«Совсем не быстрая девочка» – так говорила еще одна моя знакомая, Карина, про собственную дочь, которая очень долго шла за памперсом, долго шла на кухню за смесью. Карина переживала, что ее любимая и пока единственная внучка умрет от перегрева в памперсе или от голода, пока ее неразумная и «совсем не быстрая» мать дойдет из комнаты на кухню и обратно. Карина готовила, опасаясь, что ее любимый зять отощает, пока дождется ужина от жены. Карина приезжала к дочери и переглаживала детское белье, костюмы зятя, потому что опасалась, что дочь будет гладить так долго, что вещи опять испачкаются и сами пойдут в стиральную машинку.
Пока дочь Карины медленно ходила из комнаты в комнату, зять успевал проголодаться несколько раз и заказать наконец еду из ближайшего ресторана. Внучка умудрялась устроить потоп в ванной и каток в коридоре, вылив на пол банку с мыльными пузырями. Карина обычно приезжала следом за сантехниками и скорой помощью – любимый зять падал в коридоре на мыльном растворе и ломал ногу. Внучка успевала откусить острый перец, который прилагался к ресторанному блюду, а потом бегала, кричала и дышала ртом, как огнедышащий дракон. Карина каждый день готовила для зятя и внучки, отмывала квартиру, чтобы уже никто нигде не поскользнулся, и уезжала счастливая. Все были накормлены, дочь могла медленно передвигаться из комнаты на кухню. Да, есть женщины быстрые, как Тамара, – она не умеет долго что-то делать, ей становится скучно и неинтересно. А есть совсем медленные – и в этом их счастье. Они долго думают, медленно ходят, не спешат принимать решения. Но пока они думают, все как-то решается само собой – как правило, благодаря таким женщинам, как Карина или Тамара, которые не могут медленно, им надо сейчас, немедленно. И они берут на себя ответственность за все. Я бы хотела быть дочерью Карины, но Тамара однажды сказала, что я – ее сестра по натуре. Пришлось согласиться и продолжать бегать по жизни в быстром темпе.
– Но Берти с ней хорошо? – спросила я у Тамары.
– Да, хорошо, – будто на автомате подтвердила она. – Мне кажется, он счастлив. Такой умничка. Только ей это все не надо, и я не знаю, как ему это сказать. Ей нужна общага, студенческая свободная жизнь, а Берти – он так привязан к дому, семье. Ему хочется уюта, заботы. Они разные, понимаешь?
– Понимаю, мой муж тоже считал, что мы разные в быту, потому что я не мыла и не чистила его ботинки, как делала его мама. Я в детстве начистилась. Ты же знаешь, в осетинских селах девочки всегда перемывают обувь. И домашних, и гостей. Намылась на всю оставшуюся жизнь, – призналась я.
– Да, а я нагладилась. Терпеть не могу. Бабушка требовала, чтобы я проглаживала наволочки с двух сторон, она вшей боялась. И чтобы углы стрелами стояли на подушке, – рассмеялась Тамара.
– А я полы должна была промыть так, чтобы между половицами земля не оставалась. А как промыть, если дом без фундамента, на этой самой земле и стоит, – пустилась в воспоминания я.
– Моя свекровь появлялась на пороге утром и ходила за мной тенью. Смотрела, как я мою, убираю, готовлю. Молча. Потом делала страшно недовольное лицо и уходила. Через полчаса все соседки знали, как я неправильно приготовила мясо, как неправильно сварила суп и как я все остальное сделала тоже неправильно. Слушай, я так плакала! Мне было обидно! Я ведь старалась! Я не хотела быть плохой свекровью. Мечтала, чтобы Берти радовался, что мне нравится его избранница.
– Да, понимаю. Сейчас это редкое качество – заполучить такую свекровь. Если Настя не подойдет, можно меня в невестки взять? Я очень, очень хозяйственная. – Я пыталась пошутить, понимая, что Тамаре плохо.
– За две недели я так устала, что сейчас ничего не могу. К плите не хочу подходить. Я их кормила, на рынок сама ходила, шу им пекла и наполеон. – Соседка опять расплакалась.
Да, это уже было серьезно – Тамара пекла такие пирожные шу, которые никто не пек. Секретный рецепт. Я пробовала – это с ума можно сойти. Шу она пекла только на юбилей мужа, годовщину собственной свадьбы и каждый год на день рождения сына. То есть это было не просто пирожное, а знаковое событие. Наполеон Тамара пекла в ночь, не меньше двенадцати коржей, никакого покупного теста. Дать пропитаться, выстояться. Она испекла для меня наполеон и появилась на пороге через сорок дней после рождения моей дочери. Такая традиция – раньше нельзя ребенка показывать, хотя я была не против. Еще один наполеон соседка принесла, когда мой сын поступил на бюджет в МГУ. И еще один – когда дочь поступила в знаменитую художественную школу. А тут, на отдыхе, без всяких событий…
– Ох, – выдохнула я. – И что? Девочка на диете и не стала есть пирожные и торт?
– Если бы, дорогая. Если бы… Она сказала, что шу – это эклеры, только круглые. А наполеон слишком мокрый, она привыкла сухой есть.
