— Каждому своя порция, — объясняла она, выкладывая на стол три огромных ломтя хлеба, — вот и три ножика, что я припрятала. Видишь, Яничек, ты бы уже давно свой ножик потерял, нечем бы было хлеб резать, — продолжала бабушка, вынимая из кармана три ножика с красными черенками.
Сделав в каждом ломте выемку, она положила туда масла, прикрыла вырезанным кусочком и положила один ломоть в плетеную сумочку Барунки, а два остальных в кожаные сумки мальчиков. К хлебу бабушка прибавила сушеных фруктов. Окончив завтрак, дети вышли из дома.
— Идите с Богом и не забывайте, что я вам говорила, — напутствовала мать, стоя на пороге. Дети поцеловали матери руку, глядя на нее полными слез глазами. Бабушка еще не прощалась с ними, она проводила их через сад; Султан и Тирл бежали за ней.
— Слушайтесь, мальчики, Барунку, когда она будет вас останавливать, она старше вас, — наказывала бабушка, — не шалите дорогой, не обижайте друг друга. В школе ворон не считайте, чтоб потом не пожалеть. Со всеми вежливо здоровайтесь, остерегайтесь лошадей и повозок. Ты, Вилимек, не обнимай каждую встречную собаку. Есть злые псы, могут тебя укусить. Не подходите к реке, не пейте, разгоряченные, воды. Ты, Яник, не съешь свой хлеб раньше времени, чтоб потом не выпрашивать у других…Ну, идите с Богом. Под вечер мы с Аделькой выйдем вам навстречу.
— Бабушка, не забудьте нам оставить обед и всего-всего, что будете без нас есть, — просил Ян.
— Иди, иди, дурачок, разве я когда-нибудь о вас забывала? — засмеялась бабушка. Перекрестив детей, она уже хотела вернуться, но вдруг что-то вспомнила.
— Если вас застанет гроза на дороге, хотя вряд ли она сегодня будет, не бойтесь: идите тихонько своим путем и молитесь Богу. Не становитесь под дерево: молния часто ударяет в деревья. Поняли?
— Поняли, бабушка. Папенька уж говорил нам об этом.
— Ну, а теперь ступайте. Поклонитесь от меня пану учителю.
Бабушка поспешно повернула назад, чтобы скрыть от детей слезы, которые помимо ее воли текли по щекам. Собаки прыгали около мальчиков, воображая, что они идут на прогулку. Ян объяснил им, куда они направляются. Бабушка кликнула собак, и они побежали за ней, то и дело оглядываясь в надежде, что их позовут. Обернулась не раз и бабушка, а когда убедилась, что дети перешли мостик, на котором их поджидала Манчинка, не останавливаясь пошла домой. Весь день она была задумчива и бесцельно бродила по дому, словно искала кого-то. Едва кукушка на часах прокуковала четыре, бабушка взяла подмышки веретено. Позвав Адельку, она сказала:
— Пойдем, доченька, встречать наших школьников. Подождем их у мельницы.
И они пошли.
У статуи под липами сидели мельник с мельничихой; рядом стояло несколько помольщиков.
— Ребят вышли встречать?… — издалека крикнула мельничиха. — Мы тоже ждем нашу Манчу. Подсаживайтесь к нам, бабушка!
Бабушка села.
— Что нового? — обратилась она к пану отцу и всем остальным.
— Я вот рассказывал, что на этой неделе рекрутский набор, — заговорил один из помольщиков.
— Помоги им Господь, — вздохнула бабушка.
— Да, милая бабушка, много слез прольется…Думаю, что и у Милы душа в пятки ушла, — сказала пани мама.
— Уж больно парень видный, — ухмыльнулся пан отец и прищурил глаз. — Если б не красота его, не боялся бы теперь солдатчины… Старостова Люция от ревности совсем с ума сошла, а дочка управляющего зла на него, как сатана. Они ему и насолили!…
— Авось отец Милы как-нибудь поправит дело, — вздохнула бабушка. — Парень только на это и надеется; ведь на Рождество управляющий отказался взять его на господский двор.
— Ну, разумеется, старый Мила не пожалеет для такого случая сотенку-другую, — сказал один из помольщиков.
— Двумя сотнями, братец ты мой, здесь не отделаешься, а старику и этих денег взять неоткуда, — отвечал пан отец. — У него не велики достатки, а сколько ртов кормить приходится!…Что и говорить, Якуб и сам бы вышел из положения, женись он на старостовой Люции. Да ведь насильно мил не будешь. Полагаю, если бы Якубу предложили выбирать, он скорей бы в солдаты пошел, чем стал зятем старосты.
— Да ведь это же настоящая змея!… — покачал головой один из помольщиков. — Кто возьмет себе в жены Люцию, тому не страшен гнев божий: он и без того будет наказан на всю жизнь.
— Больше всех жалко мне Кристлу…Что-то с ней станется… — сказала бабушка.
— Что ж, девушка поплачет, да и утешится, — пан отец зажмурил один глаз. — Парню хуже придется.
— Само собой, кто против воли идет в солдаты, тому трудно спервоначалу, а там гляди и привыкнет. Я-то хорошо знаю, пан отец, как это бывает. Моему покойному Иржи — вечная ему память! — куда как худо пришлось, да и мне с ним заодно. Только у нас по-другому все получилось: Иржи добился позволения жениться, а раз мы обвенчались, и душе стало легко. Мила же о свадьбе и заговорить не может… Не удивительно, что он так боится рекрутчины. Подумайте, каково ждать четырнадцать лет!…Ну, может все обойдется, — примолвила старушка, и лицо ее неожиданно прояснилось: она увидела вдали внучат. Заметив бабушку, дети пустились бежать.
