Несколько дней, пока наводили мост, устад Али Кули хорошо стрелял из пушки. В первый день он выпустил восемь ядер, во второй день – шестнадцать; так он стрелял три или четыре дня. Этими ядрами он стрелял из пушки, называемой Гази, то была та самая пушка, из которой стреляли во время войны с нечестивым Сангой; оттого ее и назвали Гази. Устад Али Кули поставил еще одну пушку побольше, но выпустил всего одно ядро и пушка сломалась. Стрельцы тоже изрядно палили из ружей и опрокинули своими выстрелами множество коней и людей.
Афганцы, считая, что навести мост так быстро невозможно, издевались над нами. В четверг мост был готов. Небольшой отряд пехотинцев-лахорцев перешел на другую сторону; произошла незначительная стычка. В пятницу переправился пешим порядком особый отряд, стоявший в центре войска, а также йигиты с правого и левого крыла и стрельцы. Афганцы в полном вооружении, на конях и со слонами произвели натиск… бой продолжался долго: до послеполуденной молитвы. Ночью всех, кто перешел мост, перевели обратно».
Бабур признавал, что, отзывая свой небольшой отряд в первые часы субботнего утра, он руководствовался довольно странными мотивами. Ровно год назад он выступил из своего лагеря, расположенного возле озера Сикри, во вторник, в день празднования Нового года. Четыре дня спустя он одержал победу над Рана Сангой. Теперь, у переправы через Ганг, Бабур снова покинул свой лагерь в день Нового года и намеревался воздерживаться от серьезных действий против афганцев в течение последующих четырех дней – до субботы.
«В этот день мы переправили пушки на лафетах, на заре следующего дня вышел приказ людям переходить реку. Когда били зорю, от дозорных пришло известие, что враги бегут. Чин Тимур-султан получил повеление возглавить войско и преследовать врага. Для погони был назначен отряд под началом Мухаммеда Али Дженг-Дженга… На рассвете я тоже перешел через реку; верблюдов я велел перевести на переправе, которую видел ниже. В этот день, в воскресенье, мы стали лагерем в одном курухе от Бангармау на берегу пруда…
«В субботу… я прогулялся в Лакнау и, вернувшись, переправился через реку Гун и спешился. В этот день я совершил омовение в реке Гун. Не знаю, вода ли попала мне в ухо или это случилось от действия воздуха, но у меня заложило правое ухо. Это длилось всего несколько дней, и сильной боли не было.
За один или два перехода до Ауда от Чин Тимур-султана прибыл человек и сообщил, что враги стоят на той стороне реки Сирд и что следует прислать подкрепление. Мы выделили ему в помощь отряд в тысячу человек из йигитов, стоявших в центре войска под начальством Карача-хана… Как только Карача соединился с султаном, они без задержки перешли на другой берег реки. Врагов было человек пятьдесят всадников с тремя или четырьмя слонами, они не выдержали и побежали. Наши люди сбили нескольких из них с коней, отрезали им головы и прислали ко мне… Шейх Баязид бросился в чащу и спасся… Чин Тимур-султан вечером остановился на берегу одного пруда; в полночь они сели на коней и погнались за неприятелем. Проскакав курухов сорок, Чин Тимур-султан достиг того места, где находились домочадцы и родичи шейха Баязида, но те убежали. В этом месте преследователи рассыпались во все стороны.
Несколько дней мы простояли в этом месте, чтобы устроить и упорядочить дела в Ауде и окрестных областях. Говорили, что в семи или восьми курухах выше Ауда, на берегах реки Сирд, есть прекрасные места для охоты. Мы послали Мир Мухаммеда, плотовщика, осмотреть переправы на реках Гогра и Сирд, после осмотра он вернулся.
В четверг я выехал с целью поохотиться».
На этом месте дневник Бабура обрывается, и записи возобновляются лишь через пять месяцев. Однако из его повествования о последних неделях становится ясно, что сопротивление противников, обосновавшихся на берегах восточных рек, было сломлено. Судя по всему, Бабур надеялся, что эта кампания будет последней. В начале лета 1528 года его владения простирались более чем на тысячу миль от горной гряды Бадах-шана вплоть до слияния Ганга с рекой Гогра. Для Бабура настало время задуматься о том, каким будет его правление.
Глава 8 Империя Великих Моголов
Гульбадан отправляется в Агру
После того как закончился сезон дождей и были сломлены последние силы сопротивления, падишах Хиндустана вызвал из Кабула свое семейство.
К тому времени две старших тетки, ветераны самаркандских скитаний, уже прибыли в его новые владения, откликнувшись на обращение падишаха ко всем потомкам Чингисхана, в котором он призывал их прибыть к его двору в Агру. Воссоединившись со своей семьей, Бабур окончательно разорвал нить, связывавшую его с Кабулом. Старшие сыновья остались в своих прежних владениях, порученные попечению Ходжи Калана. Остальные домочадцы упаковали свое имущество и выступили в путь, направляясь к Хайберу в сопровождении слуг и охраны.
