Затем невеста опять пошла переодеваться, и подружки последовали ее примеру, потому что настало время танцев. Бабушка, воспользовавшись этой короткой передышкой, отвела ребят, пировавших все это время в комнатке Кристлы, домой. Ну а ей самой полагалось вернуться в трактир, потому что вечером невесту ожидало торжественное «надевание чепца», и тут без бабушки было никак не обойтись. Она захватила из дому чепчик, купленный ею и Терезкой для Кристлы (это была прямая обязанность бабушки как свахи).
Когда все вдоволь наплясались и невеста смогла наконец перевести дух, потому что танцевать ей пришлось чуть не с каждым, бабушка подала знак женщинам – мол, уже пробило полночь, а это значит, что невеста переходит теперь в женские руки. Началась легкая перебранка, жених и шафер тащили Кристлу к себе, не соглашаясь с тем, что с нее хотят снять красивый венок, но все было напрасно: женщины победили и увели невесту в комнату. Девушки, оставшиеся за дверью, пели грустными голосами песню о зеленом веночке: дескать, снимет его девушка и никогда он к ней не вернется.
Однако предостережений этих никто не слушал. Невеста уже сидела на скамеечке, и Томешова расплетала ей косу, а цветочная корона и зеленый веночек лежали на столе; бабушка тем временем готовила для молодой чепец с оборками. Женщины пели и громко переговаривались; Кристла и бабушка молчали. Первая тихо проливала слезы, а у второй появлялась иногда на серьезном лице легкая улыбка… Глаза ее блестели… Она думала о своей Иоганке, которая тоже, может, как раз сейчас празднует свадьбу.
На голову невесты надели чепец, и женщины в один голос заявили, что он ей к лицу.
– Ты в нем просто наливное яблочко! – уверяла мельничиха.
– А теперь пора нам подразнить жениха. Ну, кто из вас выйдет к нему? – спросила бабушка.
– Самая старшая, конечно, – решила пани мама.
– Погодите-ка, я придумала, – воскликнула вдруг Анча Томешова и, выбежав за дверь, воротилась скоро со старой пряхой, которая была нынче за судомойку. На голову ей набросили белую шаль, сваха взяла ее под руку и повела к жениху, чтобы тот «купил товар». Жених обошел ее со всех сторон, долго приглядывался, но наконец догадался все же откинуть покров – и увидел сморщенное старушечье лицо, да еще и перепачканное золой. Все рассмеялись; жених отказался от такого предложения, и бабушка увела пряху прочь. Потом она привела вторую «невесту». Эта понравилась свату и жениху куда больше, они даже чуть было ее не купили, но тут сват сказал:
– Да кто же покупает кота в мешке? – и откинул шаль, и все увидели круглое лицо и веселые черные глазки пани мамы.
– Купите ее, купите, задешево отдам, – ухмыльнулся пан отец, привычно вертя в пальцах табакерку; правда, вертел он ее куда медленнее, чем обычно, – то ли серебряная табакерка была слишком тяжелая, то ли руки его после застолья стали не очень послушными.
– Лучше молчите, пан отец, – расхохоталась мельничиха. – Ведь сегодня продадите, а завтра выкупите. Милые бранятся – только тешатся.
И наконец, третьей оказалась сама невеста – стройная и высокая. Сват предложил за нее одну мелкую монетку, однако жених тут же выложил горку серебра и получил вожделенный «товар». Женщины гурьбой высыпали из комнаты в зал, окружили жениха и бойко запели:
Все у нас уже готово, чепец мы на нее надели и даже пироги все съели…
Теперь невеста считалась уже замужней женщиной. Деньги, данные за нее женихом, женщины потратили на следующее утро, когда собрались для того, чтобы «стелить постель»; и опять, разумеется, не обошлось без песен и всяких шуток. Сват заявил, что «истинная свадьба должна играться не меньше восьми дней», что только так и надо, и пояснил свои слова: плетение веночков к свадьбе, сама свадьба, приготовление постели, пир в доме невесты, пир в доме жениха, пропивание веночка – вот неделя и выходит. И только потом молодые наконец смогут сказать себе с облегчением: «Вот мы и одни!»
Через несколько дней после свадьбы Кристлы пани Прошекова получила письмо из Италии от горничной княгини. Там было написано, что графиня Гортензия скоро выходит замуж за молодого художника, того самого, что учил ее когда-то рисованию. Она на седьмом небе от счастья и снова цветет как роза, а пани княгиня очень всем этим довольна.
Бабушка, услышав это радостное известие, удовлетворенно кивнула:
– Слава Богу, что все хорошо закончилось!
Я вовсе не собираюсь подробно рассказывать моим читателям об окружавшей бабушку молодежи, не хочу я и утомлять их долгими прогулками по маленькой уютной долине, по дорожкам, что ведут от Старой Белильни к лесничеству или мельнице… Жизнь здесь текла все так же размеренно и своим порядком. Юные подрастали и выросли; некоторые из них остались в родном краю, вышли замуж, женились, и старшее поколение уступило им свое место, как это бывает, когда старый дубовый лист слетает наземь с появлением нового. Некоторые покинули тихую долину, чтобы поискать счастья в иных землях, – так семена уносятся ветром далеко-далеко и дают ростки на незнакомых лугах и берегах.
