Арендные квартиры все-таки честнее. Заплатил, и живешь. Когда тебя пускают «пожить» – это всегда жизнь взаймы, что ли. Ты понимаешь, что хозяин тешит собственное самолюбие, делая широкий жест. И ты, воспользовавшись щедрым предложением, обязан быть благодарным. Иногда это действительно искренне, от всей души и сердца, а иногда нет. Бывает, что хочется спросить – сколько заплатить, чтобы не ехать? Только ты уже там и обязан выказывать благодарность, раз уж согласился на подобную сделку.
В детстве я копалась в чужих огородах, пропалывала чужие палисадники, стояла на рынке и торговала чужой черешней, которую надо было непременно продать. Закатывала соленья и компоты, выставляла банки для просушки на заборе, кормила кур, мела двор. Мама научила меня не быть благодарной, а выживать, то есть работать. Делать то, что требовалось хозяевам, – мыть, драить, пропалывать. Если живешь бесплатно, все равно плата потребуется. Работаешь за кров.
– Зачем ехать куда-то, если мы не можем за это заплатить? – спрашивала я.
– Разве тебе плохо на море? – удивлялась мама.
Да, мне было плохо, потому что моря я не видела. А когда появлялось свободное от бытовых хлопот время, уже ничего не хотелось – ни моря, ни дискотек, ни прогулок. Только лечь и уснуть, не приходя в сознание от усталости. Мама могла жить бесплатно, выиграв для хозяев квартиры дело как адвокат. Разделив другую жилплощадь, например. За это ей разрешали пожить месяц-два. Но ее усилия, работа, время не стоили той халупы, которая доставалась нам для проживания. Мама радовалась, я не понимала. И сейчас не понимаю. Лучше заплатить и стать хозяйкой хотя бы на две, три недели, чем жить на этих самых птичьих правах.
Сын смеется, что я перед приходом домработницы все убираю, меняю полотенца и постельное белье, выношу мусор, чищу духовку и плиту. Меня так приучили с детства, когда никаких домработниц и уборщиц не существовало. Мама решила, что нам пора переезжать в другой город, и я стирала следы нашего пребывания – отмывала, зачищала. Мне всегда было жаль наших сковородок и кастрюль, поэтому я засовывала в них свои вещи и укладывала в чемодан. Осенняя куртка прекрасно помещалась в кастрюлю. А в половник можно запихнуть колготки. Когда мы уезжали, я всегда плакала. Мне было жаль оставлять купленный нами чайник или полотенца. Я тяжело расставалась не с местом, а с бытом: ножами, вилками, тарелками. Мама отмахивалась, говорила, на новом месте мы все купим новое. Новое – это ведь хорошо! Зачем так убиваться по старой сковородке? Я твердила маме, что у этой сковородки самая удобная ручка, на ней никогда ничего не подгорает и она самого нужного размера. Мама, увлекшись работой, не готовила, предоставив это мне, поэтому про сковороду ей было неинтересно. А про новую жизнь на новом месте – очень. Она всегда верила, что новый город, поселок, дом, квартира, принесут ей счастье. Вот именно там она наконец его и обретет, раз уж старое место принесло лишь разочарование.
Так получилось, что у меня эта вера отбита с детства – новое место может принести новые проблемы, заботы, хлопоты, поэтому я так цепляюсь за чашки и ложки. А еще ножи, которые должны резать, а не стоять красиво, как декорация, на кухне. В съемной квартире найти подходящий нож – та еще проблема. Не для всех, конечно же, но для меня – колоссальная.
С возрастом это становится важным. В молодости да – все легче, проще. Но когда ты уже отстроил свой дом, причем несколько раз, перетащил весь любимый скарб, прибил все гвозди и подобрал все полки, расставил на них книги, очень тяжело выдирать эти гвозди и вбивать новые. Иногда на это просто не хватает моральных сил.
Мы до сих пор с мамой разные. Она в свои семьдесят четыре года хочет затеять очередной бессмысленный ремонт или поменять надоевший диван. Я сохраняю, реставрирую, покрываю лаком, шью новые чехлы на старую мебель, которую когда-то выбрала. И я помню, как покупала каждый стул в своей квартире, каждую табуретку. Наверное, поэтому мне близок деревенский уклад, где ничего не меняется годами, десятилетиями. Рынок как находился на площади, так и находится. Приедешь в село через тридцать, сорок лет, дома не узнаешь, но рынок будет на том же месте. И торговец мясом, точнее его сын или уже внук, окажется за тем же прилавком.
Да, человек удивительное существо – он привыкает, приспосабливается. И я тоже. Но иногда что-то прорывается из детской памяти. Если в детстве я поливала огород хозяев, сдавших нам с мамой жилье на лето, я буду поливать цветы в любом доме, где окажусь. И в любом городе ищу рынок, знакомлюсь с мясником, выбираю, у кого покупать овощи и фрукты. Но всегда хочу вернуться домой – к своим чашкам и плошкам, на свою кухню. Взять кухонное полотенце в руки, повязать фартук и почувствовать себя хозяйкой дома. Я что – птичка? Это фраза той самой тети Нины. У нее была взрослая дочь, жившая в другом городе, которая периодически приглашала свою маму приехать – в отпуск, отдохнуть, повидаться. На деле же – посидеть с внуками. Тетя Нина говорила, что очень хочет повидаться, но не хочет спать на раскладушке в детской комнате. И не хочет сидеть с внуками, пока дочь с мужем будут купаться или гулять по вечерам. Она тоже хочет купаться и гулять. Дочь обижалась, тетя Нина возмущалась. И произносила эту фразу: «Я что – птичка?» – имея в виду жизнь на птичьих правах.
