У трактира играли маленькие Кудрны – мастерили запруды. Неподалеку Цилка нянчилась с младенцем.
– Что это вы делаете? – спросила Барунка.
– Ничего! – ответили они, разглядывая принаряженных детей.
– Ну а мы в замок идем… – начал было Ян.
– И что с того? – небрежно отозвался Вавржинек[32].
– Посмотрим там на попугая, – продолжил беседу Вилимек.
– Я, как вырасту большой, тоже на него посмотрю; папаша говорит, я должен повидать мир, – не замедлил с ответом бойкий Вавржинек, а второй мальчик, Вацлав, и Цилка сказали:
– Вот бы нам тоже хоть одним глазком на него взглянуть!
– Вы только никому не говорите, но я вам оттуда что-нибудь принесу, – утешил их Ян. – И непременно расскажу о том, что увижу.
Наконец бабушка и дети добрались до парковых ворот, где их уже ожидал пан Прошек.
Парк этот располагался совсем недалеко от Старой Белильни, и туда мог войти любой желающий, но бабушка с детьми бывала там редко и, уж конечно, не в те дни, когда приезжали господа. Бабушка неизменно восхищалась тем, как в парке все устроено, – и чужеземными деревьями, и прекрасными цветами, и фонтанами, и золотыми рыбками в прудах, – но гулять с внуками все же предпочитала на лугу или в лесу. Там они могли смело топтать мягкий зеленый ковер, вдыхать аромат цветов и даже рвать их, чтобы делать букеты или плести венки. Пускай в поле и не росли апельсиновые или лимонные деревья, но зато там попадались раскидистые черешни и дикие груши, усыпанные плодами, которые мог собирать кто угодно. А в лесу было полно земляники, черники, грибов и миндальных орехов. Любование же фонтанами отлично заменяла прогулка к плотине.
Бабушка и дети подолгу простаивали у нее, глядя, как волны сначала бегут вниз, потом разбиваются на миллионы капель, а затем снова сливаются в пенящемся котле потока, который в конце концов утихомиривается и величаво движется к реке. Да, там не водились золотые рыбки, приученные к кусочкам сладкой булки; но когда бабушка шла мимо ручья, она привычно доставала из большого кошеля хлебные крошки, дети бросали их в воду, и из глубины мельничного омута всплывало множество рыб. Ближе всех к поверхности оказывались серебристые плотвички, немедленно принимавшиеся гоняться за крошками; между плотвичками мелькали стремительные окуни с выгнутыми спинками; там и сям проплывали усачи с длиннющими усами; появлялись и толстобрюхие карпы, и налимы с плоскими головами.
На лугу бабушка встречала знакомых, которые здоровались с ней: «Слава Иисусу Христу!» или «Дай вам Бог хороший день!». Некоторые останавливались, спрашивали: «Куда путь держите, бабушка? Как поживаете? Как ваши домашние?» – и рассказывали разные новости.
А в замке? Там же не было никакого порядка! То пройдет мимо лакей в ливрее с галунами, то горничная в шелковом платье, то прошествует какой-то важный господин, а за ним – еще один… И все норовят повыше задрать нос, все выступают неспешно и торжественно, прямо как те павлины, которым единственным разрешено бродить по газонам. Если же кто из встречных и приветствовал бабушку, то разве что бросив на ходу «Гутен морген!» или «Бонжур!», и бабушка краснела и не знала, как лучше ответить: «Во веки веков!» или «Дай-то Бог!». Вот почему она всегда говорила, вернувшись из парка: «Истинный Вавилон этот ваш замок!»
Перед замком сидели двое ливрейных слуг, слева и справа от двери; тот, что слева, ротозейничал, уронив руки на колени, а тот, что справа, считал ворон, скрестив руки на груди. Когда пан Прошек приблизился, они поздоровались с ним по-немецки, каждый на свой манер. Вестибюль был выложен белыми мраморными плитами; посередине стоял бильярдный стол искусной работы. Вдоль стен высились на постаментах зеленого мрамора белые гипсовые статуи, изображавшие разных мифологических божеств и героев. В господские покои вели четыре двери. У одной сидел в кресле камердинер в черном фраке и спал. К этой-то двери и подошли пан Прошек, бабушка и дети. Услышав шаги, камердинер вздрогнул, открыл глаза, увидел пана Прошека и, поздоровавшись, спросил, что за дело привело его в замок.
– Пани княгиня пожелала, чтобы моя теща и дети навестили ее сегодня. Прошу вас, пан Леопольд, доложите о нас! – промолвил пан Прошек.
Пан Леопольд вздернул брови, пожал плечами и ответил:
– Не знаю, будет ли у ее милости охота принимать их, она сейчас в своем кабинете, работает. Но я могу доложить о визитерах.
Камердинер поднялся и неспешно зашел в дверь, возле которой сидел. Вскоре он вернулся и, оставив дверь открытой, любезно кивнул – мол, входите.
Пан Прошек ушел, а бабушка с детьми ступили в роскошную гостиную. У детей перехватило дыхание; ножки их разъезжались на полу, гладком, как лед. Бабушка шагала как зачарованная, размышляя, можно ли наступать на узорчатые ковры. «Жалко их портить», – думалось ей. Но ничего было не поделать: они застилали весь пол, да и камердинер шел по ним совершенно уверенно. Он провел их через концертный салон и библиотеку прямиком к кабинету княгини, а потом вернулся к своему креслу, бурча под нос:
– Ну и странные причуды бывают у господ! Надо же: прислуживать простой бабе и ее детям.
