— Будьте покойны, до послезавтра погода устоит!… Помолитесь там за меня!… Счастливого пути!
— Спасибо на добром слове!…Помолимся!…
— Бабушка, откуда Йоза знает, когда ждать дождя, а когда хорошей погоды? — допытывалась Барунка.
— Перед дождем земляные черви выползают на поверхность и роют себе норки, скорпионы выглядывают из своих убежищ, ящерицы и пауки прячутся, а ласточки летают низко-низко над самой землей. Пастухи целый день проводят в лесах и полях и от нечего делать наблюдают за повадками этой мелкой твари, как она живет, чем питается… А я вот погоду узнаю по горам да по небу: гляну, ясны ли вершины, какого цвета облака плывут, и сразу увижу, когда будет ведро, когда ненастье, ветер, град либо снег, — говорила бабушка.
У Жерновской часовни уже собралась толпа богомольцев: мужчин, женщин, детей, некоторые матери принесли младенцев, завернутых в теплые одеяльца, чтобы по обету, данному Богородице, вымолить для них здоровья и счастья.
На пороге часовни стоит вожак Мартинец: он на голову выше всех и одним взглядом может окинуть вверенную его попечению толпу. Увидев бабушку с ее спутницами, он говорит: «Теперь все в сборе; помолимся, да и в путь!» Богомольцы встают на колени перед часовней и читают молитвы; столпившиеся на площади крестьяне молятся вместе с ними.
Поднявшись, все окропили себя святой водой. Один из подростков взял крест на длинном древке, невеста Томеша повесила на него венок, Кристла пожертвовала красную ленту. Около креста встали мужчины во главе с вожаком, за ними разместились по старшинству женщины. Но с места пока никто не трогался; хозяева и хозяйки отдавали последние распоряжения: «Будьте осторожны с огнем!…Берегите дом!…» Дети кричали им в ответ: «Купите нам подарков!…» Старушки просили: «Помолитесь за нас!…» Но тут Мартинец запел звучным голосом «Богородице, дево, радуйся!…», хор подхватил, мальчик поднял крест, убранный цветами, и толпа двинулась по дороге на Святоновице. У каждого распятия или часовни останавливались и читали «Отче наш» и «Верую»; молились также у тех деревьев, на ветвях которых чья-то благочестивая рука повесила образ девы Марии, у крестов, поставленных на месте какого-либо происшествия.
Барунка и Манчинка тоже подтягивали, внимательно прислушиваясь к голосу запевалы. Когда миновали Червеную гору, Барунка вдруг спросила у бабушки:
— Бабушка, где же замок Турынь, в котором жила немая девочка?
Но на этот раз ответ бабушки прозвучал сурово:
— Когда идешь на богомолье, думай о Боге и выбрось все мирское из головы. Либо пой, либо молись про себя.
Девочки попели еще немножко, но вот богомольцы вступили в лес, где в траве еще алела земляника: как тут не нагнуться и не сорвать ягодку!…Шляпы у них сдвинулись на затылок, заткнутые за пояс края юбочек опустились; опять нашлось дело — приводить себя в порядок…Тут они вспомнили, что в котомках припасены пироги, и стали отламывать от них по кусочку. Погруженные в молитву бабушка с мельничихой ничего не замечали. Но Кристла, которая шла рядом с Анчей, нет-нет да и оглядывалась на девочек.
— Нечего сказать, хороши богомолки!…Много вы так грехов отмолите!… — журила она их, а сама еле удерживалась от смеха.
К вечеру богомольцы добрались до Святоновице. Немного не доходя до местечка, женщины обулись, одернули платья и только тогда вошли в городские ворота. Прежде всего богомольцы направились к ключу под горой у костела, выбегавшему семью струйками из-под дерева, на котором висел образ девы Марии. У ключа они преклонили колена и помолились; затем каждый напился из источника и трижды омыл лицо и глаза чистой студеной водой — та вода, как говорили, уже исцелила от недугов тысячи людей. Затем богомольцы поднялись вверх по горе к ярко освещенному костелу, откуда доносилось разноголосое пение; здесь собирались люди со всех мест, и каждый пел на свой лад.
— Ах, бабушка, как хорошо, — шепнула Барунка.
— Еще бы не хорошо…Встань на колени и читай молитвы, — ответила старушка. Девочка опустилась на колени возле бабушки, а та, припав головой к земле, горячо молилась матери божьей, статуя которой возвышалась на алтаре в сиянии множества свечей. Девушки-невесты, просившие деву Марию благословить их любовь, украсили ее венками и букетами; на статую было накинуто богатое покрывало, и вся она была увешана драгоценностями, принесенными в дар теми, кто искал и нашел исцеление от болезней у ее подножия.
После молитвы вожак переговорил обо всем со служкой и повел путников укладываться спать. Он мог не заботиться об их ночлеге. Подобно ласточкам, прилетающим весной на старые гнезда, богомольцы разошлись по тем домам, где из года в год находили если не богатое угощение, то приветливые лица, хлеб-соль и чистую постель. Пани мама и бабушка всегда останавливались в семье управляющего угольными копями; это были муж и жена, уже не молодые, но, по мнению бабушки, люди старого покроя, и потому она чувствовала себя у них как дома. Обыкновенно жена управляющего, услыхав, что пришли жерновские богомольцы, выходила к вечеру на улицу и садилась на лавочку перед домом, чтобы их встретить.
