– Тиф – это, должно быть, страшная болезнь; а вдруг она умрет?! Господи! Кристла, а у тебя никогда не было тифа? – спросила Барунка, помолчав.
– Нет, я в жизни ничем не хворала; но теперь все будет не так, попрощаюсь я со своим здоровьем, – грустно ответила Кристла.
Только сейчас Барунка вгляделась в девушку и при виде ее изменившегося лица вскочила и кинулась к ней с вопросом:
– Что с тобой? Неужто Милу забрали?
Кристла вместо ответа разрыдалась.
Тут как раз появилась бабушка.
– Что, уже вернулись? – торопливо спросила она.
– Нет еще, – покачала головой Кристла, – да надеяться-то не на что. Говорят, Люцка поклялась, что если ей Мила не достанется, то и я его не получу. А староста во всем ей потакает, гордится своей красавицей… Ну а пан управляющий всегда старосту слушает. Вдобавок дочка его никак простить Якубу не может, что он с парнями ее любимчика унизил, желчь в ней так и бурлит, и все это, бабушка, отбирает у меня всякую надежду.
– Но разве старый Мила не ходил в контору? Вроде и золотые у него при себе имелись… Может, будет из того толк?
– И правда, бабушка… Только и остается, что на это надеяться, ведь коли его выслушали, а не прогнали, глядишь, и помогут; хотя уже столько раз бывало, что слушать слушали, а все равно не помогали; объявляли просто, что ничего не получилось, и человек уходил несолоно хлебавши.
– Может, с Милой иначе будет, а если нет, так я бы посоветовала все те деньги, что на взятки приготовлены, собрать, при необходимости еще у твоего отца одолжиться, да и откупиться от рекрутства по закону. Тогда не было бы у вас с Якубом никаких хлопот.
– Ох, бабушка, если бы все было так просто! Во-первых, ухнули уже те денежки, что отец Милы в контору снес, а во-вторых, нет у моего отца свободных денег, все в дело сразу идет. Да, он любит Якуба и не противится тому, чтобы я за него вышла, однако ему все ж таки больше бы понравился тот зять, что в дом несет, а не из дома тащит. Но если бы даже я отца и уломала, Якуб из гордости все равно не взял бы этих денег, не захотел бы, чтобы моя семья за него платила.
– Он, видать, думает: «Возьмешь богатое приданое – быть тебе век у жены в услужении». Так любой гордый мужчина считает, милая моя девонька. Но тут-то бы его никто не упрекнул, стыдиться ему было бы нечего. Ладно, Кристла, незачем судить о том, что еще не случилось; а вот если плохое все-таки случится, то помочь делу будет трудно.
– Жалко, до чего жалко, что они сотворили такое с тем итальянцем! Я ведь смеялась поначалу, а теперь вот слезы лью, – сказала Кристла. – Кабы не та их выходка, устроился бы Якуб в замок, поработал бы там два года, и миновала бы его рекрутчина. И ведь все это из-за меня, это я во всем виновата!
– Не кори себя, милая, ты виновата ничуть не больше вон той маргаритки, которую, к примеру, мы обе захотели бы сорвать и потому поссорились. Тогда и я должна винить себя за то, что с моим покойным мужем похожая невзгода случилась. Очень наша история на вашу нынешнюю смахивает. Сама подумай, станет ли человек, в котором бурлит гнев, любовь, ревность или другое сильное чувство, с разумом своим советоваться? В такие минуты мало кто за себя отвечает. Что ж поделать, даже лучшие из нас не без слабостей.
– Бабушка, а ведь вы еще в прошлом году, на именинах пана Прошека, говорили, что ваш покойный Иржи что-то такое натворил, за что ему потом отвечать пришлось, и вот теперь опять об этом вспомнили. Я еще тогда расспросить вас хотела, да позабыла: пожалуйста, расскажите мне ту историю. Я хотя бы о другом думать стану, и время быстрее пройдет, тем более здесь, под сиренью, так уютно, – попросила Кристла.
– Ладно, – согласилась бабушка. – Барунка, ступай-ка к детям, пригляди за ними, чтобы ненароком в ручей не свалились!
Барунка ушла, и бабушка начала свой рассказ:
– Я уже была девицей на выданье, когда Мария Терезия затеяла войну с Пруссией. Что-то они там не поделили[68]. Император Иосиф с войском прибыл в Яромерж, а пруссаки подошли к самой границе. Военные расположились во всех окрестных селах, и в нашем доме тоже поселили нескольких простых солдат и одного офицера. Легкомысленный он был донельзя, из тех мужчин, которые думают, будто в их сети обязательно попадется любая девушка. Я ему сразу от ворот поворот дала, да с него как с гуся вода. Когда я поняла, что он и не думает униматься, то начала его всячески остерегаться и ходить так, чтобы не попадаться ему на глаза. Но знаешь же, как оно бывает, – то на поле сбегать надо, то травы насобирать, а домашние часто ведь отлучаются, у нас не в обычае за девушкой приглядывать, она сама должна себя блюсти. Ну и дурной человек такого случая не упустит. Однако Господь меня хранил.
За травой я ходила в самую рань, когда все еще спали. Матушка всегда мне говорила, что кто рано встает, тому Бог подает. И права она была, потому как я не только пользу получала, но еще и удовольствие. Выйдешь, бывало, на рассвете в сад или в поле, а трава вся от росы блестит, и каждый цветочек головку горделиво держит и словно бы глядит на тебя ясными глазками. Прямо сердце радуется! И все вокруг благоухает, и от каждого листочка, каждой травинки свежестью веет. Пташки, малые создания, поют надо мной в вышине, Господа нашего славят, а так – тишина кругом царит. А уж когда солнце из-за гор показывалось, то мне и вовсе чудилось, что я в церкви, и так мне хорошо становилось, что я тоже петь принималась, и любая работа у меня потом спорилась.