Стены кабинета были затянуты светло-зеленой, с золотыми нитями тканью – такой же, какая пошла на портьеры у двери и на шторы, закрывавшие единственное и очень высокое окно. На стенах висело множество разного размера портретов. Напротив окна располагался камин из серого, в белых и черных прожилках мрамора, а на нем стояли две вазы японского фарфора с прекрасными цветами, благоухавшими на всю комнату. По обеим сторонам камина высились ажурные этажерки из дорогого дерева, на которых были разложены всякие искусно сработанные ценные вещицы, а также природные редкости, в основном красивые раковины, кораллы и камни. Все это было привезено из путешествий или подарено близкими людьми. В одном углу возле окна стояла статуя Аполлона из каррарского мрамора, в другом – простой, но весьма изящный письменный стол. За столом, в кресле, обитом темно-зеленым бархатом, сидела княгиня в белом утреннем платье. Когда бабушка с внуками вошли в комнату, княгиня отложила перо.
– Слава Иисусу Христу! – учтиво поклонившись, произнесла бабушка.
– Во веки веков! Рада видеть и тебя, тетушка, и деток твоих! – ответила княгиня.
Дети, хотя и были ошеломлены обстановкой, повиновались взгляду старушки и подошли к княгине, чтобы поцеловать ей руку. Она же поцеловала их в лоб и, кивнув в сторону изящного стульчика, обтянутого алым бархатом с золотыми кистями, предложила бабушке садиться.
– Благодарю, ваша милость, я не устала, – отказалась бабушка, опасаясь, что стульчик под ней поедет или она попросту с него упадет.
Однако княгиня настаивала, и бабушка, расстелив на сиденье свою белую шаль, аккуратно села, пояснив:
– Это чтобы не похитить сон у вашей милости.
Дети стояли как вкопанные, только глаза их перебегали с одной вещи на другую; княгиня посмотрела на маленьких гостей и спросила с улыбкой:
– Нравится вам здесь?
– Да! – дружно кивнули они.
– Еще бы им здесь не нравилось! Есть где шалить, так что уходить им точно не захочется, – сказала бабушка.
– А тебе разве не хотелось бы тут остаться? – спросила княгиня.
– Здесь как в раю, однако жить тут я не хочу, – покачала головой старушка.
– И почему же? – удивилась княгиня.
– А что бы я тут делала? Хозяйства у вас нет, птицу щипать или прясть негде, так чем бы я могла руки занять?
– Неужели тебе не понравилось бы просто жить без всяких забот и отдыхать на старости лет?
– Ну, рано или поздно настанет то время, когда солнышко будет восходить и заходить надо мною, а я буду лежать себе да полеживать. Но пока я жива и Господь не отнял у меня здоровье, я обязана трудиться. Только лентяи могут даром хлеб есть. А заботы одолевают каждого; одного тревожит это, другого то, все несут свой крест, да не все выдерживают его тяжесть, – ответила бабушка.
Но тут портьеру отодвинула чья-то белая ручка и показалось хорошенькое личико юной девушки, обрамленное светло-каштановыми локонами.
– Можно войти? – спросила она мелодичным голосом.
– Заходи, Гортензия, заходи, у нас сегодня замечательные гости, – отозвалась княгиня.
В кабинет вошла графиня Гортензия – по слухам, воспитанница княгини. Стройная, с тоненьким станом, она была одета в простое белое платье; на локте у нее висела круглая соломенная шляпка, а в руке она держала розовый букет.
– Ах, до чего милые ребятишки! – воскликнула девушка. – Это, наверное, те самые, что передали мне через вас вкусную землянику?
Княгиня кивнула. Тогда графиня, наклонившись, сперва одарила розами каждого из детей, а затем подала один цветок бабушке и один княгине; последнюю розу она заткнула себе за пояс.
– Свежий бутон, совсем как вы, милая барышня, – сказала бабушка, нюхая цветок. – Да убережет ее для вас Господь, ваша милость, – обратилась она к княгине.
– Это мое самое заветное желание, – ответила княгиня, целуя ясное чело своей воспитанницы.
– Можно я ненадолго украду у вас ребятишек? – спросила Гортензия у бабушки и княгини. Последняя сразу согласилась, а вот старушка сказала, что они могут обеспокоить графиню, потому как мальчики – озорники и Ян из них – первый.
Но Гортензия, улыбнувшись, протянула детям обе руки:
– Пойдете со мной?
– Пойдем, пойдем! – обрадовались те и ухватились за ее руки.
Поклонившись княгине и бабушке, девушка скрылась с детьми за дверью. Княгиня взяла со стола серебряный колокольчик и позвонила; на звонок немедленно явился камердинер Леопольд. Княгиня велела ему приготовить в гостиной угощение и дала еще стопку бумаг, чтобы он отправил их по назначению. Леопольд поклонился и вышел.
Пока княгиня была занята с Леопольдом, бабушка разглядывала портреты на стенах.
– Боже мой, – сказала она, когда камердинер исчез, – ну и странные же наряды и лица! Вот эта пани одета точь-в-точь как покойниц