Соседки по квартире, такие же почтальонские жены, приняли Анну в свою бабью компанию, научили пить кофе – напиток совершенно неизвестный в Весьегонском уезде. Ее брали с собой к Скоропослушнице, на Щукинский рынок, в Гостиный двор. Вспомнив буквы алфавита, Анна сама научилась разбирать вывески, а потом уже, с помощью Кирюши, читать заголовки в иллюстрированных журналах, когда он приходил на обед, еще не опорожнив свою тяжелую сумку. По редким большим праздникам молодые ходили в гости к родственникам и к преуспевшим землякам, в числе которых были троюродный брат Кирилла, владелец трактира для извозчиков «Щи, Каша, Горох», и Яков Тимофеевич, сосед из Титовского, работавший мастером на Путиловском заводе. Менее преуспевшие земляки, «фабричные», в этот круг общения не входили, но приезжавшая в Питер молодая родня нередко находила поддержку у дяденьки Кирилла и тетки Анны. Постепенно Соколовы превращались в горожан. Они обзавелись кое-какой мебелью, купили швейную машинку фирмы «Зингер» – предмет нового увлечения и особой гордости Анны Васильевны. Еще она ходила зимою на курсы медицинских сестер и акушерок, организованные почтовым ведомством для жен почтальонов, и могла теперь давать медицинские советы соседкам.
На втором году совместной жизни у супругов Соколовых родился первенец, которого назвали Петром. Анна Васильевна по-женски расцвела, заметно поправилась. В доме и в близлежащих лавках ее уже звали мадам Соколовой. Кирилл был ласковым, заботливым отцом и мужем. Правда, изредка возвращался домой навеселе в выходные дни после встречи с товарищами-почтальонами. Однако к работе он относился ответственно, и был у начальства на хорошем счету. Носил Кирилл письма и бандероли в одну квартиру на шестой этаж, на 10-й Рождественской, молодому человеку, вроде как студенту. Раз пришел с письмом, позвонил – открыли, а там засада, полиция. Все разбросано, перевернуто, на студенте лица нет. Кирилла отпустили, а в 24-м почтовом отделении популярно объяснили, что этот молодой человек – социалист, против царя, значит.
В Питере становилось неспокойно, шли разговоры о забастовках на заводах, но Кирилл был далек от этих бунтарских настроений. Да и к тому же в семье случилось большое горе: умер, заболев оспой, их четырехлетний веселый и добрый Петенька. Глядя на мертвое лицо мальчика, Анна вдруг вспомнила свой старый сон. Несколько месяцев спустя после замужества ей снилось, что налетели черные птицы и исклевали лица ее детей. Что это за птицы? Откуда они? А брат Сергей рассказывал, что ее бывший жених снова, уже во второй раз, овдовел, а его мать-ведьма жива еще и своих козней не оставила. Может быть, именно тогда у Анны появилось желание научиться противодействовать тайной силе, отвечать ударом на удар. Мне неизвестно, когда, от кого и в каком объеме эти знания были ей получены, но, несомненно, она о чем-то «ведала», что крайне редко проглядывало в суровой властности ее взгляда. Рождение сына Александра в том же 1896 году, через несколько месяцев после смерти Пети, не сгладило горя родителей, но переключило их на новые заботы. Было решено копить деньги на свой собственный дом в деревне Григорково.
В 1898 году у супругов Соколовых родился еще один сын, названный Михаилом, а в 1900 году – дочь Александра. Но на семью обрушился новый страшный удар, эпидемия дифтерии, которая унесла жизнь двухлетнего Миши. То утро Анна Васильевна вспоминала как самое страшное в ее жизни. Кирилл, выполняя как солдат свой долг, ушел разносить письма, открытки, газеты, неустанно переходя от одной квартиры к другой, преодолевая крутые петербургские лестницы. Анна осталась одна с детьми. Надрываясь, плакала грудная Сашенька, на столе лежал мертвый Миша и задыхался, синея, Шура. Всеми силами души молилась Божьей Матери Анна и вспомнила, как когда-то ее бывший хозяин-врач говорил об интубации. Она взяла куриное перо, смочила его глицерином с несколькими каплями йода и, зажав голову сына между колен, прорвала пером у него в дыхательном горлышке дифтеритную пленку, накрутила ее на перо и потом сожгла. Так она спасла своего Шуру. Дочь Сашенька, к счастью, не заболела дифтерией, но через год ей суждено было умереть от скарлатины. Как ни велико было горе Анны и Кирилла, но нужно было возвращаться к жизни.
В 1902 году для строительства дома в деревне деньги были накоплены. Анна Васильевна поехала в Григорково и нашла подрядчика, который за сто рублей взялся поставить на месте старой избы новый типовой домик на три окошка по фасаду, с крыльцом, сенями, горницей и с небольшим скотным двором под той же крышей. Конец избе Поздиралы! Вместо нее для Сергея Ефремовича (Екатерина Семеновна к тому времени уже умерла) срубили рядом с домом небольшую избушку на два окошка. Подрядчик не обманул Анну: бревна на дом он поставил смолистые, боровой сосны, половицы наслал широкие, крышу покрыл ровной еловой дранкой, снаружи и дом и крыльцо обил выструганными дощечками, а окна украсил кружевными наличниками. Прекрасная получилась то ли дачка, то ли крестьянская изба. В огороде были посажены малина, крыжовник, слива и пара яблонь.
