Мария Павловна (слева) и Надежда Павловна (справа) Любимовы
Моя бабушка, Мария Павловна, училась в женской гимназии города Шуя. Начитавшись романов Чарской, она мечтала о том, чтобы поступить в институт благородных девиц, и с нетерпением ждала того момента, когда ее отец получит орден Святой Анны, дававший право на дворянство. Орден Павел Васильевич получил, но к тому времени успели отменить даваемое этим орденом право на наследственное дворянство, и дворянином стал только Павел Васильевич. Таким образом, Марусе (так бабушку называли в детстве) пришлось удовлетвориться гимназией. Бабушка всегда отличалась независимым характером: в первый день в школе, соскучившись по дому приблизительно в середине второго урока, она принялась деловито собирать свой портфель. На вопрос учительницы, куда это она собралась, бабушка ответила: «Домой, мне здесь надоело». Тем не менее в дальнейшем бабушка училась прекрасно, причем особенно хорошо ей давалась математика. В одном из последних классов произошел эпизод, который мог бы привести к весьма печальным для нее последствиям. В то время все увлекались передовыми идеями: сострадали народу, осуждали власть имущих и очень сомневались в существовании Бога. Бабушка основательно проштудировала Ренана и на обязательной для всех гимназисток исповеди сообщила священнику, что в Бога не верует. После такого признания священник должен был бы поставить ей двойку по Закону Божьему, что автоматически привело бы к исключению из гимназии и закрыло бы доступ к высшему образованию. К счастью, священник был в очень дружеских отношениях с Павлом Васильевичем. На исповеди он сделал вид, что не расслышал, а в доверительной беседе с бабушкиным отцом попросил сделать ей надлежащее внушение и сказать, чтобы впредь она ничего подобного вслух не произносила. Таким образом, бабушка благополучно окончила гимназию. Сразу после ее окончания, когда бабушке было 16 или 17 лет, она заболела брюшным тифом. В жаркий день они с веселой компанией катались на лодке по реке, очень хотелось пить, бабушка зачерпнула пригоршню воды из реки и выпила. Болезнь протекала очень тяжело, врачи уже теряли всякую надежду, когда она увидела в полузабытьи образ Казанской Божией Матери, которая сказала ей, что скоро будет кризис и она выздоровеет. Бабушка рассказала об этом своей маме Анне Михайловне. Из церкви был принесен этот образ, отслужен молебен, и бабушка действительно через день пошла на поправку. Несмотря на этот случай, в Бога она так и не уверовала, хотя образ жизни вела поистине подвижнический.
Во время болезни бабушку, как тогда полагалось, остригли, и она со своей мальчишеской прической приобрела настолько современный вид, что моя внучка путает бабушкины фотографии и мои, сделанные приблизительно в том же возрасте. Для того чтобы получить высшее образование, надо было сдать экзамены за мужскую гимназию. Маруся Любимова мужественно выучила за год латынь, греческий и дополнительный материал по математике, сдала все дополнительные экзамены в Егорьевске и поступила на высшие женские медицинские курсы в Петербурге. Обучаясь на курсах, бабушка чуть не уморила себя голодом, решив, что она слишком полная и надо срочно похудеть. Обладая незаурядной силой воли, она соблюдала строжайшую диету и отказалась от всех видов транспорта, хотя очень любила кататься на извозчиках «с дутыми шинами». Когда в совершенно отощавшем виде она появилась в Вязниках, бабатик решила, что у нее последняя стадия чахотки и отправила ее на юг под присмотром старшей сестры Нади. На юге, выйдя на пляж и увидев в первый раз людей в купальниках, Маруся пришла в ужас и сказала, что такого неприличия ни за что не допустит. Надежда Павловна ее уговаривала три дня. В конце концов бабушка согласилась и выглядела в купальнике, наверное, очень неплохо, потому что фигура у нее всегда (вплоть до глубокой старости) была отличная. На всю жизнь сохранила бабушка и правила обращения, которые сейчас стали весьма расплывчатыми. После окончания гимназии ко всем полагалось обращаться на «вы» и по имени отчеству.
Сережа с няней, 1918
Поэтому к своей ближайшей подруге, с которой она познакомилась еще на медицинских курсах, бабушка в течение 70 лет адресовалась не иначе как «вы, Людмила Павловна». Это правило не распространялось только на очень юных особ (например, моих подруг), к которым бабушка обращалась на «вы», но по имени. Обращение на «ты» допускалось только по отношению к детям и самым близким родственникам.
С детства мне было также внушено, что, здороваясь, надо обязательно называть человека по имени: «Здравствуйте, Марья Ивановна!» Когда я начала работать, от этой привычки пришлось довольно долго отучаться, поскольку на свое полное приветствие встречала лишь недоуменные взгляды и небрежное «Здрасте!».
