— Выпущу ее. Гляди, как полетит!
Положив букашку на ладонь, девочка вытянула руку и начала приговаривать:
— Божья коровка, улети на небо…
— Принеси нам хлеба!… — добавил Вилем, легонько стукнув по Аделькиной ручке. Букашка приподняла свой красный с черными крапинками плащик, расправила сложенные под ним нежные крылышки и взвилась в воздух.
— Зачем ты толкнул, кто тебя просил? — рассердилась Аделька.
— Чтоб она поскорей улетела!
Мальчик засмеялся и, потянув Гортензию за руку, сказал:
— Посмотри, Гортензия! Я только что бросил муравьям хлеба, а их сразу набежало видимо-невидимо!… — И он удивленно развел руками.
Гортензия порылась в кармане своего черного бархатного жакета и, достав кусочек сахару, дала его Вилему.
— Положи в траву, увидишь, как они в ту же минуту его облепят. Муравьи любят сладкое.
Вилем сделал так и был страшно поражен, когда к сахару со всех сторон начали сползаться муравьи. Они отщипывали крошечные, как точки, крупинки и утаскивали их в муравейник.
— Скажи, Гортензия, как это муравьи узнали, что здесь лежит что-то вкусное?… — спросил мальчик. — И что они делают с яичками, которые переносят с места на место.
— Это их детки, а муравьи, что их таскают, — няни и воспитательницы. В жаркий день, когда светит солнышко, они выносят своих деток из темных комнаток на воздух погреться, чтоб они быстрее росли.
— А где же их мамы? — интересуется Аделька.
Они сидят дома и несут яички, а то перевелся бы муравьиный род. Папы же ползают около и развлекают их, чтобы они не скучали. Те муравьи, которые тут суетятся, — это работники.
— Что они делают? — спросил Ян.
— Запасают корм, строят и поправляют жилища, нянчат куколок, муравьиных детей, убирают в доме, выносят умерших муравьев, охраняют муравейник от врагов и в случае нападения становятся на защиту своей общины. Вот сколько обязанностей у работников!
— Как же муравьи столковываются между собой, ведь у них нет языка? — удивились дети.
— Хоть они и не разговаривают, как люди, но все же отлично понимают друг друга. Вот видели: как только один муравей нашел сахар, он сразу же пополз сообщить об этом другим. Смотрите-ка, они останавливаются по двое, касаются друг друга усиками, словно советуются, а кое-где собираются кучками и о чем-то толкуют…
— А есть у них в муравейнике комнаты и кухня? — спросила Аделька.
— Кухня им не нужна, они не стряпают, а комнаты у них есть, и для детей и для мамаш: есть также каморки для работников; их дом поделен на несколько этажей, и из одного этажа в другой ведут коридоры.
— А почему домики у них не разваливаются? — продолжали допрашивать дети.
— Такие уж они искусные мастера. Если кто-нибудь посильнее не разорит муравейника, сам он не скоро разрушится. Стены и крыши сделаны из малюсеньких щепочек, веточек, хвои, сухих листьев, травинок и земли; если она слишком суха, муравьи смачивают ее слюной и скатывают в маленькие шарики. Эти шарики заменяют им кирпичи. Всего удобнее муравьям строить после мелкого дождя, когда земля увлажнится.
— Но кто же научил букашек всему этому? — спросил Вилем.
— Так уж Богом устроено; они с первого же дня жизни знают, чем питаться, как охранять себя; некоторые насекомые с такой ловкостью и мудростью добывают себе пищу и строят жилье, что их действия напоминают разумные поступки людей. Вот когда вы пойдете в школу и выучитесь читать, то из книг узнаете, как узнала и я, много интересного о насекомых и об их жизни, — добавила Гортензия.
Между тем подошла бабушка с Барункой; у обеих передники были полны цветов; в руках они несли пучки целебных трав и кореньев, собранных на лугу. Мальчики тотчас рассказали бабушке все, что услышали от Гортензии о муравьях, а девушка спросила, для чего бабушке все эти травы.
— Тут, милая барышня, тмин и немного репейнику. Тмин сушат, зернышки его идут в хлеб и в кушанья, а стебли кладут в воду, когда моют детей. Репейник хорошо помогает, если болит горло, нужно только почаще полоскать его настоем. Всей округе известно, что я собираю травы; случись что — сразу ко мне. Хорошо иметь в доме лекарство на всякий случай: себе не потребуется — другого выручишь.
— Разве в местечке нет аптеки? — спросила графиня.
— В самом местечке нет, только в часе ходьбы, как и к доктору. Да если б и была, что в ней проку? Латинская кухня дорогая, зачем платить деньги, когда мы своим лекарством обходимся.
— А вы варите траву по рецепту доктора?
— И, голубка моя, что б это было, если по каждому пустяку люди бегали бы к докторам!… До него вон целый час надо добираться; полдня пройдет, пока дождешься. Больной и умереть успеет, не будь под рукой домашнего снадобья… А приедет — и пошло: лекарство за лекарством, да пластыри, да пиявки, тут и у здорового человека голова кругом пойдет, а у больного-то и подавно, еще пуще разнеможется. Я этим докторам нисколечко не верю; случись, прихворнет кто, я или дети, травы отлично помогают. Вот уж если мои лекарства не оказывают действия, тогда я говорю: «Посылайте за лекарем!» Только, коли Бог пошлет тяжелую болезнь, и доктор ничего не сделает, тоже положится на натуру. Господь — лучший целитель! Суждено кому жить, так и без доктора поправится, суждено умереть, и никакие аптеки не помогут.