Летом 1903 года Анна Васильевна, тридцатилетняя жена почтальона Кирилла Сергеевича Соколова, вынашивала своего пятого ребенка. Утром 8 июля, собираясь в лавку, она открыла дверь из своей квартиры на лестницу, да так и обмерла: за стеклом полуоткрытого окна, на высоте их четвертого этажа, на узком карнизе стоял ее Шурка. Сдержав крик, она отступила назад, и тут же у нее начались родовые схватки. Соседки послали за акушеркой, которая незамедлительно явилась, поскрипывая своим медицинским чемоданчиком. Шура рассказывал потом во дворе, что именно в этом чемоданчике ему принесли сестренку: он сам слышал, как она там пищала. Девочка родилась недоношенная, слабенькая. Не надеясь, что она выживет, ее поспешили окрестить, назвав в честь равноапостольной княгини Ольги, чью память отмечала тогда православная церковь. Но с нее, с моей мамы, и началось возрождение семьи Соколовых: и она сама, и ее два младших брата и сестра – все выросли, стали взрослыми и в свою очередь вырастили детей и внуков.
Русско-японская война не оставила большого следа в памяти Анны. Кровавое воскресенье прошло рядом, отозвавшись грозным эхом. Не будучи сама свидетельницей этих событий, бабушка Анна рассказывала мне с чьих-то слов, что вот-де фабричные наелись в воскресенье пирогов и пошли орать: «Хлеба! Хлеба!» Когда объявили всеобщую забастовку почты и телеграфа, 24-е почтовое отделение, где работал Кирилл, было закрыто. Почтальоны болтались без дела, собирались кучками, толковали о каких-то требованиях. Всем заправляли агитаторы. Они составляли списки забастовщиков и выдавали деньги – по три рубля в день на человека. И вот среди этих агитаторов оказался младший брат Анны Васильевны – Михаил. Несколько лет назад он приехал из Сукова в Питер, и Кирилл пытался пристроить его в почтальоны. Но Михаил не выдержал испытательный срок, получил отказ и куда-то исчез, выбрав впоследствии «карьеру» агитатора. Кириллу было интересно послушать, о чем там вещают, но Анна его не пускала. Она опасалась, что начальство всех любопытных «возьмет на заметку». Она заставила мужа лечь в постель и даже тряпку положила ему на голову в виде компресса. Вдруг к ним в комнату ворвался разъяренный Михаил. Он кричал, что не даст своему шурину отлеживаться, когда решаются судьбы демократии, грозил облить его кислотой. Насилу Анна вытолкала своего брата: «Иди-иди! Не видишь: заболел мой муж. И не надо нам твоих трех рублей!» Лет через пятьдесят после этих событий я спрашивал бабушку Аню, откуда же брались эти деньги, кто раздавал такие щедрые пособия забастовщикам 1905 года и зачем. По словам бабушки, эти деньги давала сама царица-мать! Мария Феодоровна, дескать, устраивала забастовки, чтобы показать царствующей императрице Алисе, что ее советы мужу, царю-батюшке Николаю, к добру не ведут! Еще много чего любопытного рассказывала мне бабушка о вражде этих царственных особ и о прочих тайнах двора, но я, к сожалению, все позабыл. Помню, шла речь о покушениях на Николая II, о ванне, наполненной кислотой, которая должна была растворить его без остатка, о чудесном спасении с помощью верного адъютанта или столь же верной собаки.
Лето 1906 года, проведенное в Григоркове, запомнилось Анне Васильевне одним мистическим событием или явлением: над деревней пролетел ангел. Это случилось в июне, незадолго до рождения ее сына Павлика. Она сидела на скамеечке перед своим домом и вдруг увидела в небе белые развевающиеся одежды и промелькнувшее золото кудрей. Ангел, подумала Анна Васильевна, должно быть, спешил на освящение храма в новоустроенном женском монастыре, что «На камне». Там, в еловом лесу, над ручейком, на огромном гранитном валуне остался вдавленный женский следок, не иначе как самой Богородицы. Туда-то по дороге мимо Григоркова, от самого Весьегонска, сменяя друг друга, крестьяне окрестных деревень, с помощью длинных веревок, тянули большой колокол. После освящения звон этого колокола разносился вокруг на 12 верст и особенно хорошо был слышен по утрам, когда на некошеных лугах еще лежала роса.
Следующего ребенка, дочку Нюрочку, Анна Васильевна рожала в Питере, кажется, даже в родильном доме. Но обязательно на лето со всеми своими детьми она приезжала в Григорково. В деревне Анна Васильевна любила печь пироги и ватрушки. Лучший кусок пирога был предназначен свекру, деду Сергею. Весь седой, худой и высокий, он появлялся на пороге: «Слава те Господи, Нюша приехала!»
В деревне Анна Васильевна почти ни с кем не дружила, пожалуй, только с соседом Семеном, умным работящим мужиком, обремененным большим семейством. Вечно озабоченный, как накормить всех детей, он шутил: «А что, Анна, дать им брус мыла да посыпать его сахаром, ведь съедят!» Никто, правда, в деревне не голодал, а вот чай и сахар были для многих роскошью. Зная это, Анна Васильевна, завидев на улице знакомую бабушку-бобылку, всегда приветливо приглашала ее зайти. И та заходила, чтобы выпить «цашецку цайку – сердецко обзец».