Был День Филипа и Якуба[66]. Ближе к вечеру, после того как бабушка начертила «мелком волхвов» кресты на дверях дома, хлева и курятника, дети отправились с ней на замковый холм[67]. Мальчики несли на плечах старые веники и метлы. На холме собралась уже вся местная молодежь. Пришли, конечно, и Кристла с Милой, и работники с мельницы, и Манчинка. Вацлав Кудрна с братьями помогал Миле смолить метлы, а остальные искали еловые лапы и всякие деревяшки, чтобы устроить костер. Погода стояла прекрасная; теплый ветерок играл свежей листвой, из замкового парка доносилось цветочное благоухание. В лесу ухали совы, на вершине тополя щебетал дрозд, из густого кустарника доносились соловьиные трели.
Внезапно на соседнем Жличском холме запылал огонь… Почти сразу вспыхнуло пламя на взгорье у Жернова… И очень скоро веселые огни плясали уже по всей округе. Якуб Мила с помощью зажженного просмоленного веника тоже запалил костер, и молодежь громко возликовала. Потом каждый из присутствующих схватил по метле, поджег ее и подбросил высоко вверх, приговаривая: «Лети, ведьма, улетай!» После этого начались танцы с факелами; девушки, взявшись за руки и распевая песни, кружились вокруг костра. Когда пламя стало угасать, они разбросали головешки и принялись скакать через костер, стараясь прыгнуть как можно дальше.
– Смотрите, смотрите, моя старая ведьма взлетит выше всех! – крикнул Мила и так ловко швырнул горящее помело, что оно даже засвистело в полете, а потом приземлилось совсем рядом с толпой зрителей.
– Вот это да! Молодец! – хвалили Якуба парни, подбегая к шипевшему и раскидывавшему искры помелу.
С обоих соседних холмов тоже доносились восторженные крики, пение и смех. Вокруг багровых языков пламени носились в диком танце юноши и девушки, казавшиеся какими-то фантастическими существами; время от времени к небу взлетал огненный бесенок, потрясая в воздухе пылающей палицей, и тут же, под восторженные вопли, падал вниз, стреляя яркими искрами.
– Глядите-ка, до чего высоко взлетела! – указала Манчинка в сторону жерновского холма, но одна из женщин тут же резко опустила ее руку, напомнив, что ведьма может выстрелить в вытянутый палец огненной стрелой.
Было уже совсем поздно, когда бабушка и дети воротились домой.
– Бабушка, вы ничего не слышите? – прошептала Барунка, замерев посреди цветущего палисадника. – Будто шумит что-то…
– Ничего там нет, это ветер колышет листву, – ответила старушка и добавила: – Такой ветерок сулит удачу.
– Удачу?
– Да. Деревья клонятся одно к другому, а когда цветущие деревья обнимаются и целуются, то жди хорошего урожая.
– Ох, бабушка, скоро земляника пойдет, черешня созреет, а нам в школе целыми днями сидеть, – вздохнул Ян.
– По-другому никак, мой мальчик, нельзя же все время в игры дома играть. Теперь вас ждут другие радости и другие заботы.
– А я хочу в школу, – сказала Барунка. – Вот только вас мне, бабушка, недоставать будет.
– Я тоже стану скучать, ребятушки, но что поделать – дерево цветет, дитя растет; дерево отцветает, плоды опадают, подросшее дитя родителей покидает. Так уж Богом заведено. Пока дерево здорово, оно приносит пользу, а когда оно засыхает, то его должно срубить, сжечь в Божьем пламени, превратить в золу и удобрить землю, на которой вырастут новые деревья. Вот и ваша бабушка долг свой земной исполнит, и уложите вы ее спать вечным сном, – тихо закончила старушка.
В соседних кустах запел соловей; дети считали его своим, потому что он прилетал в их садик каждый год, чтобы свить там гнездо. Снизу, от плотины, доносилась печальная колыбельная Викторки. Детям хотелось задержаться в палисаднике подольше, но бабушка напомнила, что завтра им рано вставать:
– Так что идите спать, а то матушка рассердится.
И они послушно один за другим вошли в дом.
Утром, пока ребята завтракали, мать внушала им всем (кроме Аделки, которая еще спала) правила поведения в школе: прилежно учиться, слушаться пана учителя, по дороге не баловаться. У нее был такой добрый и растроганный голос, что дети едва не расплакались.
Бабушка готовила своим любимцам завтраки в школу; выложив на стол три огромных ломтя хлеба, она проговорила:
– А вот и три ваших ножичка; хорошо, что я догадалась их припрятать, уж ты бы, Яник, наверняка свой потерял и нечем бы тебе было сегодня хлеб резать! – и достала из кошеля три маленьких ножика с красными черенками.
Потом она сделала в каждом куске ямку, заполнила ее сливочным маслом, прикрыла его вынутым мякишем и уложила один ломоть в холщовую сумочку Барунки, а два других – в кожаные сумки мальчиков. Кроме хлеба, она дала им еще и по горсти сушеных фруктов.
Поев, ребята вышли за порог.
– Ну идите, Христос с вами, да не забудьте моих наставлений! – сказала матушка, стоя в дверях.
Дети поцеловали ей руку; глаза их были полны слез. Бабушка проводила их до калитки; Тирл и Султан бежали рядом.
