– Присматривайте за ними, – сказала она Аделке и служанкам, – животные ценят людскую любовь.
А Ворше наказала:
– Когда я умру… да, Воршилка, я твердо знаю, что скоро уйду, нынче ночью приходил уже за мной во сне мой Иржи… не позабудь рассказать об этом пчелкам, не то они погибнут. Другие-то домашние могут о них позабыть.
Бабушка была убеждена, что Ворша непременно так и сделает, потому что служанка верила в те же приметы, что и ее хозяйка, а остальные не верили и оттого не позаботились бы вовремя о пчелах, упустив из виду просьбу любимой бабушки.
Назавтра после возвращения детей, под вечер, бабушка мирно скончалась. Перед самой ее смертью Барунка прочитала над ней молитву; поначалу старушка еще тихо вторила ей, но затем губы ее перестали шевелиться, взгляд, устремленный на висевшее над кроватью распятие, застыл; старушка более не дышала. Огонек ее жизни угас – так гаснет лампада, когда выгорает в ней все масло.
Барунка закрыла ей глаза, Кристла Милова распахнула окно, «чтобы душа отлетела». Ворша, не задержавшись среди скорбящих, тут же поспешила к улью, подаренному бабушке несколько лет назад мельником, постучала по нему и трижды произнесла:
– Пчелки, пчелки, умерла наша бабушка! – И лишь затем она села на лавочку под сиреневым кустом и зарыдала.
Лесничий шагал уже в Жернов, чтобы ударить там в погребальный колокол; он сам вызвался сделать это – в Старой Белильне ему было тяжко, хотелось на волю, туда, где никто не увидит его слез. «Я тосковал после смерти Викторки, – говорил он себе, – но та тоска – ничто в сравнении с этим горем!» И когда поплыл над долиной печальный колокольный звон, залились слезами все ее обитатели.
На утро третьего дня, когда похоронная процессия – очень многолюдная, ибо попрощаться с бабушкой хотели все, – поравнялась с замком, белая рука раздвинула тяжелые шторы и в окне показалась пани княгиня. Грустным взглядом провожала она процессию до тех пор, пока та не скрылась из виду, а затем, опустив шторы, проговорила с глубоким вздохом:
– Счастливая женщина!