Репетиция
– Самвел! Ты с ума сошел? У тебя маразм или этот… который мужчина с фамилией, которую я не могу запомнить? Как? Альц… что? Какой геймер? Геймер – это тот, кто в компьютерах разбирается. Что? Откуда я знаю? У меня племянник геймер! Мой Аркаша так и сказал. Я запомнила, чтобы гордиться! Зачем ты хочешь купить эти билеты? Ты хотя бы посмотрел, сколько они стоят, или закрыл глаза и пальцем не туда ткнул? Почему ты не попал в ювелирный магазин и не купил мне случайно серьги, о которых я мечтала? Если что, я покажу тебе, куда тыкать! Там доставка бесплатная, как ты любишь. Скажи мне, зачем Аркаша с утра пишет, какое я хочу место в самолете? Разве я куда-то лечу? Почему он говорит, чтобы я спросила у дяди, который его попросил купить билеты? Аркаша, мой любимый племянник, разве он мог так расстроить любимую тетю? Нет! Значит, говори мне сейчас, пока я еще не схватилась за свое больное сердце. Почему мы летим не на Мальдивы, куда я всегда мечтала попасть, вместе с новыми серьгами, которые ты мне так и не купил? А летим в дом твоей матери, пусть земля ей будет пухом и дай ей бог здоровья на том свете. О, не смотри на меня так. Я не знаю, что нужно говорить, когда речь идет о моей любимой покойной свекрови и о том, что она не хотела, чтобы я жила в ее доме. Ты мне скажи, что я должна говорить и что делать, когда мой муж сошел с ума и купил эти билеты!
Карина, тбилисская армянка, счастливо жила в Москве последние двадцать пять лет и владела маленьким салоном красоты. Точнее, хозяином салона был ее супруг, которого все называли дядя Самвел. Именно «дядя», а не просто по имени. Но если бы кто-то посмел напомнить Карине, кто настоящий хозяин, она бы… даже страшно представить, что бы она сделала. Впрочем, она сама так и говорила: «Даже не знаю, что я сделаю! У меня будет эффект!» Под «эффектом» она подразумевала состояние аффекта, оправдывающее любые действия. Конечно, дядя Самвел хотел завести овощную лавку, но Карина решила, что маникюр-педикюр, прическа, укладка куда более выгодное вложение. Какая женщина выйдет из дома без маникюра? Никакая не выйдет, это же позор. Соседки не поймут и начнут версии высказывать: «Что случилось? Почему без маникюра? Заболела? Муж бросил? Налево посмотрел? Денег не дает? Нет, точно Паркинсон начался – руки трясутся, поэтому и маникюр не можешь сделать. Нет, Альцгеймер – забыла, что записалась в салон. Ой, дочка у нее забеременела не пойми от кого, вот сама себе ногти и подстригла, чтобы с внуком возиться. Кто ж подойдет к младенцу с ногтями? Как дочка? Нет! Сын привел в дом невесту, а та уже с таким животом, что смешно свадьбу играть. Ни одно платье не налезет. Ой, ну какой сын? Он давно женат! Это муж уехал на заработки и завел себе там новую семью. Нет, это точно не причина. Если муж так поступил, то зачем такой муж? Надо в салон бежать, делать маникюр и искать себе нового! Точно говорю, болезнь. Может, грибок какой? Говорят, такие вирусы сейчас в городе ходят, что не знаешь, от какого начинать таблетки пить. Может, новый какой появился, который на ногти действует?»
«Паркинсон! Альцгеймер! Дочка!» И так по кругу.
Вот и не знаешь, какой вариант хуже, то есть лучше. А если соседки языки распускают, то все, проще умереть, лишь бы не слушать их предположения. Но перед смертью надо обязательно маникюр сделать. Сплетницы обязательно проверят, как лежишь – с маникюром или без. Если без, тогда уже умер, а все равно от них покоя не будет. Внукам будут припоминать, как их бабушка в гробу лежала в неприличном виде. Так что дядя Самвел оказался в женском царстве, где без конца варился кофе, клиентов угощали сладостями, могли накормить обедом, налить коньяку, если вдруг случилась головная боль. Ведь всем известно, что таблетки от головной боли не помогают, как авторитетно заявляла Карина, только коньяк. В салоне всегда случался легкий дурдом, никто никуда не спешил, запись на определенное время считалась недоразумением и условностью. Но клиентская база быстро набралась из знакомых, знакомых знакомых, случайных посетителей, ставших постоянными, которые готовы были приходить и приезжать в этот салон за атмосферой кавказского гостеприимства, за чашкой вкуснейшего кофе, который Карине присылали посылкой из Тбилиси и который она лично варила в старой джезве, за ощущением немного сумасшедшего дома, где каждого выслушают, посмеются, посочувствуют.
Здесь не было тайн – все знали, как зовут детей, мужей, тетей, дядей. И если клиентка считала свекровь невыносимой, ее все горячо поддерживали. Если после невестки в салон приходила свекровь и жаловалась уже на невестку, ее тоже горячо поддерживали. Отчего-то в этом салоне становилось легко, будто ты оказался не в столице, а в тбилисском дворике или в ереванском – не важно. Тут всегда были рады детям, которых закармливали сладостями, зацеловывали и затискивали. Пришедшую на маникюр молодую маму усаживали в кресло, а ребенка в коляске выдавали дяде Самвелу, отправляя гулять в парк. Дядя Самвел с кем только не гулял – что ни день, другая коляска. Мамочки в парке удивлялись: какой прекрасный дедушка! Столько внуков! Дядя Самвел молчал и улыбался. Он знал, где в колясках хранятся соски, погремушки, термос со смесью, памперс и салфетки на случай, если ребенок проснется. Когда поначалу дядя Самвел объявил, что не собирается менять памперсы, Карина ему такой скандал закатила, что он быстро передумал.