Мария Павловна с мужем Гавриилом Федоровичем Юровым, 1912 (1913)
Медицинские курсы бабушка так и не окончила, потому что, с одной стороны, падала в обморок при виде крови, а с другой стороны, вышла замуж за деда – Гавриила Федоровича Юрова. Дед только что окончил курс в институте и получил звание инженера-путейца. Был он красавцем почти двухметрового роста с голубыми глазами, светлыми волосами и роскошными усами. Происходил из казаков станицы Ахтубинская, которые все отличались исключительно высоким ростом и служили, как правило, в гренадерских полках. А фамилия Юровых была образована не от имени Юрий, как многие ошибочно полагают, а от слова «юр» – высокое место. Должно быть, дом Юровых когда-то стоял на юру. Сначала молодые отправились на строительство Амурской железной дороги. Поскольку бабушка была в молодости большая модница, она договорилась со своей петербургской портнихой, что будет выписывать себе туалеты по почте. Бабушка сообщала портнихе, что ее размеры за последнее время не изменились, и портниха высылала ей то летнее платье, то осенний костюм, то вечерний туалет, сшитый по последней моде. В 1914 или 1915 году Юровы переехали в Москву. Управление железной дороги, на которой должен был служить дед, предоставило им хорошую пятикомнатную квартиру в Лихоборах. Бабушка, которая в то время уже ждала ребенка, поселилась на первое время в номерах. Туда к ней приходил приказчик с образцами обоев и тканей для обивки мебели. Бабушка давала руководящие указания, и ремонт в скором времени был завершен. Мой папа родился в 1915 году. К нему взяли няню Ксюшу из Вязников, и жизнь потекла тихо и мирно, несмотря на то что уже шла Первая мировая война. Бабушка говорила, что на их жизни она никак особенно не отразилась, да и все их окружение от войны практически не пострадало.
Крутой поворот наступил после революции. Деда направили руководить ремонтом железнодорожных путей, которые взрывали белые при своем отступлении на восток. Жить стало чрезвычайно трудно, наступили большие проблемы с продуктами. Особенно удручало бабушку отсутствие ее культового напитка кофе, который она полюбила восьми лет от роду и пила, несмотря на гипертонию и плохое сердце, в течение 90 лет. Каким-то образом, кажется в Екатеринбурге, ей все же удалось раздобыть порядочный мешочек кофе и мешок муки. Все это она спрятала в нишу за высоким зеркалом в передней квартиры, которую они тогда занимали. До глубокой старости она с ужасом вспоминала солдат, которые неожиданно нагрянули с обыском. К счастью, заглянуть за зеркало они не догадались. Бабушкины запасы и их жизнь были спасены. Еще одним источником сожалений являлось бархатное манто, купленное как раз перед революцией. Решив купить себе шубку, бабушка выбирала между практичным каракулем и «остромодным» в то время бархатным манто. Куплено было последнее, которое через короткое время оказалось совершенно ненужной и даже предосудительной с классовой точки зрения вещью. В то время как каракулевая шуба вполне могла бы быть обменена на что-нибудь жизненно важное, типа мешка или даже двух мешков картошки. Вернувшись в Москву, дед получил ордер на осмотр жилплощади. Бабушка, съездив в их бывшую квартиру в Лихоборах, пришла в ужас от перспективы остаться на зиму без дров в промерзшей квартире. После этого она поехала в коммунальную квартиру на Покровке. Там было тепло, на кухне приветливо гудели керосинки и примусы. Было решено вселяться в предоставленные деду две комнаты в этой квартире, в которой бабушка с семейством, а потом и присоединившаяся к ним мама прожили больше 40 лет.
С сыном и мужем, Крым, 1920-е гг.
Как-то в разговоре с нашим молодым знакомым случайно были упомянуты коммунальные квартиры. Он призадумался и сказал: «Да, я как-то был в одной коммунальной квартире». В наше время такая фраза была бы совершенно невозможна, потому что в коммуналках жили все и, напротив, отдельные квартиры были редчайшим исключением. А сейчас я поняла, что настало время рассказать об этих экзотических жилищах, пока они и их обитатели не стали безвозвратно утерянной натурой.
Наш дом стоял во дворе на углу улицы Чернышевского (Покровки) и Покровского бульвара (ул. Чернышевского, д. 10, кв. 38, тел. К7-87-19). Наискосок, на втором этаже двухэтажного дома находился кинотеатр «Аврора», а напротив – сначала трамвайное кольцо, а потом стоянка такси. Именно в этом месте в марте 1953 года кончалась очередь желающих проститься со Сталиным. Мы с мамой шли домой, и она, правда, без особого энтузиазма, предложила тоже встать в эту очередь. Стоять в длинной очереди мне не хотелось, я решительно воспротивилась и, таким образом, возможно, спасла жизнь нам обеим, потому что в давке на Трубной площади погибло в этот день множество народа. До революции наш дом и все дворовые постройки принадлежали купцу Калашникову, который обеспечивал предметами культа (ризами, окладами, паникадилами, колоколами и т. п.) почти всю Россию. Квартиры в доме отдавались внаем, а во дворе долгое время стоял маленький домик без окон с толстенными стенами. По рассказам, в нем испытывали звучание колоколов. В наше время там была сначала керосиновая лавка, а потом какой-то склад. Наш дом был выстроен с купеческой основательностью: стены были толщиной около метра, и летом в детстве я спокойно загорала на подоконниках. На наш второй этаж вела ажурная чугунная лестница. Высота потолков была около четырех метров. Комнаты отапливались высокими белыми кафельными печами. Зеркало печи и вьюшки выходили в комнату, а дверцы для загрузки дров в коридор, чтобы кухонный мужик мог выполнять свои обязанности, не мешая хозяевам. Все печные дверцы были литые чугунные с разнообразными античными сюжетами, которые я любила рассматривать. Еще одним интересным занятием было пристальное вглядывание в паркет, выложенный большими кубиками, которые при долгом разглядывании переворачивались. Весной появлялся еще один источник развлечений. Дело в том, что окно моей комнаты, в отличие от остальных окон, было до половины закрыто стеной соседнего дома. Между окном и краем крыши этого дома была щель шириной 10–15 см и глубиной, равной половине высоты окна, потому что снизу она ограничивалась подоконником. Как только мартовские коты заводили свою военную песню где-то наверху, на коньке крыши, я сразу отправлялась в свою комнату, чтобы быть на месте ко времени развязки. Немног