Тут я раскрыла рот. Сравнить шу с эклерами – это как нанести ужасное оскорбление и шу, и хозяйке, которая его готовила. Где шу и где эклер? За такое сравнение можно и «зарэзат»! А про наполеон лучше не начинать. Мокрый? Да, бедная девочка явно не знала, о чем говорила. Наполеон Тамары был идеальным настолько, что даже в Тбилиси о нем легенды ходили. Мол, у Тамары все равно был лучше, хотя люди, об этом судачившие, Тамару никогда не видели и ее торт не пробовали. Но какая разница? Из Москвы слухи доносились!
Тамара закурила очередную сигарету. Она старалась сделать так, чтобы ее Берти было хорошо. Только ради него пекла и шу, и наполеон, и готовила то, что любил сын. Будущая невестка не была впечатлена. Долму не стала даже пробовать, узнав из чего она приготовлена – как можно есть виноградные листья?
– Дорогая, если ты не пробовала, откуда знаешь, что нельзя? – удивилась Тамара, невольно припоминая, чего ей стоило найти на рынке женщину, которая не в сезон привезла ей виноградные листья нужного количества и размера.
– На виноградных листьях бывают гусеницы, и они всегда в пыли и грязи, – ответила без всякой задней мысли Настя. Хотя в случае с Тамарой уже могла бы догадаться, что надо думать сначала задней мыслью, потом всем остальным мозгом и только потом открывать рот. Долма, которую очень любил Берти, для Тамары была, можно сказать, семейным символом. Если Берти ест долму и уже полказанка съел, значит, счастье для матери. Сына накормила любимой едой.
– И где ты такие ужасные листья видела? – ласково уточнила Тамара.
– Нигде не видела, но так думаю, – ответила та.
– Дорогая, ты сначала вот так возьми, в рот положи, пожуй немного и проглоти, потом говори, да? – Тамара от волнения снова начала говорить с грузинским акцентом. Берти тоже стал волноваться. У Насти с аудированием, видимо, было не очень хорошо – она не почувствовала подвоха.
– Ну, девочка совсем юная, на Кавказе не росла, как мы с тобой, имеет право не знать, не понимать. – Я из последних сил пыталась оставаться нейтральной стороной. Хотя уже сама готова была придушить эту Настю за то, что она отказалась от Тамариной долмы.
– Нет! Все намного хуже! – воскликнула горестно Тамара.
Куда уж хуже, после шу, наполеона и тем более долмы, я не знала. Но звучало так, будто Настя начала хинкали резать вилкой, что уже считается преступлением против хинкали и всей грузинской кухни. И любой повар, который покарает за неправильное поедание хинкали, будет оправдан.
– Хинкали? – уточнила я.
– Еще хуже! – закричала Тамара.
Куда хуже я уже боялась предполагать.
– Она бросила моего Берти! – закричала Тамара и залилась слезами. Плакала так горько, как плачут матери, когда плохо их ребенку. Когда дети болеют, падают, тоже плачут, потирая разбитую коленку. Когда плачут от несправедливости учительницы или обиды на лучшего друга.
– Как? – ахнула я, поскольку уже сама сроднилась с этой Настей и в мыслях придумывала вместе с Тамарой меню на свадьбу.
– Я ее успела полюбить как собственную дочь, – безутешно плакала Тамара. – Как она могла бросить моего Берти? Сделать ему так больно!
– Да, я тоже не понимаю, как можно было бросить такого прекрасного парня. И главное, как можно было бросить тебя? Я бы только ради такой свекрови замуж вышла! – пыталась рассмеяться я.
– Берти такой чувствительный мальчик. Я так за него переживаю. Для него это стало ударом. Он совсем не ожидал! Хотя бы подготовила его как-то, – призналась Тамара.
– К такому сложно подготовить, – заметила я. – Может, и хорошо, что сразу сказала, голову ему не морочила, не обманывала. А Берти да, чувствительный, но красивый и умный. Скоро найдет себе другую девушку.
– Да, он такой, – улыбнулась, вытирая слезы Тамара. – Пусть найдет. А что мне с ней делать?
– С кем? – не поняла я.
– С новой избранницей моего Берти!
– Любить всем сердцем, кормить, поить, что еще остается? – рассмеялась я.
– Ну как Настя могла бросить моего Берти? Не понимаю! Но, знаешь, я ей благодарна! – воскликнула Тамара.
– За что?
– О, мой Берти теперь знает, что такое семейная жизнь. Это же бесценный опыт! Готовит как шеф-повар, все умеет по хозяйству, я за него спокойна. А как он жарит мясо! Надеюсь, он найдет себе хозяйственную девушку и сможет оценить, как она справляется по хозяйству.
– Ага, это как моя бабушка отправляла меня на стройку нового дома у соседей, чтобы я научилась выкладывать винтовую лестницу на третий этаж. Говорила, что тогда я смогу проследить, когда в моем доме такую же будут выкладывать, – рассмеялась я. – И отправляла в помощь другим соседям, когда те барана разделывали, чтобы я в случае чего тоже могла правильно все сделать. А мама договорилась о практике в больнице, чтобы я научилась делать уколы, ставить капельницы. И в магазине – я же должна была уметь вязать разные узлы на галстуках и правильно складывать рубашки! Так и твой Берти – благодаря Насте он научился готовить и вести дом. Вот заведет себе новую девушку и проследит, как она мясо жарит и рубашки его складывает!
– Точно! – расхохоталась наконец Тамара. – На самом деле я и правда благодарна Насте, что делала моего сына счастливым, научила его быть заботливым, ласковым, предупредительным.