– А просто девочку можно? Не помощницу? – уточнила я.
Я родила дочь и, когда уже ей было года четыре, все же поехала искать могилу бабушки. Звонила маме, и она уводила меня в другую сторону кладбища. Специально. Но могилу я нашла. Ухоженную, не заброшенную. Значит, мама обманывала, говоря, что никого не осталось. Кто-то же ухаживал за могилой. Но я знала, что задавать маме вопросы бессмысленно. Не ответит. Она после похорон на могиле бабушки не была ни разу. Впрочем, как и на могилах своих мужей – мама вдова официально трижды, а неофициально я даже знать не хочу сколько. Впрочем, этот статус позволяет ей вести себя неразумно. Когда она пытается прорваться без очереди в аптеку, например. Гордо объявляет, что она трижды вдова. Очередь расступается. Ну так, на всякий случай. Мало ли, может, это передается как вирус. Я бы тоже не стала связываться.
Последний мамин поклонник, которого она предупредила, что у него есть все шансы умереть раньше нее, объявил, что готов.
– Зато я умру счастливым, – заявил он.
Но мама отказалась выходить за него замуж. Ей нужен драматизм, а не розовые единороги. Кажется, историю с кремацией она придумала, чтобы добавить в свою и заодно мою жизнь каких-то эмоций – волнений, переживаний, споров, криков. Мама не может жить в состоянии покоя. Никогда не могла.
– Рано или поздно тебе придется столкнуться с тем, что тебя все предадут и ты останешься одна. Придется научиться выживать самостоятельно, принимать решения, – твердила она мне с детства. Тебе придется делать то, се, пятое, десятое. Но она имела в виду не бытовые трудности, финансовые проблемы, сложности переездов, а исключительно эмоции. Сжечь мосты и построить новые – это ведь так увлекательно. Переехать в другой город и жить во времянке, бытовке, а не в московской квартире – это же так интересно. Для мамы, но не для меня. Когда она однажды сказала, что моей дочери, ее любимой внучке, придется научиться готовить, я чуть не задохнулась. Не могла говорить. Меня трясло. Да, мне еще в детстве пришлось научиться отрубать курицам головы, промывать бараньи кишки, готовить из ничего. Но я ни за что в жизни не пожелала бы такой судьбы своей дочери.
– Ей не придется, и я все для этого сделаю, – сказала я тогда маме.
– Зато ты все умеешь, разве это плохо? – удивилась она.
Да, я умею делать уколы, ставить капельницы на швабре, складывать рубашки, как в магазинах, завязывать галстуки разными узлами, клеить обои, шпаклевать, класть плитку и перетягивать мебель. Шить, вязать, штопать, вышивать крестиком тоже могу. Но не хочу. Меня жизнь заставила этому научиться. Но своим детям я такого опыта ни за что не пожелаю.
– Мам, почему ты все-таки решила, что нужна кремация? – спросила я.
– Не хочу, чтобы ты ко мне таскалась и тем более внуки, – ответила мама. – Ты же ответственная, будешь приезжать, цветы сажать, зачем тебе? Ты должна работать, делом заниматься. А проведешь полдня на кладбище, потом еще три лежать пластом будешь. Я знаю, еле бабушкины похороны перенесла. Думала, сама рядом лягу. Ты маленькая была, не на кого было тебя оставить. Вряд ли помнишь.
Я помнила, и очень хорошо. Мы тогда жили на Севере в только строящемся городке. Помню нескончаемый холод, свои отмороженные руки, пальцы, похожие на сосиски, примерзшие к ногам колготки. Вечно пьяную учительницу музыки и руководительницу хора, оказавшуюся шизофреничкой. Впрочем, все об этом знали. Никто не удивился, когда ее забрали прямо с урока. Мама вдруг сообщила, что уезжает. Я не удивилась – она так поступала всегда. Я осталась на попечении соседки по квартире: нам довелось жить в подобии коммуналки – мы с мамой в одной комнате, в другой – тетя Галя.
Тетя Галя вспомнила, что должна за мной вроде как приглядывать, когда пришлось вызывать сантехника – унитаз засорился. У меня началась менструация, я думала, что умираю. Мама со мной никогда об этом не разговаривала. Кажется, она думала, что я должна знать обо всем с рождения. Простыню я кое-как застирала, а разрезанное на куски полотенце смыла в унитаз. Про менструацию мне рассказывала не тетя Галя, а сантехник дядя Леша – отец трех дочерей. Как он говорил, у него все время над головой тряпки в доме висят. Он показал, как складывать марлю, как вкладывать вату. Как и чем лучше стирать – именно холодной водой и хозяйственным мылом. Только не горячей. Он же строго велел тете Гале дать мне вату и марлю – мол, мать приедет, с ней и рассчитаетесь. Дядя Леша же научил сворачивать вату аккуратно, заматывать в туалетную бумагу и после этого выбрасывать. Рассказал про цикл, велел обводить в календаре дату начала менструации, следить за регулярностью и обильностью. Я была в шоке, по-другому и не скажешь. Узнать от мужчины-сантехника то, что должна была узнать от матери, – это точно удивительный опыт.
