мала. Скажи бабушке, что праха хватит на елку или на тую, на худой конец. Не знаю – загугли, что у нас произрастает без особых проблем. Ну почему у всех бабушки как бабушки, а у нас с фейерверком?
– Бабушка на елку не согласится, – предположил сын.
– Тогда придумай умное убедительное доказательство. Ты же физик, в конце концов. Расскажи ей про то, как ДНК дерева перемешается с ее ДНК, и она возродится в елке. Мы ее под домом в цветнике посадим и будем вспоминать каждый раз, выходя из подъезда. Ну что-нибудь в этом роде, – лихорадочно размышляла я.
– Мам, это химия, а не физика, а про перерождение – это буддизм. Бабушка у нас не буддистка. Вряд ли я смогу рассчитать формулу, а бабушка вдруг уверует в реинкарнацию, – заметил сын.
Мама позвонила еще через два дня. Очень возмущенная.
– Что случилось? – спросила я.
– То, что ты не хочешь оставить после меня память, вот что случилось!
– Мам, очень хочу. Только не в восемь утра, пожалуйста. Я сейчас после себя готова память оставить, если что. Работала полночи.
– И чем тебе не понравился вариант со стеклянным шаром? – возмущенно поинтересовалась мама. – Потом бы и из вас сделали шары, дети бы смотрели и вспоминали предков.
– Ага, и трясли бы шары для своих детей, рассказывая, что это не снег сыплется, а прах бабушки или прабабушки. Отличное воспоминание детства.
– Я так и знала, что тебе не понравится! – обиделась мама и бросила трубку.
Про шар я сыну ничего не говорила. Видимо, он сам исключил этот вариант. Все-таки у меня очень разумные дети. Не в бабушку. Точно в меня.
– Мам, я придумал, как объяснить бабушке про дерево, – зашел на кухню радостный сын. Я чуть борщом не обварилась от неожиданности. – Действительно, можно закодировать ДНК предка в ДНК дерева. Так что бабушка станет каким-нибудь листочком или щепкой. Это не твоя фантазия, такое делают, представляешь? Я нашел статьи.
– И сколько стоит сделать бабушку щепкой? – уточнила я.
– Очень дорого, и у нас такое пока не делают, – признался сын.
– Не важно. Дерево – идеальный вариант. Ты же помнишь, что было с ее туей! Давай, объясняй бабушке про ДНК и щепки с листиками! – воскликнула я.
Тую бабушка привезла в подарок внучке на Новый год. Сказала, что все наши елки – не то, а туя, похожая на кипарис, – то. Туя росла в горшке. Мы ее украсили елочными игрушками, поставили рядом с елью, которая не то. Но туя начала загибаться раньше ели. Пришлось отдать ее нашей консьержке Эле, у которой легкая рука. Мне кажется, она палку воткнет, и та заколосится. Эля каким-то чудом вернула тую к жизни и весной посадила в палисаднике рядом с подъездом. Палисадник у нас цветет чуть ли не круглый год стараниями консьержки. Но туя оказалась строптивой. Что бы Эля с ней ни делала, дерево все равно не желало приживаться. Бабушка же требовала регулярного фотоотчета – как там поживает ее туя. Когда ее туя все-таки решила, что не готова расти в палисаднике, а время фотоотчета для бабушки припирало, я поехала в какое-то хозяйство и купила новое дерево. Продавцы смотрели на меня как на сумасшедшую, потому что я сверялась с фотографией маминой туи. Чтобы было один в один. Кое-как нашли похожую на замену, старую выкопали, новую высадили и сфотографировали. Бабушка радовалась – вот какую тую подарила, цветет и пахнет. А еще предупреждали, что климат не подходит. Все подходит. Зависит от того, кто подарил. Если бабушка – то туя лучше прежней стала. Конечно, лучше. Она же свежая, только из питомника. В общем, тую мы подменяли еще раза три – ни одна не желала колоситься. Наконец нашли какой-то гибрид, подкормку и так далее. Наш палисадник благодаря маминой туе стал лучшим во дворе. Неудивительно, учитывая, сколько денег я потратила на удобрения и сколько с этой туей возилась Эля, кляня все на свете. Туя до сих пор живет. Не колосится, но держится. Растет медленно, но пока не сдается. Как и Эля, которая мучает ее регулярным уходом. Кажется, дерево обалдело от количества влитых в нее удобрений и решило оправдать ожидания. Так утверждает Эля. Мол, деревья и цветы все чувствуют и не хотят расстраивать людей, которые о них заботятся. Даже береза, которая не очень была рада соседству с туей, смирилась. Я очень благодарна за терпение и всем туям, и Эле, которая меняла засохшее дерево на новое. Когда в гости приезжает мама, мы ей сначала демонстрируем палисадник с ее туей и только потом поднимаемся в квартиру. Эля вслед клянется, что туя точно скоро станет кипарисом.
– Да, это – вариант. Не в первый раз пересаживаем, – заметил сын. – Фотоотчет ведь не придется отправлять.
– Да, согласна. Пусть будет туя с ДНК нашей бабушки.
Видимо, мама взяла время подумать, поэтому и не звонила. Наконец я позвонила сама, чтобы предупредить о гололедице и снеге. Что не стоит выходить на улицу в тонкой куртке и легких кроссовках. Мама сообщила, что не собиралась выходить, потому что у нее других забот полно. Например, подготовка к собственной смерти. Она решила, что туя ее не устраивает, она хочет, чтобы ее прах развеяли. Над тем местом, которое для нее дорого.
– И какое конкретно место? – Я даже перестала дышать, потому что не знала, какой из пунктов своей бурной жизни мама выберет.
– Хочу летать над Тереком. Хочу о себе им напомнить.
– Мам, может, над Тихим океаном? Ледовитым? Да любым! Зачем тебе Терек понадобился? Ты же говорила, что никогда туда не вернешься! – Я была даже не удивлена, а шокирована.
Мама уехала из Северной Осетии, из села, в котором выросла, в шестнадцать лет. И никогда в жизни не желала туда вернуться. То место над горной рекой, над которой она вдруг пожелала развеять собственный прах, было непростым. С того обрыва бросались в реку обесчещенные девушки, те, которые, как считалось, опозорили семью. Разгневанные односельчане собирались сбросить мою маму с этого обрыва трижды. Именно поэтому ей пришлось уехать из родного села, сбежать. И вдруг она решила туда вернуться. Пусть и в виде праха.
– Не думаю, что там существует церемония развеивания, – заметила я.
– О, я тебя умоляю. Заплати, и тебе любую церемонию устроят, – отмахнулась мама. – Только барашка не режь!
– Я что, согласно традициям, должна лично зарезать барана? Что-то я такого не припомню, – удивилась я маминому запрету на баранину.
– На поминки всегда барана режут. Мне не надо! Даже не думай! Все равно старого подсунут. И вообще я баранину с детства не люблю.
– Хорошо. А мы сейчас с тобой меню на поминки обсуждаем? – уточнила я. Кажется, на моем лице отразились все эмоции, несмотря на свежую порцию ботокса, который вроде как не позволял двигать мышцами лица.
– Да, а что такого? Лучше закажи речную форель. Она такая вкусная, ты не представляешь. Пусть на мангале сделают. И пироги обязательно. Только не с картошкой. С фасолью и с ботвой. Ну с мясом тоже можно. Еще хочу черемшу, только свежую, а не маринованную.
– Мам, я так, только уточнить… А если в момент развеивания праха будет не сезон ботвы и черемши, что делать? – Я решила записаться к косметологу для внеплановой порции ботокса во все места.
– Ой, заплати – и все. Тебе тут же все достанут! – Мама не видела никаких причин не достать свежую черемшу вне сезона. А также форель, которая вполне могла уплыть в другое место для нереста, или не знаю, какие там еще у форели бывают личные дела. Я допускала, что рыба не будет дожидаться момента, когда моя мама решит распорядиться собственным прахом, и дать себя выловить, чтобы поминки прошли достойно. И чтобы без барана, но непременно с речной рыбой.
– Мам, я не готова сейчас обсуждать твое поминальное меню, – призналась я.
– А что такое? – удивилась она.
– Ну хотя бы то, что ничего из заказанного ты не попробуешь. В силу естественных причин. Мам, какая тебе разница, что будут есть люди? Форель или барашка? Ты уже пеплом станешь к тому моменту, согласно твоим же пожеланиям! – заорала я. Ну согласитесь, очень непросто обсуждать подобные вопросы с собственной матерью, которая еще не летает пеплом, но хочет все контролировать.
– Ты хочешь сэкономить на поминках? Нет, ну не до такой же степени ты меня не любишь! – обиженно воскликнула мама и отключилась.
Ну да, не люблю. Не хочу обсуждать, что подавать на поминках – мясо или рыбу. Спасибо, что салат «Цезарь» не потребовала. И рулеты из баклажанов. Тогда можно было бы свадьбу устраивать. Свадьбы, поминки – везде салат и рулеты.
– Мам, я не хочу туда возвращаться. Ты же помнишь, как я ездила на могилу бабушки. Мне было тяжело. Это было не мое село, – напомнила я, когда мы созвонились в очередной раз.
– Ну ты же меня не слушала! Я предупреждала! Там давно никого не осталось, ни друзей, ни родственников! – воскликнула мама.
Да, это правда. Бабушка похоронена в осетинском селе, в прошлом мусульманском, что редкость для республики, на старом кладбище. Она русская, не мусульманка, не осетинка. Но кладбище находится рядом с редакцией газеты, где бабушка проработала всю жизнь. И всегда мечтала лежать по соседству. Тут же, рядом, типография – второй дом, в котором и я, по сути, выросла. Мама запрещала мне возвращаться в село. Точнее, не запрещала, но отговаривала.
Мне было восемнадцать, когда я захотела поехать на могилу бабушки.
– Тебе нельзя, – ответила мама. – Как ты появишься там без мужчины, без мужа? Что о тебе подумают? Бабушка была уважаемым человеком, ты не можешь ее опозорить. Выйди замуж, тогда поезжай, куда захочешь.
Я вышла замуж. Очень рано по нынешним временам.
– Мам, я хочу поехать на могилу бабушки, – сообщила я.
– Нет, ты не можешь. Что о тебе подумают? Да, муж есть, но нет сына-первенца. Бабушка была уважаемым человеком, ты не можешь ее подвести. Сначала роди мальчика.
Я родила мальчика-первенца. Когда сыну было года четыре, я опять собралась в село.
– Ты не можешь, – ответила мама.
– Сейчас почему?
– Бабушка была таким уважаемым человеком. Да, у тебя есть муж и сын, но что о тебе подумают? Скажут, больная, больше не можешь родить. Надо девочку. Помощницу по хозяйству, – объявила мама.