Девочка радостно подпрыгнула и принялась рассматривать буквы; добросердечный Вилим тут же предложил показать ей буквы и, е, а, о, у, но она спрятала дощечку за спину и заявила:
– Не хочу, ты их не знаешь, ты не пан учитель!
– Да как же я могу не знать алфавит, если я книги читаю, – обиделся мальчик.
– В книгах другие буквы! – отказывалась от его помощи сестренка.
– Ну и глупышка же ты! – всплеснул руками Вилим.
– Отстань! – мотнула головкой Аделка и отошла поближе к свету.
Пока эти двое вели ученые споры, Еник развлекал в кухне Султана и Тирла, дудя для них в дудку и колотя в барабан, подаренные ему матерью. Собакам эта музыка была не по нраву: Султан, подняв морду кверху, лаял, а Тирл завывал так, что мороз подирал по коже. Бабушка была вместе с дочерью в кладовой, раскладывая покупки; заслышав какофонию, старушка торопливо пошла в кухню.
– Так я и знала! Опять этот шалопай! Удержу на тебя нет! Замолчи немедленно!
Ян отнял ото рта дудку, но лишь для того, чтобы весело расхохотаться. Он словно бы не слышал бабушкиных увещеваний, твердя:
– Вы только посмотрите на этих собак! До чего же злит их моя музыка!
– Коли бы эти создания могли говорить, они сказали бы тебе, что такой шум только для ослов годится! Немедленно прекрати! Вот увидишь – я пожалуюсь на тебя святому Микулашу, и он ничего не принесет этакому неслуху! – грозила бабушка пальцем непоседливому внуку, уводя его в комнату.
– Да-да, так оно и будет, – поддержала старушку Ворша. – А ведь в городе говорили, будто в этом году святой Микулаш накупил целый воз всякого добра и собирается щедро одарить всех послушных детей.
Когда назавтра в дом пришел пан учитель, Аделка взяла свою новую доску и присоединилась к остальным детям. Она слушала все объяснения очень внимательно и после урока прибежала к бабушке, чтобы поделиться радостной новостью: она уже выучила все буковки из первой строчки! Девочка тут же повторила их для старушки, да еще и показала все те картинки, которые пан учитель добавил к буквам, чтобы они лучше запоминались. Мать и бабушка были очень довольны ее успехами, в особенности потому, что учиться девочке не надоедало; вдобавок, поскольку все выученное она охотно пересказывала бабушке, старушка скоро знала то же, что и малышка.
– Надо же! – говорила она себе. – Вот уж не думала, что когда-нибудь выучу буквы, а на старости лет это все-таки случилось. Что ж, если хочешь поладить с детьми, то и самому надо иногда побыть ребенком!
Однажды Ян ворвался в гостиную с криком:
– Ребята, ребята, пойдемте со мной! Бабушка принесла с чердака свою прялку!
– Да что в этом такого удивительного? – спросила мать, видя, как дети – и даже Барунка – ринулись к двери.
Разумеется, удивительного в этом ничего не было, но пани Прошекова позабыла, какие удовольствия сулит ребятишкам появившаяся в комнате прялка. Ведь это означало, что в доме вот-вот объявятся пряхи и принесут с собой веселые песни и разные сказки. Матушку, правда, ни сказки, ни песни не занимали, она больше любила сидеть у себя и читать всякие книжки из замковой библиотеки, а когда бабушка говорила: «Ну, расскажи нам что-нибудь из этих своих книг», она соглашалась, но ее истории были не так занимательны для детей и всех остальных, как бабушкины воспоминания о житье-бытье в Вене. И пряхи всегда твердили: «Ах, как прекрасно, наверное, поселиться в таком городе! Ничего лучше и представить нельзя!» – а дети думали: «Вот вырастем и побываем там!»
Однако больше всего нравилось слушателям (за исключением разве что одной пани Терезы), когда бабушка принималась повествовать о принцессах с золотыми звездами на челе, о рыцарях и принцах, обращенных колдунами во львов, собак, а то и в камни, о волшебных орешках, таивших в себе драгоценные наряды, о золотых замках и о морях, на дне которых обитают прекрасные водяные девы. Мать не догадывалась, что, когда Барунка, позабыв прясть, смотрела в окно на голый косогор и заснеженную долину, она видела там райский сад, дворец из разноцветного мрамора, птиц в ярком сияющем оперении, красавиц, окутанных ниспадающими чуть не до пола золотыми волосами; а замерзшее озеро представлялось ей синим морем, где скользят по волнам в перламутровых раковинах прелестницы-сирены. Султану, который храпел, растянувшись на полу, даже присниться не могло, какой чести удостаивают его порой мальчики, воображая, к примеру, будто он – заколдованный принц.
До чего же уютно становилось в горнице, когда опускались сумерки! Ворша закрывала ставни, в печи потрескивали сосновые поленья, посреди комнаты возвышался деревянный светец, в железные рогули которого вставлялись горящие лучины, а вдоль стен выстраивались лавки и табуреты для прях – причем бабушка непременно приготавливала для каждой мастерицы корзиночку с черносливом и сушеным крыжовником, чтобы во рту у нее не пересыхало и доставало слюны смачивать нить. С каким же нетерпением ожидали дети, когда хлопнет наконец входная дверь и в комнате появятся пряхи! Ведь свои истории бабушка принималась рассказывать, лишь дождавшись прихода всех рукодельниц. Днем-то она только напевала адвентные[54] песни.
Пока дети еще не слишком хорошо знали свою бабушку и не понимали, в каком она расположении духа, они неустанно требовали от нее разных сказок и побасенок. И тогда бабушка с готовностью заводила историю о пастухе, у которого было триста овец и который пригнал их к узенькому мостику через речку. Пройти по нему овечки могли только друг за дружкой.
– Что ж, – говорила старушка, – подождем, пока все они переберутся на другой берег… – и умолкала.
– Бабушка, бабушка, – теребили ее дети, – ну что, все овцы уже на том берегу?
– Да что вы! – отвечала рассказчица. – Они еще добрых два часа брести будут!
И тут дети с грустью понимали, что сказочке конец.
Или бывало так, что бабушка говорила:
– Что ж, если вы так хотите меня послушать, то вам придется выбирать. У меня семьдесят семь карманов, и в каждом – по одной сказке. Какой карман вам больше нравится?
– Десятый, пускай будет десятый! – кричали дети.
– Десятый так десятый. Вот что за сказочка там лежит: жил-был король, у него был двор, посредине – кол, на колу мочало, начинай сначала.
Вот и вся сказка.
Но хуже всего бывало, когда бабушка принималась рассказывать о Красной Шапочке. Заслышав начало истории, дети сразу стремглав бежали прочь, потому что знали: стоит им хоть словечко промолвить во время рассказа – и бабушка будет повторять это слово снова и снова, чтобы поскорее от них отделаться. Так что приходилось ребятам терпеливо дожидаться прях.
Первой всегда приходила Кристла, следом за ней – Якуб Мила, потом Цилка Кудрнова, затем – подружки Бетки и Ворши… Иногда появлялась и мельничиха с Манчинкой… Порой захаживала жена лесничего, а раз в неделю Кристла приводила с собой Анчу, за которой довольно скоро заходил ее муж Томеш.
Пока пряхи отогревались и усаживались к прялкам, разговоры велись самые разные. Если недавно случилось какое-то происшествие или кто-то узнал некую новость, то обсуждали это; если близился какой-нибудь праздник, светский либо церковный, с которым были связаны поверья или обычаи, то поболтать тоже было о чем. К примеру, накануне Дня святого Микулаша Кристла сразу спросила Аделку, повесила ли она за окошко чулок, потому что Микулаша, мол, уже видели где-то неподалеку.
– Мне его даст бабушка, перед тем как я пойду спать, – ответила девочка.
– Только не вздумайте вывешивать свой маленький чулочек, попросите у бабушки чулок побольше! – наставляла ее Кристла.
– Ну уж нет, – запротестовал Ян. – Тогда нам меньше достанется!
– Ну, вам-то вообще надеяться не на что, – поддразнила мальчика Кристла. – Разве что на розгу.
– Святой Микулаш знает, что бабушка даже прошлогоднюю его розгу спрятала. И знает, что она никогда нас не сечет.
На эти слова бабушка заметила, что иногда, пожалуй, Еника и стоило бы побить.
День Люции дети не жаловали. Считалось, что ночью Люция – облаченная в белое, высокая, растрепанная женщина – ходит по селениям и забирает непослушных ребятишек. «Страх – удел неразумных!» – говаривала всегда бабушка и сердилась, когда ее внуки чего-то боялись. Она учила их опасаться лишь Божьего гнева, однако при этом ей не удавалось убедить их, что многие поверья ложны, – в отличие от пана Прошека, умевшего внушить детям, что не стоит дрожать при упоминании водяных, блуждающих огоньков или огненных мужиков, которые порой катятся перед путником пылающим снопом соломы, да еще и требуют платы за такое необычное освещение. А неубедительна бабушка бывала потому, что и сама верила во все это, полагая, будто мир населен добрыми и злыми духами; верила она и в посланца ада, которого Господь отправляет на землю для искушения людей; да, старушка верила во все это, но ничего не боялась, так как всегда хранила в сердце непоколебимую веру в Небесного Отца, который управляет всем миром, раем и адом и без воли которого даже волос не упадет с головы человека.
Такую же уверенность она пыталась внушить своим внукам. Поэтому, когда Ворша в день Люции помянула белую женщину, бабушка одернула ее, сказав, что Люция только «от ночи отпивает»[55]. Но лучше всех умел успокаивать детей Якуб Мила; он вырезал мальчикам из дерева игрушечные санки, плуги, повозочки или щипал лучину, и ребята от него ни на шаг не отходили. Если вокруг начинали говорить о чем-то страшном и Вилим жался к нему поближе, Мила улыбался:
– Ничего не бойтесь, Вилимек, на чёрта мы пойдем с крестом, на привидение – с дубиной и обязательно их одолеем.
Такие слова мальчикам нравились, так что с Милой они готовы были отправиться куда угодно даже глубокой ночью. Бабушка, слушая молодого человека, кивала и приговаривала:
– Вот-вот, так с детьми и надо. Что ж, мужчина есть мужчина.
– Верно, бабушка. Наш Якуб не страшится ни черта, ни даже пана управляющего, а он куда хуже черта, – сказала Кристла.