Бабушка не уехала из долины, которая стала ей вторым домом. Спокойно и радостно наблюдала она, как растет и расцветает окрест нее молодая жизнь, радовалась счастью близких, помогала тем, кому можно было помочь, а когда внучата один за другим покидали ее, улетая из родного гнезда, как ласточки улетают из-под стрехи дома, смотрела им вслед со слезами на глазах, говоря себе: «Даст Бог, мы еще свидимся!» И они действительно свиделись, и даже не единожды. Каждый год навещали внуки Старую Белильню, и бабушка с сияющими глазами внимала их рассказам о чужих краях, поддерживала полет их грез и прощала ошибки молодости, которые они не пытались даже скрывать от нее.
Внуки, в свою очередь, хотя и не всегда следовали ее советам, слушали их охотно, потому что уважали бабушку и ценили ее мудрые суждения. Девушки поверяли ей свои секреты и тайные мечты, зная, что у нее всегда найдутся для них слова сочувствия. Вот и Манчинке, мельниковой дочке, пришлось искать у бабушки поддержки, когда отец запретил ей встречаться с бедным, но достойным юношей. Бабушке удалось «поставить пану отцу голову на место», как признался однажды он сам, а когда Манчинка прожила уже в счастливом браке несколько лет и стало ясно, что мельница, которой занимался теперь трудолюбивый зять, искренне почитающий пана отца, долго еще будет приносить хороший доход, от старика часто можно было услышать: «А не ошиблась бабушка-то! Видать, за бедняком сам Господь присматривает!»
Детей молодых матерей бабушка любила, как если бы то были ее родные внуки; да и они все звали ее бабушкой. Вот и пани княгиня, вернувшись через два года после свадьбы Кристлы в свое поместье, сразу призвала старушку к себе; она, рыдая, показала ей хорошенького младенца – сына графини Гортензии, умершей год назад родами и оставившей это дитя безутешному мужу и дорогой своей попечительнице. Бабушка взяла малыша на руки и окропила слезами его шелковое одеяльце, вспомнив о юной, доброй и красивой его матери, но, возвращая мальчика княгине, произнесла обычным своим спокойным голосом:
– Негоже нам ее оплакивать, ведь она сейчас в раю. Земная жизнь была не для нее, потому Господь и забрал ее на небо. Если же Он решает взять человека к себе, когда тот особенно счастлив, значит крепко любит его. И вы, ваша милость, не одиноки!
Люди не замечали, как постепенно истаивает и дряхлеет бабушка, но сама она это чувствовала. Много раз говорила она Аделке, указывая на старую яблоню, что год от года все больше усыхала и теряла листву:
– Мы с ней ровесницы; наверное, и уснем вместе.
И однажды пришла весна, когда зазеленели все садовые деревья, кроме печальной яблони. Пришлось выкопать ее и сжечь. Бабушка же в ту весну сильно кашляла, и у нее недоставало уже сил дойти до церкви. Руки ее становились все тоньше, голова была белее снега, голос слабел.
И вот наконец настал день, когда пани Тереза отправила во все стороны множество писем, призывая детей поскорее приехать домой. Бабушка слегла; теперь она не могла удержать даже веретено. Из лесничества, с мельницы, из трактира и из Жернова по нескольку раз в день приходили люди, желающие справиться о бабушкином здоровье. Но нет – лучше старушке не становилось. Аделка молилась с ней вместе; каждое утро и каждый вечер ее обязанностью было рассказывать бабушке о саде и палисаднике, о том, что поделывает домашняя птица, и как поживает корова Пеструха, и сколько дней осталось до прихода пана Байера. «Может, и Ян с ним придет», – мечтала старушка. Память все чаще подводила ее. Она называла Аделку Барункой, а когда Аделка напоминала, что Барунки нет дома, вздыхала:
– То-то ее не видно. Надеюсь, она счастлива.
Приехал пан Прошек и привез с собой студента Вилима и бабушкину дочь Иоганку; спустился с Крконошских гор старый пан Байер, а с ним и статный молодец Ян; Орлик нарочно приехал из лесоводческого училища, куда отправила его княгиня, разглядев в нем явную склонность к профессии лесничего. Ведь бабушка тоже считала его своим внуком, тем более что давно уже заметила, как крепнет любовь между этим благородным юношей и Аделкой. Все они встретились у бабушкиной постели, но самой первой явилась Барунка, и вместе с ней вернулся в свое гнездо под бабушкиным окошком соловей. Барунка снова поселилась в комнате старушки, где стояла когда-то ее детская кроватка, где слушали они соловьиное пение и где бабушка, пробудившись утром и ложась спать вечером, благословляла ее. Они вновь жили вместе, и птичьи трели были те же самые, и звездочки на небе сияли тем же светом, что и прежде, и они так же могли смотреть на них. Да, та же рука гладила сейчас головку Барунки, однако другие мысли зарождались в ней, и иные чувства заставляли юную девушку проливать слезы, которые частенько видела теперь бабушка на лице своей любимицы. Ведь в детстве слезки, что текли по розовым щечкам, лишь увлажняли ясные глазки, а не заставляли их мутнеть от горя.
Бабушка знала, что жить ей осталось недолго, и потому, как и положено добросовестной хозяйке, постаралась привести в порядок все свои дела. Для начала она примирилась с Богом и людьми, а затем разделила свое небогатое имущество. Каждый получил что-нибудь в память о ней. Для каждого, кто навещал ее, находилось у нее доброе слово, каждого, кто уходил от нее, провожала она долгим взглядом, а когда покидала ее приходившая к ней пани княгиня с сыночком графини Гортензии, бабушка неотрывно смотрела им вслед, понимая, что виделись они на этом свете в последний раз. И бессловесных созданий, кошек и собак, позвала она к себе, погладила их и позволила Султану лизнуть свою руку.