– Мальчики, слушайтесь Барунку, она старше вас обоих, – напутствовала внуков бабушка. – Да не слишком шалите по дороге, а то вас примут за помешанных. В школе ворон не считайте, чтобы потом не жалеть, что ума не набрались. Здоровайтесь со всеми, а коней и повозок остерегайтесь. А ты, Вилимек, не обнимайся с каждой встречной собакой, они и злые бывают, укусить могут. К воде не подходите и разгоряченные не пейте. Еник, не вздумай съесть свой хлеб раньше времени, не то придется у других ребят еду выпрашивать. Ну, ступайте с Богом, а вечером мы с Аделкой выйдем вам навстречу.
– Только, бабушка, оставьте, пожалуйста, нам обед и понемногу от всего, что вы сегодня есть будете, – попросил Ян.
– Да иди уж, разве могу я о таком забыть? – Потом она перекрестила их на прощанье и повернула обратно к дому, но внезапно вспомнила еще кое-что. – Если вдруг гроза начнется… хотя, думаю, не начнется… не пугайтесь, а шагайте себе потихоньку и читайте молитвы. Только под деревом не укрывайтесь, в него молния может ударить, поняли?
– Поняли, бабушка, нам батюшка о таком рассказывал.
– Тогда идите, да не забудьте передать от меня поклон пану учителю.
И бабушка быстро отвернулась, чтобы внуки не заметили ее повлажневшие глаза. Собаки скакали вокруг детей, надеясь, что их возьмут на прогулку, но Ян объяснил, что им придется идти с бабушкой, и отогнал мохнатых приятелей. Бабушка окликнула собак, и они неохотно пошли за ней, то и дело оглядываясь: вдруг мальчики все же передумают. Бабушка тоже оглядывалась и зашагала быстрее, только когда увидела, что внуки добрались до мостика, за которым их уже поджидала Манчинка. Весь день старушка была сама не своя и бродила по дому, словно ища кого-то. Как только кукушка в часах прокуковала четыре раза, старушка взяла под мышку веретено и сказала Аделке:
– Пойдем, пора нам с тобой встречать наших школьников! Мы дождемся их у мельницы.
У статуи под липами сидели пани мама и пан отец и стояло несколько помольщиков.
– Молодежь небось пришли встречать? – крикнула, завидев их, мельничиха. – Вот и мы поджидаем нашу Манчу. Садитесь к нам, бабушка!
Бабушка села.
– Что нового слышно? – спросила она.
– Да вот, я как раз рассказывал, что на этой неделе рекрутов набирать будут, – ответил один из помольщиков.
– Спаси их Господь! – вздохнула старушка.
– Да уж, милая бабушка, причитаний и плача мы точно наслушаемся! Вот и у Якуба Милы сердце наверняка не на месте, – сказала мельничиха.
– Что ж поделать, коли он таким красавцем уродился, – проговорил пан отец, прищурив, по обыкновению, один глаз. – Будь он уродцем, армия бы ему не грозила, но старостова Люцина от ревности с ума сходит, а дочка управляющего так и вовсе ненавидит нашего Милу.
– Может, его отец сумеет как-то все уладить, – сказала бабушка. – Якуб очень на это надеялся, когда мы с ним на Рождество про рекрутство толковали.
– Ну-у, – протянул задумчиво помольщик, – может, и так… Уж сотню-другую старый Мила мог бы за сына отдать.
– Две сотни, братец, – это маловато, – сказал пан отец. – А больше Мила дать не сумеет, хозяйство у него не то чтобы большое, а детей много. Лучше всего было бы, если б Якуб с Люциной слюбился, да сердцу не прикажешь. Сами знаете: будь у Милы выбор – в солдаты идти или к старосте в зятья, он бы в армию подался.
– М-да, вот ведь не девка, а бич божий, – ухмыльнулся помольщик. – Кто Люцине мужем станет, того уж ничем не испугаешь, не жизнь его ждет, а наказание.
– А мне больше всего Кристлу жалко, – сказала бабушка. – Вот горе-то для нее!
– Да что с ней будет, с девицей, – хитро прищурился пан отец. – Погорюет и забудет; Миле куда хуже придется.
– Это уж само собой, тот, кто не по своей воле солдатом становится, поначалу всегда мается, но потом привыкает. Я, пан отец, не понаслышке знаю, что да как. Мой покойный Иржи, земля ему пухом, долго к воинской службе приспособиться не мог, однако ему дали позволение на мне жениться, вот и зажили мы с ним душа в душу. Но здесь-то так не выйдет; немудрено, что Якуб места себе не находит, – шутка ли, на четырнадцать лет с Кристлой расстаться! Хотя, может, все еще образуется… – торопливо закончила бабушка, и лицо ее прояснилось: она заметила вдалеке стайку ребятишек. А те, в свою очередь, увидев бабушку, тут же пустились бежать.
– Ну что, Манча, есть хочешь? – спросил мельник, когда дочка со всеми поздоровалась.
– Конечно хочу, батюшка! Как же нам было не проголодаться, если мы не обедали! – ответила девочка.
– А что та краюха хлеба, и пироги, и булки? Неужто скажешь, что и маковой росинки у тебя во рту не было? – улыбнулся мельник, быстро крутя в пальцах табакерку.
– Да разве это обед? – засмеялась Манчинка.
– Дорога была дальняя, и учились вы весь день, вот и проголодались. – И бабушка, прихватив свое веретено, поднялась с лавки. – Пойдемте-ка поскорее домой, чтобы вы у меня с голоду не умерли.