Они везли с собой тщательно выбранные подарки, чтобы преподнести их Бабуру, и ломани себе головы, пытаясь угадать, что он задумал. Гульбадан, которой в те дни было около шести лет – почти столько же, сколько самому Бабуру во время его первой поездки в Самарканд, – путешествовала отдельно от своей матери, в обществе госпожи Махам, главной жены. Остальные, в том числе Ханзаде и афганская госпожа Биби Мубарика, ехали следом. Такое разделение могло объясняться внутренними распрями в гареме. Однако в памяти Гульбадан, которая была еще слишком мала, отложилось лишь воспоминание о главном событии этой поездки, которым стана для нее встреча с отцом.
«Я, самая незначительная особа, вместе с Госпожой отправилась выполнить свой долг перед отцом. Когда Госпожа прибыла в Сад Птиц в окрестностях Куила, оказалось, что нас ждут два паланкина и три всадника, которых прислал Его Величество. Она поспешно выехала из Куила и направилась в Агру. Его Величество намеревался выехать в этот сад ей навстречу. В час вечерней молитвы некто пришел к нему и сказал: «Я только что видел Ее Высочество на дороге, неподалеку отсюда». Мой царственный отец не стан дожидаться, пока ему подведут коня, и поспешил туда пешком. Он встретил ее возле дома моей матери [этот дом отдали матери Гульбадан позднее]. Она собиралась выйти из паланкина, но он не хотел задерживать ее и вместе с ее носилками дошел пешком до самого дома.
Затем, когда они поздоровались, она пожелала, чтобы я еще засветло явилась засвидетельствовать ему свое почтение. В тот день нас сопровождали девять всадников с девятью запасными лошадьми, окружавшими паланкины, посланные нам падишахом, а также около сотни моголов из личной прислуги Госпожи, на прекрасных конях и в нарядной одежде, так что на них было приятно смотреть.
Халифа, министр моего царственного отца, вместе со своей женой Султанум, выехал к зданию новых бань, чтобы встретить нас. Моя старая няня помогла мне выйти из носилок в Малом Саду. Она расстелила небольшой ковер и усадила меня на него. Все говорили мне, что, когда войдет Халифа, я должна встать и приветствовать его. Он вошел, я поднялась и обняла его. Затем вошла его жена Султанум. Не зная, что делать, я снова хотела подняться, но Халифа остановил меня, сказав: «Она когда-то прислуживала вам, поэтому вы не должны вставать перед ней. Ваш отец оказал своему старому слуге высокую честь [он имел в виду самого себя], приказав вам приветствовать его. Мы должны выполнять его пожелания!»
Халифа заставил меня принять в подарок шесть тысяч серебряных монет и пять коней, а Султанум подарила мне три тысячи и трех коней. Затем она сказала: «Праздничное угощение готово. Если вы желаете подкрепиться, окажите честь вашей покорной слуге». Я приняла приглашение. Они проводили меня в красивое место, где стояло возвышение под балдахином из красной ткани, отделанной парчой из Гуджарата… с четырехугольной оградой, держащейся на покрытых узорами столбах. Из покоев Халифы были принесены кушанья, там было много жареного бараньего мяса и хлеба, шербет и великое множество фруктов. Наконец, закончив завтрак, я снова села в носилки и отправилась выполнить свой долг перед отцом.
Я припала к его ногам. Он задал мне тысячу вопросов и заключил меня в свои объятия. Моя незначительная особа чувствовала себя такой счастливой, что и представить себе не могла большего счастья…»
Отец, с которым встретилась Гульбадан после своей раблезианской трапезы, совсем не был похож на того человека, который выехал из Кабула четыре года назад. По какой-то причине, – возможно, потому, что Махам не желала отправляться в путь без Хумаюна, – девочка и ее приемная мать провели в пути около пяти месяцев. За это время, с декабря 1528-го по июнь 1529 года, Бабур намеревался привести к окончательному повиновению свои новые владения, а также навести порядок в новом доме. В течение последних двух лет он воздерживался от новых авантюр, хотя и не отказывался от эпизодических приключений. Все свое время он посвящал своей невероятно разросшейся стране и ее народу, задумываясь о положении своей семьи в этой новой империи. Необходимо было наладить более тесную связь с подросшими сыновьями.
Первым шагом в этом направлении стало письмо в Бадахшан, в котором он поделился с Хумаюном своими советами. Поводом к написанию этого письма стало рождение у Хумаюна сына, которого назвали аль-Аман, что значит «безопасность».
«После привета Хумаюну, по которому мы соскучились и стосковались, скажем: в понедельник, десятого числа месяца раби первого, явились Бек Кина и Биан Шейх. Из доставленных ими писем и донесений стали ведомы и известны обстоятельства, случившиеся по сю сторону и по ту сторону гор. Пусть бы Бог всегда посылал нам такие радости! Аминь, о Владыка двух миров! Имя ты дал ему аль-Аман, да сделает его Господь благословенным! Однако, хотя ты сам так написал, ты упустил из виду, что вследствие частого употребления простой народ произносит «аламан» [всадник] или «иламан» [защищенный], да сделает Господь его имя и его самого счастливым и благословенным; пусть дарует он мне и тебе долгие годы жизни и да пошлет аль-А