– Что сделала? Попросила собственную внучку нарисовать эскиз памятника! Это нормально, с твоей точки зрения? – орала я. – Ты бы еще ее попросила выкопать тебе могилу и потом закопать!
– Но она такая талантливая! А кого еще мне просить? Какие варианты? Симочка сделает лучше всех! У нее дар – в меня! – ответила мама, не понимая, чего это я воплю с утра пораньше.
– Мам, ты не рисуешь и не лепишь! Ты хоть понимаешь, что ребенок не может рисовать эскиз памятника на кладбище для своей бабушки? – У меня начал дергаться глаз.
– Ой, ну какая разница, какой эскиз делать? Это же творчество! – Мама искренне не понимала, в чем проблема. – Она такие прекрасные барельефы лепит. Присылала мне фотографии.
– Барельеф – это не надгробный памятник! – закричала я.
– Ой, ну что ты такая нервная уже с утра? Она же видела бюсты писателей, художников, которые уже умерли.
– Ты не Суриков и не Серов, и даже не Вера Мухина! – продолжала кричать я.
– Какая ты все-таки с утра неприятная. Не хочу с тобой говорить. Позвони позже! – Мама бросила трубку.
Ну да, я неприятная, а мама обиделась, что я не считаю ее Верой Мухиной или Серовым. Нормальная позиция. И моя дочь вполне может слепить бюст бабушки для ее надгробия. Все в порядке вещей.
У меня дергался не только глаз. Я разодрала себе шею. Начинаю расчесывать язвы под волосами. Едва успевают зажить, как снова что-то случается. Однажды я откинула волосы и показала язвы маме, чтобы она уже начала вести себя разумно. Все врачи в один голос заявили, что все от стресса. Посоветовали лечить внутренне – антидепрессантами, а не наружно.
Мама посмотрела на мою шею и объявила:
– Ну, посыпь присыпкой или крахмалом. Крахмал даже лучше.
– Это не раздражение на попе младенца. Я нервничаю, поэтому расчесываю, – ответила я.
– Ну, намажь руки горчицей, я не знаю… – посоветовала мама.
Ну да, как в моем детстве. Если кто-то из детей сосал палец, ему мазали палец горчицей, чтобы отучить. При чем здесь нервы? Вообще ни при чем. Если кто-то из девочек накручивал на палец волосы, теребил кончик косы, их брили налысо, машинкой. Ну а зачем разбираться? Нет волос – нет проблемы.
– Мама, пожалуйста, я похороню тебя как захочешь и где захочешь, только не вовлекай в это внуков, – попросила я, уже расплакавшись.
В селе, том самом, где я выросла, к похоронам относились по-деловому. Требовалось непременно соблюсти приличия. Мы всем классом ходили прощаться с нашей одноклассницей Зариной, умершей от менингита. Гроб стоял в доме на столе, и мы по очереди подходи и прощались. Обязательно нужно было плакать и целовать покойницу в лоб. Плакала я искренне и очень горько, а поцеловать так и не смогла, только наклонилась для вида. Потом мы отходили в сторону и ждали, когда остальные простятся. Я оказалась рядом с бабушкой Софой. Она была прабабушкой Зарины. Не знаю, что меня тогда потрясло больше всего: Зарина, лежавшая в гробу и совсем на себя непохожая, будто другой человек, или бабушка Софа, причитавшая, что Зариночка замерзнет в одном платьице. Почему два или три на нее не надели? И платок не положили! Как она без платка-то? Бабушка Софа вставала и шла к шкафу. Поскольку я была рядом, то должна была ее поддерживать, помогая подняться и ходить.
– Платье надо на Зариночку еще одно, помоги снять с плечиков, – просила меня бабушка Софа. – Раз уж не надели, то хоть в гроб положим. Как она там в летнем-то?
Подбегала одна из родственниц и уводила бабушку Софу назад, усаживая на стул.
После этого я не спала несколько дней, без конца плакала, и моя бабушка запретила привлекать меня к участию в прощаниях и поминках. Все соседи готовили поминальный стол, поскольку в доме покойного, согласно традициям, нельзя разжигать огонь, кипятить воду, готовить горячую еду. Так что девочки оказывались незаменимыми помощницами. Но мне не давало покоя поведение прабабушки Софы – почему она хотела надеть на Зарину несколько платьев? Мне снилась Зарина в гробу, облаченная сразу во все ее платья, и я просыпалась со слезами и криками. Наконец набралась смелости и спросила у своей бабушки, почему прабабушка Софа так переживала. Бабушка объяснила, что в те времена, когда прабабушка Софа была молодой, действительно существовал обычай надевать на покойного сразу несколько вещей, чтобы на том свете ему было во что переодеться. Поэтому прабабушка Софа так переживала, что Зарина замерзнет в летнем платье. Потом этот обычай ушел, но прабабушка Софа от переживаний про него вспомнила.
– А почему надо обязательно плакать? – спросила я. – Ты ведь никогда не плачешь на похоронах.
– Считается, что чем больше слез прольют по покойному, тем счастливее он будет на том свете. А я плачу, только не напоказ. Можно и внутри себя плакать так горько, что любую плакальщицу переплачешь, – ответила бабушка.
– А почему все так много едят на поминках? – уточнила я, много раз наблюдая за тем, сколько еды готовится.
– Это тоже из прошлого. Все, что съедают гости, достается покойному на том свете. Чем больше они съедят, тем сытее он будет там.
