а-одинешенька никогда я не сидела; дети ведь не перестают родиться, и человек, коли захочет, всегда найдет о ком позаботиться. Соседские ребятишки вырастали у меня на руках, и мне казалось, что это мои собственные дети. Кто к людям с чистым сердцем идет, того любят… Как просили меня приехать в Вену!…Знаю, что там, как и везде, было бы кому обо мне подумать, да ведь это не ближний свет. Старому же человеку далеко ездить не след, ему лучше от своего угла не отрываться, как пару от горшка… Еще, чего доброго, Господь обо мне как раз тут и вспомнил бы, а мне хотелось сложить косточки в родной земле. Однако заболталась я, ваша милость, ровно на засидках… Не осудите моей простоты, — закончила бабушка, вставая с кресла.
— Я с удовольствием слушала твой рассказ, матушка. Ты не поверишь, как я тебе благодарна, — сказала княгиня, положив руку бабушке на плечо. — А теперь пойдем завтракать, думаю, и дети проголодались.
С этими словами княгиня повела бабушку в салон, где были поданы кофе, шоколад и всевозможные лакомства. Камердинер ожидал приказаний; по знаку княгини он бегом побежал за графиней и детьми. В мгновение ока появились они с Гортензией, которая сама развлекалась, как ребенок.
— Посмотрите-ка, бабушка, что нам дала Гортензия! — кричали все разом, показывая бабушке дорогие игрушки.
— Подумать только, отродясь я такого не видывала. Да поблагодарили ли вы хорошенько барышню?
Дети закивали.
— Вот удивятся Манчинка, и Цилька, и Вацлав, когда все это увидят!
— А кто это Манчинка, Цилька и Вацлав? — спросила княгиня, желая знать все с начала до конца.
— Я могу вам объяснить, дорогая княгиня; я уже все о них знаю, — живо отозвалась Гортензия. — Манчинка — дочь мельника, а Цилька и Вацлав — дети шарманщика; кроме них, у него еще четверо. Барунка мне рассказала, что они ходят в лохмотьях, питаются кошками, белками и воронами, а люди ими брезгуют.
— Потому, что они бедны, или потому, что они едят кошек и белок? — спросила княгиня.
— Вот за это самое, — ответила бабушка.
— Ну, белка не дурна на вкус, я пробовала, — заметила княгиня.
— Вы, ваша милость, другое дело: вы ели от баловства, а не от голода…Господь наградил шарманщика здоровым желудком. Дети, понятно, тоже много едят, а сколько заработаешь этой музыкой?… Что же делать, если жить приходится впроголодь, с одежонкой у них тоже одно горе и в избе — хоть шаром покати!
Между тем княгиня села за стол, Гортензия посадила детей около себя; бабушка тоже вынуждена была занять свое место. Гортензия хотела налить ей кофе или шоколад, но старушка отказалась, говоря, что не пьет ни того, ни другого.
— А что же ты завтракаешь? — спросила княгиня.
— Привыкла с малых лет утром есть похлебку, особливо кисело[66]; так уж у нас в горах повелось. Похлебка да картошка к завтраку, картошка к обеду, а без ужина и обойтись можно…В воскресенье кусок овсяного хлеба. Вот какова бедняцкая пища в Крконошских горах круглый год. Люди благодарят Бога, когда в этом нет недостатка. А то часто случается, едят одни отруби, да и то не досыта… У тех, которые живут поближе к долине, найдется немного гороху, пшеничной муки, капусты да разной зелени, а раз в год и кусочек мясца сварят. Им не житье, а масленица… А к господской еде простому человеку привыкать нельзя; дорогонько обходится, недолго и по миру пойти, да и силы она не прибавляет.
— Напрасно ты так думаешь, матушка: вкусная пища очень полезна. Было бы хорошо, если бы бедные люди могли каждый день съедать кусок мяса и запивать его чем-нибудь питательным. От такой еды они, я думаю, стали бы гораздо здоровее, чем от всего того, что съедают за целый день. — сказала княгиня.
— Недаром говорят: век живи, век учись; а я-то всегда думала, что господа оттого так бледны и худы, что кушают одни лакомства, которые не дают ни здоровья, ни сил…
Княгиня улыбнулась и ничего не ответила. Налив маленькую рюмку сладкого вина, она подала ее бабушке и сказала:
— Выпей, матушка, это полезно для желудка!
Бабушка приняла рюмку и со словами: «За здоровье вашей милости!» — пригубила ее: чтобы не обидеть гостеприимной хозяйки, она взяла и кусочек бисквита.
— Что там в скорлупках, которые ест госпожа княгиня? — спросил шепотом у Гортензии Ян.
— Это морские зверушки, они называются устрицы, — громко ответила графиня.
— Их бы и Цилька в рот не взяла, — продолжал Ян.
— Разные есть кушанья на свете, разные вкусы, мой милый мальчик, — отвечала графиня.
Во время этого разговора Барунка, сидевшая возле бабушки, сунула ей что-то в карман и шепнула:
— Спрячьте, бабушка, — это деньги. Барышня дала их для Кудрновых детей, я боюсь потерять.
Но княгиня услышала шепот Барунки и с любовью остановила взгляд на личике своей воспитанницы. Сердце бабушки наполнилось радостью, и она сказала растроганно:
— Да воздаст вам Господь, милостивая барышня.
Щеки девушки зарумянились; она погрозила Барунке, которая тоже смутилась.