Перед отходом ко сну хозяйка показывала пани маме вороха полотна, канифасу и пряжи, которые у нее росли с каждым годом; большую часть пряжи напряла она сама.
— Для кого это вы, хозяюшка, припасаете? — удивлялась пани мама. — Ваша дочка никак уже замужем?
— Да ведь у меня три внучки, а вы сами знаете — девок замуж выдавать, холст да пряжу припасать.
Разумеется, пани мама была вполне с этим согласна. Когда же случалось быть дома хозяину, он шутил:
— Опять, матушка, вы свой товар разложили!…Никак тряпьем торговать собираетесь?
— Полно смеяться, батюшка, какое там тряпье, мой товар и через пятьдесят лет не порвется!
Каждый раз жена управляющего сожалела, что не может угостить бабушку чем-нибудь вкусным; старушка на богомолье не ела и не пила ничего, кроме хлеба и воды. Но что поделаешь, против такого обета возражать не приходится. Пани мама тоже любила ночевать у управляющего; погружаясь в пуховики, она всегда приговаривала: «Хороша постелька!… Словно в сугроб провалилась!…»
Кристла и Анча остановились у вдовы-бобылки: хозяйка положила их спать на сеновале.
Вообще-то они были способны заснуть даже на голых камнях, но в эту ночь им не спалось, и они спустились по лесенке в сад.
— Здесь в тысячу раз лучше, чем наверху!… «Сад — наша горница, звездочки — свечи, зеленая травка — постель…» — напевала Кристла, кутая ноги в юбку и укладываясь под деревом.
«Ляг, моя милая, ляг, драгоценная…» — подтянула Анча, ложась возле подруги. — Послушай, как старая Фоускова храпит!…Словно лавина катится!… — рассмеялась она.
— Куда как приятно спать с ней рядом!. Как ты думаешь, родная, придут они завтра? — спросила Кристла, поворачиваясь к своей подружке.
— Еще бы не прийти, — уверенно ответила Анча. — Томеш прилетит, как на крыльях, а чтобы Мила не пришел — этого тоже быть не может. Он так тебя любит…
— Кто знает, ведь между нами об этом еще речи не было.
— К чему слова, когда и без них все понятно. Я не припомню, чтобы Томеш говорил мне о своей любви, а мы крепко любим друг друга… Скоро уж и свадьба.
— Когда же?
— Батюшка хочет передать нам все хозяйство и уйти на покой. Вот только достроит себе избу, тут и свадьбу будем играть. Думаю, он успеет до Екатеринина дня[61]. Хорошо бы нам с тобой венчаться в один день!
— Ах, оставь, ты думаешь, дело уже слажено, а оно еще вилами по воде писано.
— Ну, не сегодня, так завтра… Миловичи — те рады будут, коли Якуб войдет в вашу семью, твой отец получит славного сына: лучше парня для вашего хозяйства не найдешь, а о тебе и говорить нечего. Что правда, то правда: Якуб самый красивый парень на селе. Старостова Люцина, думается мне, горько о нем поплачет!
— Вот видишь, еще один камень на пути лежит… — вздохнула Кристла.
— Да еще какой!…Ты, девушка, думаешь, Люцина не опасная соперница? Она и собой не дурна, да отец подкинет мешочек с деньгами…
— Тем хуже.
— Не кручинься. Отец-староста — это еще не самая крупная шишка! А Люцина со всеми своими деньгами не стоит твоего мизинчика. Ведь у Милы есть глаза…
— Доведись только управляющему узнать, что сделали с итальянцем, не примут его в замок, попадет мой Мила в солдаты…
— И не думай об этом. А если управляющий попробует куражиться, подмаслим его, ладно?
— Ладно-то ладно, да вряд ли сойдет с рук… Впрочем, я в святоянскую ночь видела во сне, что пришел ко мне Мила; выходит, скоро будем вместе… Но ведь то сон! Бабушка говорит, что приметам не надо давать веры, нельзя искушать судьбу…
— Да ведь бабушка не царь и не Бог!
— Я верю бабушке, как самому Богу, она всегда советует от чистого сердца; все говорят, что она настоящий человек, каждое ее слово — святая правда.
— Я не спорю, только бьюсь об заклад, что когда она была молода, то думала так же, как и мы. Все старые люди на один лад: моя мать вечно ворчит, что у нынешней молодежи одни песни да пляски на уме, а разума ни на грош, уверяет, что так не бывало. А я так наверняка знаю, что в молодости и прабабки наши ни на волос не были лучше нас. Станем бабушками — тоже запоем. А теперь давай спать, да хранит нас матерь божья! — прибавила Анча, прикрыв ноги юбкой; когда через минуту Кристла заглянула ей в лицо, она уже крепко спала.
На сеновале еще полуночничала одна из богомолок; она укачивала ребенка, который никак не переставал плакать.
— Неужто, матушка, он у вас каждую ночь так беспокоится? — спросила какая-то женщина, протирая глаза.
— Вот уже две недели, как с ним мучаюсь. Чего только ему не давала, все исполняла, что говорили, — и головки маку заваривала и богородицкую травку[62], — ничего не помогает. Кузнечиха говорит, у него сыпь на кишках. Вот и порешила его отнести к матери божьей — пускай уж один конец: либо выздоровеет, либо Господь его приберет.