Моя бабушка всегда считала, что детям, особенно маленьким, и беременным женщинам нельзя ходить на похороны. Она написала статью в газете, где осуждала родственников, которые заставляли своих невесток, дочерей, находящихся в положении, готовить, подавать, ходить на кладбище. Бабушка была категорична в этом вопросе после того, как сначала Мадина потеряла ребенка, убиваясь по хозяйству после поминок, которые длились несколько дней, а потом Зарема, которую увезли в роддом прямо с кладбища. Она тоже потеряла ребенка. Мне бабушка ничего никогда не говорила, но все это происходило на моих глазах.
Когда я только забеременела сыном, умер мой свекор. Я сидела за рулем, развозила родственников, друзей. Работала такси. Выползала из машины, добегала до ближайшего куста, где меня рвало. Если честно, я сама прощалась тогда с жизнью, не зная, от чего конкретно умру – от раннего сильнейшего токсикоза или чудовищной усталости. После этого попала в больницу на сохранение. Потом еще дважды. Сына пришлось вылеживать в буквальном смысле слова. Когда умерла свекровь, я была на восьмом месяце и не поехала на похороны. Отказалась наотрез. Родственники не поняли, но мне было все равно. Я хотела доносить сына, действовала интуитивно. Еще много лет спустя знакомые судачили, что я так и не появилась на кладбище.
Бабушка говорила, что беременным и влюбленным не место на кладбище. Нельзя туда заставлять ходить тех, кто ждет ребенка или свидания. Странное сравнение? На самом деле нет. Говорят же, что в катастрофах выживают или сумасшедшие, или влюбленные. Беременные – те же сумасшедшие, а у влюбленных вообще своя вселенная. Но и тем, и другим не стоит напоминать о том, что есть реальная жизнь. Они должны жить своими чувствами, пусть и вызванными переизбытком гормонов. Если это не прожить, не сможешь потом сострадать, переживать. Чтобы понимать, что чувствует преданный влюбленный, нужно испытать любовь. Чтобы понять чувства матери, на что она способна ради ребенка, как ни крути, нужно стать матерью. Чтобы описать трагедию, нужно иметь соответствующий опыт. Нужно страдать, чтобы понять. По-другому не бывает.
Бабушке в результате удалось убедить местное население, напомнив о древних традициях – детям и беременным не место на кладбище.
Возможно, мама, решившая устроить торжественное развеивание собственного праха, действовала из тех же древних побуждений – не заставлять детей и внуков участвовать в похоронах, не заставлять их переживать боль. А потом еще раз, снова и снова, приходя на кладбище, убирая могилу. У каждого свой способ общения с умершими – я с бабушкой разговариваю если не каждый день, то через день точно. Спрашиваю у нее, как справиться с нагрузкой, как написать текст, который не пишется. Мама как-то призналась, что разговаривает с бабушкой дважды в день – про меня рассказывает, про внуков, ее правнуков, просит проследить за нами оттуда, с небес. Если что, мама не верит ни в бога, ни в черта. Но верит в бабушку, которая способна с небес отвести от нас все беды. А я верю, что у нее это получается. Если у меня и есть ангел-хранитель, то это моя бабушка.
Мама, когда я забеременела сыном, твердила: «На няню ты должна заработать сама, нельзя допускать, чтобы ты просила деньги на молоко у мужа». Да, в декрете я была месяц. И на няню всегда зарабатывала сама. Когда родилась дочь, я не работала две недели. Мой муж ушел в официальный декретный отпуск. Его провожали всем коллективом, даже вечеринку устроили по такому случаю. Он был первым мужчиной, которой официально оформил декрет. Восторженная его поступком секретарша звонила и спрашивала у меня, с какой начинкой заказать торт, какую мой супруг больше любит. Он был героем в глазах женской части коллектива. Супруг гулял с коляской по парку, а я уходила спать в кабинет, оставляя его в детской. Он вставал по ночам, разводил смесь, кормил, убаюкивал дочь в пять утра, давая мне выспаться. Я не считала это подвигом, геройством, о чем мне напоминали буквально все, включая собственную мать. Мол, я должна молиться на такого мужа. Молиться на него я не собиралась, потому что никто не молится на мать, тянущую на себе весь быт – от готовки, уборки до отведи-приведи на секции, занятия. Плюс магазины, плюс врачи, расписание, логопеды и бог знает что еще. У меня есть многодетные подруги, которые много лет везут на себе этот груз, и я ими искренне восхищаюсь. Я бы так не смогла, честно. Быт убивает творчество, мысли, чувства. Когда счастьем становится возможность выйти хоть куда-то в одиночестве, без детей, на несколько часов – встретиться с подругами, уехать в другой город, пойти в кино, – это уже событие. Нельзя радоваться малому, что дозволяется. Надо позволять себе удовольствие тогда, когда захочется. И если это удовольствие, счастье, радость – в работе, надо работать. Если в материнстве – заниматься детьми и домом. В кулинарии – печь торты и пирожные. Не важно, чем заниматься, лишь бы это приносило огромное удовольствие. Если муж против, не понимает, то зачем нам такой муж, как говорила одна женщина, которую я очень уважала. Ей было много лет, она всю жизнь прожила в одном браке и сохранила удивительное чувство юмора, несмотря на беды, проблемы и совсем не легкую жизнь.