Дядя Леша заходил в дом часто – то в одном подъезде прорвало трубу, то в другом засорилась раковина. Всегда поднимался к нам в квартиру и спрашивал, как я себя чувствую. Расспрашивал про менструацию, есть ли боли, насколько обильные выделения. Однажды разговор подслушала тетя Галя и решила, что дядя Леша – маньяк. Рассказала моей маме про тот случай, когда она была в отъезде. Мама тут же оправилась в милицию, и дядю Лешу вызвали на допрос. Он со всем соглашался: да, интересовался, да, спрашивал. Почему? Потому что на Большой земле работал врачом-гинекологом. Был уволен с «волчьим билетом». Умерла его пациентка, больнице не нужны были проблемы. Он не был виноват. Переехал на Север, чтобы заработать. Гинекологи в новом поселении пока не требовались, а сантехники оказались очень нужны. На меня он обратил внимание, потому что выделения были слишком обильные и нехарактерные. Я была бледной, явно страдала от боли. Требовались анализы. Проверить. Риск геморрагического шока. Во время родов – огромной кровопотери. Какой резус-фактор? Какой семейный анамнез? Есть ли случаи срочных родов? Все это дядя Леша спрашивал у моей мамы в ледяном подвале, который временно приспособили под тюремную камеру.
Дядю Лешу я вспоминала часто. Он во всем оказался прав. Роды были срочные, и первые, и вторые. Но я настаивала на госпитализации заранее, за любые деньги, под любым предлогом, что списывали на нервное состояние. Резус-фактор – отрицательный, то есть еще и резус-конфликт. После первых родов мне делали переливание крови, после вторых еле восстановили, велев больше не показываться на пороге роддома. Не выходят. Меня. Я до сих пор сижу на гормонах.
Надо отдать должное моей маме. Дядю Лешу тогда отпустили, и, когда в поселке, быстро получившем звание «городского типа», появилась больница, он стал заведующим гинекологическим отделением. Спас много жизней – и младенцев, и женщин. Требовал оборудование, скандалил. С мамой они дружили все время, пока мы там жили. Когда маме уже в Москве поставили диагноз – рак матки, она позвонила дяде Леше. Он приехал, ругался матом. Никакого рака не оказалось. Потом они несколько дней пили коньяк и разговаривали. Беспробудно пили и так же беспробудно говорили. Обо всем. Больше дядю Лешу я не видела, не знаю, что с ним.
– Мам, а можно без лишнего драматизма? Допустим, я не буду бегать с тряпкой по твоей могиле, а просто закажу круглогодичный уход – сейчас на всех кладбищах есть такая услуга. Внуки приедут раз в несколько лет, цветочек положат. Что такого? В чем трагедия? – спросила я.
Если честно, говорила с трудом. Пыталась шутить. Но я не могла признаться, что мне как раз нужно место, куда я смогу приходить хотя бы раз в год. Посадить цветы, провести рукой по памятнику, смахивая пыль или снег. Именно мне, дочери, хочется смотреть на мемориальную доску и знать, что разговариваю с мамой, рассказывать про внуков, советоваться. Да, я такая, занудная, приземленная. И да, из-за мамы я узнала, что такая доска называется мемориальная, а не могильная, как думала. Хочется спросить у мамы – зачем она заставила меня узнать об этом раньше времени?
А как я буду разговаривать с прахом, развеянным над Тереком? Это уже совсем странно. Мне что, к небесам обращаться? Зачем пугать близких? А что я скажу детям? Почему у всех бабушки лежат в земле, а наша летает не пойми где. И прийти на могилу не получится, потому что и могилы-то нет. На могилу цветы можно положить, а что полагается развеянному праху? Воздушный шарик запустить?
В общем, я очень надеялась, что мама передумает, как с ней случается почти всегда. Сегодня у нее кремация, а завтра она захочет стать частью ДНК дерева. Послезавтра решит упокоиться в земле в самом дорогом гробу, а еще через день вернется, например, к идее с фейерверком. Но нет, моя мама опять оказалась в своем репертуаре. Я точно решу стать ДНК дерева, фейерверком раньше нее.
– Мам, помоги выбрать эскиз, – пришла ко мне дочь. Ей четырнадцать, она все еще нежный цветочек, который я хочу оберегать от всех бед мира столько, сколько смогу. Учится в знаменитой художественной школе имени Серова. Обожает скульптуру.
– Для чего? – уточнила я.
– Бабушка попросила сделать ей эскиз для памятника. Только ты же знаешь, мы пока носы лепим, я целиком плохо фигуры леплю, – объяснила дочь.
– Какого памятника? – У меня внутри все похолодело.
– Бабушка хочет себе памятник поставить. Но они такие разные. Во дворе художки стоит бюст Сурикова. Но мы еще головы целиком не лепим. – Сима, кажется, была расстроена, что не может помочь бабушке с бюстом.
– Хорошо, я уточню у бабушки, что конкретно она желает видеть в эскизе, – пообещала я.
– Да, у меня еще физика и география, – ответила с облегчением дочь. Она очень ответственная девочка, чем пользуются не только учителя и одноклассники, но, оказывается, и бабушка. Если Симу о чем-то попросить, она не успокоится, пока не исполнит просьбу.
– Мам! Ты в своем уме? – позвонила я и начала кричать. Ну ладно, Вася, любимый внук привык к причудам бабушки, но зачем привлекать к собственным развлечениям еще и внучку?
– И что я опять сделала? – Мама говорила томно.