– Глупенькая ты девушка, раз так думаешь. Разве стала бы я утешать вас обоих попусту? Принарядись-ка завтра получше, пани княгине это понравится. Да и я завтра, коли буду жива, обязательно приду поглядеть на тебя, и если ты захочешь опять приступить ко мне с расспросами, то, может, и выложу тебе всю правду, – улыбнулась старушка.
Она, конечно, знала уже, что сталось с Якубом, и была бы рада успокоить взволнованную Кристлу, но ее удерживало обещание, данное княгине.
На другой день крестьяне и дворцовая челядь собрались, принаряженные, на зеленой траве пустыря. На телегу уложили несколько снопов, конские гривы украсили цветными ленточками; один из парней сел за кучера, Кристла с подружками взобрались на снопы, остальная молодежь, разбившись на пары, встала позади телеги; люди постарше должны были идти последними. Жнецы несли серпы и косы, жницы – серпы и грабли. Каждая из женщин воткнула за корсаж букетик из колосьев, васильков и иных полевых цветов; парни украсили колосками и цветами тульи шляп и шапки. Кучер щелкнул кнутом, лошади тронулись с места, жнецы запели, и процессия двинулась к замку. Здесь телега остановилась, девушки спрыгнули наземь, Кристла взяла венок из колосьев, уложенный на красный платок, и все, по-прежнему распевая, ступили в замковую переднюю, куда одновременно с ними вошла и княгиня. Кристла дрожала от страха; она так смутилась, что щеки ее залил яркий румянец; заикаясь и потупив взор, она поздравила княгиню с окончанием жатвы, пожелала ей столь же богатого урожая на будущий год и с поклоном положила к ее ногам венок. Жнецы, сняв шапки, выкрикивали здравицы в честь хозяйки замка; княгиня ласково всех поблагодарила и велела управляющему позаботиться о щедром угощении.
– Тебе же, милая девушка, я особенно благодарна и за добрые пожелания, и за подаренный мне венок, – обратилась она затем к Кристле, вешая венок на сгиб локтя. – Я вижу, все твои друзья уже отыскали себе пару, а ты осталась в одиночестве. Что ж, пожалуй, я смогу подобрать тебе подходящего танцора.
Она улыбнулась, распахнула дверь гостиной – и оттуда вышел Мила, одетый уже по-крестьянски.
– Господи Исусе, Якуб! – воскликнула девушка; ноги у нее от радостного волнения подкосились, и она чуть не упала; к счастью, Мила успел ее подхватить.
Княгиня тихо скрылась в гостиной.
– Идемте, идемте, – проговорил Мила, – ее милость не хочет слушать наших благодарностей.
За порогом замка он сразу показал всем туго набитый кошель и объявил:
– Вот что дала мне молодая госпожа графиня. Она велела разделить эти деньги между всеми вами. Дружище, возьми-ка их да сам и подели! – И Якуб протянул кошель Томешу, который, как и все прочие, молча в изумлении взирал на недавнего солдата.
Однако же на пустыре за замком все дали себе волю и радостно завопили, а Якуб, ласково обняв свою невесту, принялся рассказывать, что откупила его от службы в армии пани княгиня, которой он за это обязан по гроб жизни
– Как и бабушке! – прибавила Кристла. – Если бы не она, ничего бы этого не было!
Все уже ждали начала танцев. К жнецам присоединились замковые слуги со своими домочадцами; пришли семейства Прошековых, лесничего и мельника; бабушка появилась едва ли не первой: уж очень ей хотелось порадоваться вновь обретенному счастью дорогих Кристлы и Милы. А те только что не обнимали ее.
– Не благодарите меня. Я лишь намекнула, а сделала все, с Божьей помощью, пани княгиня.
– Экая вы, бабушка, скрытная, – шутливо пожурила ее Кристла, – ведь еще вчера знали, что Мила вернулся и спрятался у Вацлава, но ничего мне не сказали!
– Так нельзя же было. Но тебе следовало положиться на мои слова о том, что скоро вы с ним свидитесь. Запомни, девонька, что терпение бывает вознаграждено.
Возле разукрашенного шеста звучала музыка, раздавались веселые крики, песни и смех. Замковые писари приглашали танцевать сельских девчат, а их спутницы не гнушались вступить в круг с селянами; пара находилась для каждого. Обилие пива и сладких настоек, буйные танцы – все это многим вскружило голову. А уж когда на пустыре появились княгиня с юной графиней, чтобы взглянуть на танец, который нарочно для них исполнила молодежь, всеобщая радость достигла, казалось, своего предела. Люди совсем перестали робеть, они подбрасывали в воздух шапки и шляпы, восклицали: «Долгих лет жизни нашей пани княгине!» – и неустанно пили за ее здоровье.
Обе дамы выглядели очень довольными, они подходили то к одному, то к другому, чтобы сказать несколько ободряющих слов; графиня Гортензия поздравила Кристлу, когда та целовала ей руку, со скорой свадьбой и пожелала молодым счастья, поговорила с лесничим и мельником, а затем ласково обратилась к бабушке, из-за чего и жена, и дочка управляющего прямо-таки позеленели от злости. Еще бы! Они-то терпеть не могли старушку, разрушившую их коварные замыслы. Но к тому времени, когда подвыпившие отцы семейств, сидевшие за столами, принялись браниться и поносить писарей и пана управляющего, а один из них, схватив огромную кружку, заявил, что пойдет чокнуться с пани княгиней (Томеш еле отговорил его от этого), обе дамы уже покинули сельский праздник.
