Итальянец от злости то краснел, то бледнел, но – ни словечка в ответ. Однако в конце концов все-таки швырнул на стол деньги, даже пиво не допил – и молча выскочил за дверь. Я от радости аж перекрестилась, а ребята сказали: «Мог бы его взгляд убивать – мы бы уже мертвые тут лежали!» Когда он ушел, я занялась своими делами; вы же знаете, что мама моя прихворнула, так что мне и открывать трактир, и запирать его. Парни тоже ушли… Спать к себе в комнату я пошла, когда уж больше десяти было. Начинаю раздеваться, и тут по стеклу кто-то: тук-тук-тук! Ну, думаю, Мила, вечно он что-нибудь забывает, я ему так и говорю: «Тебе и голову свою недолго у нас позабыть…»
– Да он уже… – кивнула с улыбкой бабушка.
– Накидываю я платок, – продолжала Кристла, – и иду побыстрее окно отворить; и догадайтесь, кого я там вижу? Итальянца! Я окошко скорее захлопнула и даже плюнула с досады! А он, представляете, опять умолять начинает и все говорит да говорит, а потом видит, что я его не понимаю, и принимается кольца свои с пальцев стаскивать и мне их совать. Ну, думаю, сейчас я тебе покажу! Беру, значит, кувшин с водой, иду к окну и говорю: «Пошел вон, урод ты этакий, ступай поищи себе зазнобу среди своих, а не здесь, не то водой окачу!»
Он чуток отступил – и тут из кустов выскочили парни, схватили его и рот заткнули, чтобы он закричать не смог. «Итальяшка ты заезжий, ну мы тебя сейчас и отделаем!» – слышу я голос Якуба. Но я его попросила, чтобы они этого наглеца не били, и сразу окошко захлопнула… Ну как захлопнула? Щелочку оставила, чтобы посмотреть, чем дело обернется. «Что ж, Мила, как мы с ним обойдемся? Трус он первостатейный, сердце, как у зайца, колотится!» – «Давайте крапивой его выпорем!» – предложил один. «Намажем его дегтем!» – сказал второй. «Годится! – согласился Мила. – Ты, Томеш, держи его покрепче, а вы все – со мной!»
И они убежали. А когда воротились, принесли с собой шест и деготь. «Ну-ка, ребята, разуйте его да закатите ему штаны!» – велел Мила. Парни послушались, а когда тот лягаться начал, принялись успокаивать, как настоящую лошадь: «Тпру, тпру, подковывать мы тебя не будем, не бойся!» – «Но ножки мы тебе смажем, – говорит Мила. – Чтоб быстрей до дома добежал!» – «И пахнуть ты славно будешь! – смеется Томеш. – А то от тебя так духами разит, что задохнуться можно!»
Ему намазали ноги – так, словно на нем башмаки, – и положили на плечи шест, а руки раскинули и к нему, как к кресту, привязали. Итальянец хотел закричать, но Томеш зажал ему рукой рот и сказал: «Такому лентяю, как ты, косточки размять не помешает, а то ты совсем бегать разучишься». – «Ребята, – велел Мила, – свяжите-ка его башмаки да накиньте ему их на шею. А потом выведите его на дорогу – и пускай идет куда захочет». – «Нет, погодите, – сказал Витков, – подарим-ка ему цветочек, чтобы все видели, что он от девушки возвращается!» – сорвал крапиву и репейник и воткнул итальянцу в петлицу сюртука. «До чего ж ты теперь красивый, – засмеялся Мила, – ступай давай отсюда с нашими подарочками!» И они с Томешом подхватили его и выволокли из сада.
Затем Мила вернулся и подошел к моему окошку, чтобы рассказать, как итальянец разозлился и как быстро он бежал. «Но как же вы его выследили?» – спросила я. «Ну, – ответил он, – я собрался пожелать тебе спокойной ночи. Сказал ребятам, чтобы они ждали меня на мельнице, а сам остался в саду. И вдруг вижу – спускается кто-то по склону и крадется, как вор, к твоему окну. Я его сразу узнал, тихонько выбрался из сада и – к ребятам. Здорово у нас получилось. Думаю, поостережется он теперь к тебе приставать».
Я вчера весь день хихикала, забыть не могла эту историю. А вечером к нам зашел ночной сторож Когоутек, он в трактире часто бывает, и у него что на уме, то и на языке, болтун страшный. Ну и давай рассказывать про итальянца: «Это ж надо! На него среди ночи напали какие-то мерзавцы!» – и пошел описывать всякие ужасы. Сделал, короче, из мухи слона. Мол, итальянец таким страшным вернулся, что на него даже собаки кинулись. Сторожиха до утра этого наглеца оттирала да отмывала от дегтя. Он дал им серебряный талер, чтобы они молчали и никому в замке ничего не рассказывали, и еще грозился непременно отомстить нашим парням. Я теперь боюсь за Якуба, ведь все знают, что итальянцы – люди недобрые. К тому же Когоутек рассказал моему отцу, что итальянец ухлестывает за Марианкой, дочкой управляющего, и что ее старики думают, будто, раз пани княгиня этого иностранца любит, она даст ему хорошее место; тогда, мол, и свадьбу сыграть можно. Понимаете, бабушка, Мила, чтобы спастись от солдатчины, хотел на год в замок работником устроиться, а теперь, если итальянец место высокое получит, управляющий ни за что Милу в замок не возьмет, и будет беда. И когда я все это обдумала, то совсем радоваться перестала из-за того, что ребята сотворили… Правда, я сон нынче хороший видела, да что в нем толку? Что скажете обо всем этом, а, бабушка?
– Не то чтобы ребята мудро поступили, когда на такое решились, но чего можно ожидать от молодых, когда тут любовь замешана? Мой Иржи тоже однажды глупость сделал, ну и поплатился за это.
– А что же он сделал, бабушка?
– Не хочу я сейчас говорить об этом, но при случае расскажу. Что-то мы с тобой разболтались, а я уже конский топот слышу. Наверняка наши возвращаются. Пора идти!.. Я поразмыслю на досуге над тем, что ты мне рассказала; может, чего и надумаю, – добавила бабушка, переступая через порог.
Дети, услышав голос Кристлы, высыпали в прихожую, а Ян, когда получил в подарок голубяток, повис у девушки на шее и от радости обнял ее так сильно, что даже красную полоску на белой коже оставил. Он немедля помчался бы с птичками в голубятню, если бы не Барунка, крикнувшая:
– Батюшка вернулся!
Почти одновременно с повозкой у Старой Белильни показались пан отец и лесничий. Пан Прошек, завидев дорогих друзей и свою семью, которой ему не удавалось уделять столько внимания, сколько бы ему хотелось, очень растрогался, а когда Барунка первой начала поздравлять его, да еще и в стихах, и вовсе не удержался от слез. Дети, заметив, что отец, бабушка и мать плачут, сбились, забыли слова и тоже принялись хныкать. Бетка и Ворша, которые подслушивали под дверью, громко разрыдались, прижав к глазам синие фартуки. Мельник быстро-быстро вертел в пальцах табакерку, а лесничий протирал рукавом красивый охотничий нож (сегодня он был при полном параде), чтобы скрыть свои чувства. Кристинка же стояла у окна и ничуть не стеснялась струившихся по ее щекам слез; мельник подошел к девушке и, стукнув ее по плечу табакеркой, прошептал:
– Что, думаешь небось: «Когда ж меня этак вот поздравлять станут?»
– Вечно вы, пан отец, насмехаетесь! – отозвалась Кристла и вытерла слезы.
С увлажнившимися глазами, но с радостью и со спокойным сердцем подошел пан Прошек к столу и наполнил вином бокал.
– За здоровье всех собравшихся! – произнес он и выпил вино.
Потом гости подняли бокалы за хозяина дома, и скоро все развеселились. Еник был на верху блаженства: он получил от лесничего двух кроликов, от мельничихи – огромный пирог, сдобренный всеми любимыми им пряностями, от бабушки – одну из тех серебряных монеток, что она хранила в своем сундуке в холщовом мешочке, от родителей – самые разные подарки; ну а после обеда в саду внезапно появились княгиня и графиня, и, когда пан Прошек, его жена, бабушка и дети вышли им навстречу, Гортензия вручила мальчику красивую книгу, где были нарисованы звери и птицы.
– Я пришла взглянуть, как ты сегодня веселишься, Ян, – приветливо обратилась княгиня к своему конюшему.
– Когда со мной мои близкие и мои друзья, мне всегда хорошо, ваша милость, – ответил пан Прошек.
– И кто же тут с тобой?
– Мои соседи – мельник с семейством и ризенбургский лесничий.
– Не хочу тебя задерживать, возвращайся к гостям, мы сейчас уедем.
Пан Прошек поклонился, не желая удерживать свою госпожу, но простосердечная бабушка тут же сказала:
– Хороши бы мы были, если бы ее милости княгине и милой барышне графине даже куска пирога не предложили! Ну-ка, Терезка, ступай, принеси; то, чего не ждали, часто кстати приходится. Барунка, а ты сбегай за корзинкой, я черешни нарву. Милостивая пани, а не хотите ли сливок? Или вина?
Ян и Терезка растерялись, подумав, что такое назойливое потчевание может обидеть княгиню, но та, напротив, с улыбкой сошла с коня, отдала поводья Яну и, усевшись на скамейку под грушей, сказала:
– Ваше гостеприимство мне по душе, но я не хочу, чтобы остальные заскучали; позовите их всех сюда!
Пани Прошекова тут же убежала в дом, пан Прошек, привязав коня к дереву, вынес наружу столик, и совсем скоро в саду появились низко кланявшийся пан лесничий и пребывавший в сильнейшем замешательстве пан мельник; но когда княгиня спросила, как идут дела на мельнице и хороший ли доход она приносит, пан отец почувствовал себя в своей стихии и осмелел настолько, что даже предложил знатной гостье понюшку табаку. Княгиня перемолвилась хотя бы словечком с каждым из присутствующих и с благодарностью приняла от бабушки стакан сливок, а от пани Прошековой – пирог.
Дети тем временем окружили Еника, который показывал им книгу со зверушками; графиня, стоявшая рядом, наслаждалась их радостью и изумлением и охотно отвечала на любой вопрос.
– Матушка, поглядите, это наша серна! – закричал Бертик своей матери-лесничихе, когда Ян показал им картинку с серной, и мать тоже склонилась над книгой вместе с детьми.
– Это же Султан! Султан! – воскликнул Вилим и, когда вышеозначенный Султан явился на зов, показал ему книгу со словами: – Смотри, смотри, это ты!
И слон там был, причем до того огромный, что Аделка его испугалась; и лошадь была, и коровы, и зайчики, и белки, и куры, и ящерицы, и всякие змеи, рыбы, жабы, бабочки, божьи коровки и, конечно же, те самые муравьи; всех их ребята знали, а вот при виде скорпионов и змей бабушка все же не удержалась от замечания:
– И чего только люди не придумают! Надо же – этаких тварей рисовать!