— Вот обрадуются! — продолжала бабушка. — Хоть оденутся мало-мальски!…
— И я прибавлю, пусть у них останется и на кое-что другое, — заявила княгиня.
— Вы сделали бы истинно доброе дело, если б помогли тем людям, но не милостыней…
— А чем же?
— Хорошо бы Кудрне найти постоянную работу, только бы он выказал старание: а я думаю, так оно и будет. Кудрна человек честный и уважительный. Господь Бог воздаст вам за ваши благодеяния, дорогая госпожа, но милостыня для них только небольшое облегчение. Накупят себе всего сразу, а может и лишнего, благо деньги в руках: а как все съедят и сносят, опять останутся ни с чем; в другой же раз просить не осмелятся. А кабы дать ему ежедневный заработок, была бы его семье настоящая помощь. Ваша милость приобретет себе усердного работника и верного слугу; а доброе дело вам зачтется…
— Все это так, матушка, но какую же работу я могу предложить шарманщику?
— Э, ваша милость, стоит только поискать. Я знаю, он с радостью пошел бы в сторожа, либо в надсмотрщики. Ходил бы себе по полям, мог бы и на шарманке наигрывать. Он всегда, как случится идти ему полем, играет, чтоб себя повеселить. Веселый человек, — добавила с улыбкой бабушка.
— Да, о нем надо позаботиться, — сказала княгиня.
— Ах, моя милая, дорогая княгиня! — воскликнула Гортензия и, вскочив, бросилась целовать красивую руку княгини.
— При добрых людях всегда ангелы приставлены, — проговорила бабушка, ласково взглянув на княгиню и ее воспитанницу.
— Никогда не перестану благодарить за нее Бога, — немного помолчав, тихо сказала княгиня. Потом, обратившись к бабушке, добавила: — Как хотелось бы мне иметь такого друга, который бы чистосердечно говорил мне всю правду, вот, как ты, матушка.
— Пожелаете, ваша милость, так найдете. Друга легче найти, чем удержать.
— Ты думаешь, я не сумела бы его оценить?
— С какой стати мне плохо думать о вашей милости? Только часто так случается — хорошо, коли искренность по сердцу придется, а подчас она и поперек горла встанет…Тут и дружбе конец!
— Ты опять права. Разрешаю тебе приходить ко мне когда угодно и говорить все, что хочешь. Я всегда выслушаю тебя, а если будешь о чем просить, с удовольствием исполню, если только смогу.
Так говорила княгиня, вставая из-за стола. Бабушка хотела поцеловать ее руку, но она не позволила и, наклонившись, сама поцеловала старушку в щеку. Дети собрали свои подарки, но им не хотелось расставаться с веселой графиней.
— Приходите теперь к нам, милая барышня, — приглашала бабушка, взяв Адельку за руку.
— Приходи, приходи, Гортензия! — лепетали дети. — Мы насбираем тебе ягод.
— Непременно приду, — пообещала, улыбаясь, девушка.
— Спасибо за доброту вашу, милостивая госпожа. Оставайтесь с Богом! — сказала бабушка на прощанье.
— Иди с Богом! — кивнула княгиня, а Гортензия проводила гостей до дверей. Камердинер, убирая со стола, презрительно фыркнул и подумал: «Все же престранные фантазии у этой дамы — часами болтать с простой бабой!»
Между тем княгиня, стоя у окна, следила за удалявшимися гостями до тех пор, пока среди зелени не затерялись белые платьица девочек и белоснежный бант на бабушкином чепце. Возвращаясь в свой кабинет, она прошептала: «Счастливая женщина…»
VIIIПраздник тела Христова.
Господский луг пестреет цветами; пересекающая его межа вся заросла тимьяном[67], — Адельке сидеть на нем мягко, как на подушке… Девочка следит за божьей коровкой, которая ползет по платью; вот с платья она перебралась на голую ножку, с ножки на зеленый башмачок…
— Не улетай, останься со мной, маленькая, ведь я тебе ничего не сделаю! — уговаривает девочка букашку и, взяв ее пальчиками, снова сажает на платье.
Неподалеку от Адельки у муравьиной кучи присели на корточки Ян и Вилем. Они с любопытством наблюдают за суетливой возней муравьев.
— Глянь-ка, Вилем, как они быстро бегают, — говорит Ян, — а вот тот муравей, смотри, потерял яичко, другой уже подхватил его и спешит к муравейнику.
— Постой, у меня в кармане ломоть хлеба. Давай покрошим немного и посмотрим, что они станут делать.
— Глянь, глянь, сколько их набежало! Верно, удивляются, откуда это взялось. А!… Они толкают хлеб вперед!…Видишь, к ним на подмогу сбегаются муравьи со всех сторон. Но как же они узнали?…
Наблюдения мальчиков были прерваны звонким: «Что вы тут делаете?…»
Это была графиня Гортензия, незаметно подъехавшая на своей белой лошадке.
— Я поймала божью коровку! — объявила Аделька, протягивая сжатый кулачок графине, которая соскочила с седла и подошла к девочке.
— Покажи-ка!
Аделька разжала кулачок; в нем ничего не оказалось.
— Ой, она убежала! — огорчилась девочка.
— Постой, постой, не убежала еще, только собирается, — проговорила Гортензия, осторожно снимая букашку с голенького плеча Адельки. — А что ты будешь с ней делать?