Спустя несколько дней княгиня и ее воспитанница уехали в Италию; накануне своего отъезда Гортензия передала бабушке подарок для Кристлы – гранатовые бусы.
Бабушка была очень довольна, потому что все произошло так, как она и задумала. Но кое-что ее по-прежнему тяготило: ей предстояло написать письмо Иоганке. Конечно, Терезка прекрасно бы с этим справилась, но бабушка подозревала, что тогда послание получится не совсем такое, как ей бы хотелось. Поэтому однажды она позвала в свою комнатку Барунку, закрыла за нею дверь и указала на стол, где были уже приготовлены листок бумаги, чернильница и перо:
– Садись, Барунка, будешь писать письмо тете Иоганке.
Барунка уселась; бабушка устроилась рядом, чтобы удобнее было глядеть на бумагу, и принялась диктовать:
– «Слава Иисусу Христу!»
– Но, бабушка, – запротестовала Барунка, – письма так не начинают. Наверху нужно написать: «Дорогая Иоганка!»
– Ничего, девонька, твои прадедушка и дедушка всегда так писали, да и я своим детям тоже. Когда приходишь к кому-то в дом, для начала нужно поздороваться. Пиши: «Слава Иисусу Христу! Стократ приветствую тебя и целую, дорогая моя дочь Иоганка! Сразу спешу известить тебя о том, что я, слава Богу, здорова. Правда, временами меня донимает кашель, но это немудрено, все-таки я доживаю уже седьмой десяток. Это почтенный возраст, доченька, и мне есть за что благодарить Бога, потому что даровано такое здоровье далеко не каждому. Я хорошо слышу и вижу и могла бы еще сама ставить заплаты и штопать, если бы Барунка не делала это для меня. Ноги мои тоже пока еще резвые. Надеюсь, что и тебя это письмо застанет в добром здравии, как и сестрицу мою Доротку. Из твоего последнего письма я узнала, что дядюшка занедужил; мне очень его жалко, но, как думается, продлится его болезнь недолго. Он часто прихварывает, а ведь ты знаешь поговорку про скрипучее дерево, что два века стоит. Еще ты пишешь, что собралась замуж, и просишь моего на то дозволения. Дорогая моя доченька, ну что я могу сказать тебе, коли ты сама свой выбор сделала и человек этот тебе по сердцу? Только одно: счастья вам обоим и Божьего благословения, живите честно, во славу Господа и людям на радость. Зачем бы мне строить тебе препоны, если твой Иржи хороший человек и ты его любишь? Да и жить с ним тебе, а не мне. Я, конечно, надеялась, что ты за чеха выйдешь, свой-то своего лучше разумеет, но, видать, не судьба, и вины в этом твоей нет. Все мы дети одного Отца, одна Мать нас питает, и мы должны любить друг друга, пускай даже и родились в разных землях. Кланяйся Иржи; я надеюсь, если будет на то воля Божья и вы будете здоровы и благополучны и наладите свое хозяйство, увидеть вас в нашем доме. Дети тоже очень ждут свою тетушку. Благослови вас всех Господь! Здоровья вам! Прощай!»
Барунке было велено еще раз прочитать письмо вслух, сложить его и запечатать; потом бабушка спрятала его в свой сундук – мол, пойдет в церковь и по дороге сама занесет на почту.
Незадолго до праздника святой Катерины в трактире собралась под вечер вся местная молодежь – и девушки, и парни. Все там сияло чистотой; у двери висел еловый венок, за каждую священную картинку в зале воткнули зеленую веточку, оконные занавески сверкали белизной, а пол выскоблили до блеска. Длинный липовый стол покрывала белоснежная скатерть, заваленная веточками душистого розмарина и белыми и красными лентами; вокруг стола – свежие, словно розы и гвоздики, – сидели подружки невесты. Они собрались сегодня по важному делу: плести веночки.
Юная невеста Кристла, самая красивая из всех, тоже была здесь – сидела на почетном месте, во главе стола. Ее нынче освободили от всех домашних хлопот и передали на попечение свата и свахи. Эти почетные роли достались Мартинецу – тому, кто водил односельчан на богомолье в Сватонёвице, – и бабушке, которая не смогла отказать Кристле, хотя и не любила многолюдных собраний. Пани мама согласилась подменить старую, едва уже ходившую трактирщицу; в помощницы ей отрядили Кудрнову и Цилку. Бабушка сидела в окружении подружек невесты и помогала им дельными советами, подсказывая, как правильнее и ловчее плести венки. Невеста обвязывала красивой лентой ветку розмарина, предназначенную для свата и шафера, младшая подружка плела венок для невесты, старшая – для жениха, прочие подружки делали венки своим парням. Остальные розмариновые веточки следовало обвязать лентами и раздать гостям, а еще – украсить ими сбрую и гривы лошадей, что повезут невесту.
Глаза Кристлы сияли от счастья, когда она изредка взглядывала на статного жениха, что прохаживался с другими парнями по залу. Все его приятели были вольны говорить со своими милыми, а он – нет, ему дозволялось разве что искоса любоваться суженой. Развлекал ее шафер, а жениху положено было угождать старшей подружке. Все кругом могли петь, веселиться, смеяться и шутить (чем в основном и был занят сват), но жениху и невесте это не разрешалось. Обычай велел им скрывать чувства. Так что Кристла по большей части молчала и не поднимала глаза от стола, усыпанного ветками розмарина. Когда же подружки начали плести свадебные венки и запели: