал носорог и стал напротив них. /254а/ Погонщики погнали слона вперед, но носорог не побежал им навстречу и бросился в другую сторону.