Однажды косила я траву в нашем саду и услышала за спиной:
– Бог в помощь, Мадленка!
Оглянулась, хотела сказать: «Да будет так!» – но увидела, кто это, и прямо-таки онемела. Даже серп уронила.
– Это был тот самый офицер, да? – догадалась Кристла.
– Погоди, не перебивай, – продолжала бабушка. – Нет, это был не офицер, с чего бы мне из-за него серп ронять? Я его от радости упустила. Передо мной стоял Иржи! А надо тебе сказать, что я его уже три года не видела! Ты же помнишь, что Иржик был сыном нашей соседки Новотной, той самой, с которой мы вместе с императором Иосифом говорили?
– Конечно помню; вы еще рассказывали, что он не священником стал, а ткачом.
– Верно. И винить в этом следовало его дядюшку; парень учился так, что на него нарадоваться не могли. Когда отец навещал его в Рыхнове, то слышал от учителей только похвалы. По воскресеньям, в каникулы, он дома читал вместо моего батюшки соседям Библию, и, хотя батюшка мой был отменным чтецом, чтение Иржи всем очень нравилось. Новотная часто говорила: «Видать, на роду моему мальчишке написано быть священником!» Мы все относились к нему так, будто он уже имел сан; соседки вечно передавали ему через Новотную какую-нибудь свою стряпню, а когда та отказывалась брать – мол, «чем я вам за это отплачу?» – всегда отвечали: «Вот станет Иржик святым отцом и помолится за нас!»
Мы с ним росли вместе – куда он, туда и я, куда я, туда и он; но когда он приехал на каникулы – сначала в первый раз, а потом во второй, – я уже не могла относиться к нему как раньше, стеснялась и робела. Он частенько заходил ко мне помочь траву в саду косить, а я ему говорила, что это грешно, что он ведет себя не так, как положено священнику, но он только смеялся – дескать, до тех пор, пока он проповедовать начнет, много еще воды утечет. Однако человек, знаешь ли, предполагает, а Бог располагает. Только он в третий раз приехал домой на каникулы, как дядя внезапно вызвал его в Кладско. Дядюшка у Иржика был ткачом, ткал разные красивые узорчатые вещи и получал за это немало золотых монет. Ну а детей у него не было, вот он и вспомнил про Иржика. Тетушка Новотная не хотела его отпускать, но мой батюшка ее уговорил – мол, вдруг парень отыщет там свое счастье, да и дядюшка (брат Иржикова отца) все ж таки вправе распоряжаться его судьбой. Вот он и отправился; кума и мой отец проводили его аж до Вамбержице, куда все равно собирались на богомолье. Они-то потом вернулись, а мой Иржи так и остался в Кладско.
Все мы очень по нему скучали, но больше других тосковали я и тетушка Новотная, вот только она об этом могла говорить, а я должна была держать рот на замке. Дядюшка обещал заботиться о нем, как о родном сыне. Новотная думала, что ее Иржик продолжил в Кладско свое ученье, надеялась, что его скоро рукоположат, и тут нá тебе – Иржи спустя год приезжает домой умелым ткачом! Тетушка рыдала навзрыд, да сделанного уже не воротишь… Иржи ее успокаивал, говорил, что никогда не хотел быть священником, а хотел только книжки читать и дальше учиться. Но дядя ему и это отсоветовал – мол, зачем ему бедствовать и маяться, да и место потом долго искать придется. А ремесло сразу прокормить может, это же золотое дно, тем более для человека ученого, в науках сведущего. В общем, Иржик дал себя уговорить, принялся за ткачество и быстро преуспел. Через год дядя уже выдал ему бумагу о том, что он искусный ткач, и отправил в Берлин, к своему знакомому, опыта поднабраться. А по дороге он заехал в Чехию, домой. Тогда-то он и подарил мне вот эти самые вамбержицкие четки.
И бабушка достала из-за пазухи четки из «поющего дерева», с которыми никогда не расставалась, поглядела на них минутку растроганным взором, поцеловала и вернула обратно.
– Мой отец, – продолжила она свой рассказ, – не осуждал Иржи за то, что тот не сделался священником, а подался в ткачи. Он говорил Новотной, что не надо бы ей терзаться из-за того, что ее надежды рухнули. «Может, и хорошо, что так все обернулось. Его выбор – ему и жить. Пускай хоть коров пасет, лишь бы дело свое любил и оставался хорошим да порядочным человеком, тогда и уважать его будут не меньше, чем какого-нибудь знатного пана!» Иржи был рад, что мой батюшка на него не гневается, потому как любил его как второго отца. Ну и Новотная постепенно успокоилась, да и как иначе – это же был ее сын, и не могла она допустить, чтобы из-за нее он чувствовал себя несчастным. Погостил Иржик дома несколько дней, а потом уехал в далекие края, и не было о нем ни слуху ни духу целых три года – до тех пор, пока он внезапно не явился передо мной тем утром. Можешь себе представить, до чего я обрадовалась! Я его сразу узнала, хоть он и сильно изменился: высокий стал и такой ладный, что равного ему во всей округе было бы не сыскать. Он наклонился ко мне, взял за руку и спросил, почему я так его испугалась. «И вовсе я не испугалась, – отвечаю, – просто ты как снег на голову свалился. Откуда ты приехал и когда?»