— А в передниках у вас тоже лекарственные травы? — спросила Гортензия.
— Нет, нет, — быстро ответила Барунка, — в передниках у нас цветы. Завтра праздник тела Христова[68]. Мы с Манчинкой понесем венки.
— И я тоже, я с Гелой пойду! — объявила Аделька.
— А нам свечи дадут нести, — воскликнули мальчики.
— Кто это Гела? — спросила графиня.
— Гела — дочка одной знакомой из города, она живет в большом доме, где нарисован лев.
— Надо сказать, где трактир, — наставительно сказала бабушка.
— Ты тоже пойдешь на процессию? — спросила Барунка у Гортензии.
— Конечно, пойду, — отвечала девушка и, усевшись на траву, принялась помогать бабушке и детям вязать букеты.
— Ты никогда не ходила с девочками в праздник тела Христова? — спросила Барунка.
— Нет, впрочем, когда я жила во Флоренции у моей воспитательницы, мне пришлось однажды на празднике мадонны нести венок из роз.
— А кто это мадонна? — полюбопытствовала Барунка.
— Мадонной в Италии называют божью матерь, — пояснила Гортензия.
— А вы, графинюшка, родом из Италии? Из той страны, где стоят наши солдаты? — спросила бабушка.
— Да, но только в том городе, где я родилась, во Флоренции, их нет. Там плетут красивые шляпки из рисовой соломки, вот такие же, как у вас: вокруг, на полях, зреет рис и кукуруза; на холмах растут сладкие каштаны и оливы; повсюду кипарисовые и лавровые рощи, прекрасные цветы, синее безоблачное небо…
— Знаю, знаю, — перебила Барунка, — я такую картину видела в твоей комнате! Ведь правда, Гортензия? Посредине — широкая река, а на берегу реки — большой город. Ах, бабушка, какие там красивые дома и костелы!… На другой стороне все сады и маленькие домики. Около одного из них играет девочка, а возле — сидит старушка. Это барышня Гортензия со своей воспитательницей!…Ведь так ты рассказывала, когда мы были в замке?
Девушка ответила не сразу: она сидела, глубоко задумавшись, руки ее неподвижно лежали на коленях. Потом она глубоко вздохнула: «Oh bella patria! Oh саrа аmiса!»[69] — и прекрасные глаза ее затуманились.
— Что ты сказала, Гортензия? — с любопытством спросила Аделька, нежно прижимаясь к ней. Гортензия положила голову на плечо девочки и дала волю слезам.
— Графиня вспомнила о своей родине и о своих друзьях, — объяснила бабушка. — Вы еще не понимаете, детки, каково человеку расставаться с теми местами, где он родился и вырос. Как бы хорошо ни жилось ему потом, он никогда не забудет прежнего. И вам когда-нибудь придется это испытать… Чай, у вас там родные остались? — обратилась она к Гортензии.
— Насколько я знаю, у меня нет никого на свете, — печально ответила графиня. — Во Флоренции живет моя нянюшка, мой друг Джиованна. Я часто грущу по ней и по моей отчизне… Княгиня, моя вторая мать, обещала скоро со мной туда поехать.
— А как случилось, что госпожа княгиня отыскала вас так далеко? — полюбопытствовала бабушка.
— Княгиня хорошо знала мою мать, они были приятельницами. Отца моего тяжело ранили в битве под Лейпцигом[70], через несколько лет, когда он уже вернулся во Флоренцию и жил на своей вилле, рана открылась, и он умер. Джиованна много рассказывала о нем. Матушка очень грустила и вскоре тоже умерла. Осталась я круглой сиротой. Узнав об этом, княгиня тотчас же приехала в Италию и увезла бы меня, если бы не Джиованна, которая меня любила, как свою дочь. Княгиня оставила меня с Джиованной, отдала в ее распоряжение виллу и все, что в ней было. Джиованна вырастила и воспитала меня. Теперь я живу у княгини. О, я ее люблю так сильно, как любила бы свою родную мать!…
— Да и вас госпожа княгиня любит, словно доченьку, — промолвила бабушка. — Я это хорошо приметила еще тогда в замке. Душа радовалась на вас глядючи…Ох, совсем позабыла рассказать вам о Кудрновых! Вот было радости, когда Барунка передала им ваши деньги! А как самого Кудрну взяли сторожем на господские поля и назначили ему двойную уплату в натуре, они от счастья чуть с ума не сошли. По гроб жизни будут Бога молить за госпожу княгиню и за вас, графинюшка!
— Тебя, бабушка, они должны благодарить: всему причиной твое доброе слово, — возразила Гортензия.
— О, голубка моя, ведь ничего не вышло бы из моего доброго слова, если б не упало оно на добрую почву, не дало бы добрых всходов, — покачала головой бабушка.
Скоро венки были готовы, и бабушка с детьми собралась домой.
— Я провожу вас до перекрестка, — предложила Гортензия. Взяв под уздцы лошадь, щипавшую траву, она повела ее за собой.