— Что, Манча, проголодалась? — спросил мельник, когда дочь с ним поздоровалась.
— Конечно, тятенька, все голодные, ведь никто не обедал, — отвечала девочка.
— Скажи еще, что у тебя маковой росинки во рту не было? А куда же делись пироги, краюха хлеба и сушеные фрукты в придачу? — пан отец завертел табакеркой и прищурил глаз.
— Ну, отец, какой же это обед, — засмеялась девочка.
— Столько миль отмахать да день-деньской учиться, как тут не проголодаться, правда, дети? — улыбнулась бабушка и, сунув веретено под мышку, добавила: — Идемте же поскорей, а то как бы вы не умерли с голоду!
Все пожелали друг другу доброй ночи. Манчинка напомнила Барунке, что завтра утром она опять будет дожидаться их на мосту, и побежала вслед за матерью на мельницу. Барунка взяла бабушку за руку.
— Ну, рассказывайте, что там у вас было, чему учили в школе, как вы себя вели?… — расспрашивала бабушка по дороге.
— Бабушка, бабушка, я — Bankaufser, — затараторил Ян, прыгая на одной ноге.
— Это что ж такое? — спросила бабушка.
— Знаете, бабушка, крайний в ряду должен следить за поведением всех, кто сидит с ним на одной скамейке, а если кто шалит, того записывать, — пояснила Барунка.
— По-нашему, кажись, такого ученика называют наблюдателем; только им ведь всегда делают самого послушного и примерного ученика. Не мог же пан учитель сразу поставить Яна в наблюдатели!
— Вот Копрживов Тоник и упрекал нас, когда мы шли из школы, что, не будь мы Прошковы, учитель не носился бы так с нами, — жаловалась Барунка.
— Ну, это вздор, — возразила бабушка, — пан учитель не будет давать вам поблажки: заслужите — накажет наравне с Тоником. А сделал он это для того, чтобы вы привыкали к самостоятельности, охотнее ходили в школу и старались быть хорошими учениками… А чему вас там учили?
— Мы писали под диктовку, — ответила Барунка и мальчики в один голос.
— Как это так?!
— Учитель читал нам вслух по книге, а мы писали, а потом переводили с немецкого на чешский и с чешского на немецкий.
— Что ж, разве есть дети, которые понимают по-немецки? — удивилась бабушка, желая знать все школьные дела, несмотря на то, что на этот счет у нее уже было свое мнение.
— Ох, бабушка, никто не понимает, только мы одни, и то немножко, потому что учились дома и папенька говорит с нами по-немецки. Но это ничего не значит, что не понимают, лишь бы урок выучили, — пояснила Барунка.
— Но как же они его выучат, коли ни аза не смыслят в немецком?
— Их и наказывают за то, что не смыслят: учитель ставит палочки в черной книге, выводит к доске, а иногда и по рукам бьет. Сегодня у черной доски стояла бы старостова Анина, с которой я сижу рядом. Она еще ни разу не написала немецкой диктовки. В перемену, когда мы гуляли возле школы, она жаловалась, что все равно никогда не сумеет приготовить урок, со страху она даже ничего не ела. Я ей потом все написала, и она дала мне две гомолки[126].
— Тебе не следовало брать, — сказала бабушка.
— Я и не хотела, да Анина сказала, что у нее осталось еще две; она так рада была, что я написала урок, и обещала каждый день приносить мне чего-нибудь, если я буду помогать ей в немецком. Почему же мне не помочь, правда, бабушка?
— Помогать-помогай, но уроков за нее не делай, не то она никогда не выучится.
— Так что ж из того? Ей и не нужно. Мы учим немецкий только затем, что так хочет учитель.
— Он потому этого хочет, чтобы из вас вышел толк. Чем больше будете знать, тем легче будет вам пробить себе дорогу. А немецкая речь пригодится: видите, вот я даже с вашим отцом поговорить не могу.
— Но ведь папенька вас понимает, и вы его тоже, хоть и не знаете немецкого. В Жличе говорят только по-чешски, значит Анине вовсе не надо знать немецкого. Она сказала, что, стоит только пожить у немцев, сразу научишься. Но учитель думает иначе…Ох, голубчик бабушка! Никому неохота учиться писать немецкую диктовку, это так трудно. Вот если бы чешскую — дело бы сразу пошло, как по маслу.
— Ну, вы еще малы рассуждать; слушайтесь и учитесь усердно. Что, мальчики хорошо себя вели?
— Да… Только Яник, когда учитель вышел из класса, начал с другими ребятами прыгать по скамейкам. Но я ему сказала:
— Ты мне сказала?… Ты сказала?!… Я сам перестал, когда услышал, что учитель идет!
— Хорошенькие дела, нечего сказать! Должен смотреть за другими, а сам шалишь. Как же это так?… — удивлялась бабушка.
— Ах, бабушка, — подал голос Вилем, который не вмешивался до сих пор в разговор и показывал Адельке большой кусок солодкового корня и листик сусального золота[127], купленные за крейцер у другого мальчика. — Ах бабушка, если б вы знали, какие озорные мальчишки есть в школе, вы бы прямо ужаснулись!…Скачут по скамейкам, дерутся, а наблюдатели с ними заодно.