— Да как ты смеешь перечить мне холоп?.. Знать я не хочу, что ты там думаешь. Я за тебя ответчик перед Богом и законом, а ты — знай сверчок свой шесток.
Великан Иваныч спокойно посмотрел на него и сказал:
— Я точно, сударь, раб ваш, а душу тоже имею. И не ответчики вы за меня, — сам я за себя Богу отвечать буду. Что приказать изволите, — исполню; не исполню, — наказать меня вольны. А больше власти вам надо мной не дадено!..
С этой поры и началось охлаждение дедушки к Великану Иванычу.
Дедушка подозрительно смотрел на него, старался взыскивать с него больше, чем с других. Но так как сам был слишком мягок и добр и не мог долго выдерживать этой роли, то старался при случае поставить пело так, что бы непосредственное отношение к Великану Иванычу во всех случаях имел управляющий имением, Никеша, — типичный, угодливый слуга, не останавливавшийся ни перед чем, чтобы угодить своему господину, которого в душе сам же презирал и ненавидел.
И вот в таком положении было дело, когда случилась эта неприятная история с потерянным ящиком, которая только подлила масла в огонь. Дедушка в сердцах приказал Никеше распорядиться с карликом, как он найдет лучшим. И Никеша расстарался.
XIV
Мы с Сашей почти силой вывели Великана Иваныча из бани, перезябшего, всего синего. Он упирался и все говорил:
— Нет, уж вы оставьте. Великое огорчение я батюшке Иринарху Петровичу доставил. Поделом вору и мука!..
Но мы его не слушали, привели в комнату Марьи Ильинишны и здесь напоили его чаем.
Я сознавала, что Великан Иваныч пострадал тач из-за хитроумной выдумки через меру усердного управляющего Никеши, что вряд ли бы дедушка решился определить такое наказание Великану Иванычу там, — и все-таки очень волновалась в ожидании нашего об'яснения с дедушкой. Дело в том, что он вообще не любил, когда вмешивались в его распоряжения и его дела…
Я не показывала никому вида, что меня волнует, и держала себя независимо и уверенно и этим очень успокоила добрейшую Марью Ильинишну…
Но сама я все-таки плохо спала эту ночь и несколько раз просыпалась и досадовала, что время тянется, как нарочно, медленно…
XV
На другой день утро началось довольно бурно. Как только встал дедушка, к нему явился Никеша и, конечно, нажаловался ему на всех нас. Вызвали Марью Ильинишну, и она возвратилась вся в слезах и на мои расспросы сначала ничего не хотела отвечать, только отмахивалась рукой. Наконец, не выдержала:
— Дослужилась, — с сердцем сказала она, — тридцать лет работала, хозяйское добро берегла пуще глазу. А теперь, накося, из-за пустяков сущих все ключи отобрать хотят!.. А все вы меня, Наташенька, с толку сбили… Оно конечно, жаль человека, — как не пожалеть. Ну, а тоже этак по-своему распоряжения отменять, конечно, дело не подходящее. Этак все распустятся, — что же толку будет?..
— Да вы сказали, Марья Ильинишна, что мы с Сашей это сделали?..
— Еще чего!.. Только этого не доставало, — вас еще под деденькин гнев подводить!.. — Сказала, что сама пожалела Великашу и выпустила его А они, Иринарх Петрович, на меня и накинулись. И поделом мне, старой дуре!..
Я обняла добрейшую старушку, крепко поцеловала ее и говорю:
— Я вас не выдам, милая Марья Ильинишна, и помирю с дедушкой, а он сложит гнев на милость…
Но Марья Ильинишна была безутешна и не очень-то верила в силу моего заступничества…
К дедушке с поздравлением мы с Сашей отправились после утреннего кофе, разодетые, расчесанные. Я так волновалась, что беспрестанно забывала начало выученного французского стихотворения, припоминала его и оттого волновалась еще больше.
Дедушка встретил нас ласково. А когда мы его поздравили, и я кое-как пробормотала стихотворение, он совсем разошелся, потрепал меня по щеке, обнял и поцеловал в лоб.
— Merci, Natalie, — сказал он, — а я перед тобой виноват во многом. Каюсь, наговорил загодя, нахвастал, а теперь и на попятный… Да!.. Уж ты сложи гнев на милость, Наташечка, не меня в том вини…
— А что такое, дедушка? — спросила я, будто ничего не зная, что случилось…
— Да что, — махнул рукой дедушка, — куклы-то, о которой я тебе сказывал, — нет у меня… Да!.. Постой, дай срок выпишу другую, а эта, которую мне прислали, приказала долго жить…
Не зная, как свести разговор на то, что мучило меня, я рассеянно спросила:
— А что такое случилось, дедушка?..
— Да вот этот ротозеи, Великашка, виноват… Совсем негодный человек стал. Что ни скажешь ему, куда ни пошлешь его, — все напутает, испортит… Он, изволите ли видеть, дорогой целый ящик ухитрился потерять!.. Да хоть бы вернулся, поискал бы. А то будто так оно и должно быть. Потерял и потерял. Только на то и достало смекалки, что приехать и доложить о том, что он посылку потерял. Вот дурак какой!..
Дедушка опять начинал сердиться и волноваться. Он, кажется, больше моего жалел о потерянной кукле. Несколько раз во время его слов я пыталась остановить его и сказать все, — но что-то меня удерживало…
— Теперь кончено, — сердито сказал дедушка, — вон его!.. Как праздники пройдут, — ушлю его в дальнюю деревню, пусть хоть свиней там пасет… Мне до него дела нет… А ты не горюй, говорю, — ужо новую куклу выпишем. Уж я что задумал, от того не отступлюсь…
Я сделала очень печальное лицо и сказала:
— Ну, за что же вы хотите гнать Великана Иваныча?..
— Видеть его не могу!.. Вот что!.. Надоел он мне, да и дурак!..
— Дедушка, — решилась я, наконец, высказать свою мысль, — уж если мне куклы нет, — сделайте мне хоть одно одолжение…
— Какое там?..
— Отпустите к нам Великана Иваныча, только не отсылайте его далеко…
— Ну, это мать твою надо спросить, захочет ли она такое сокровище в дом принять!..
— Захочет, захочет, я знаю, — обрадовалась я… Неслух он, норовистый… Ни в чем угодить не хочет… А вечор — вовсе взбунтовался… Уж виноват, так возмездие принимай безропотно… А он и этим пренебрег! Ну, еще того хуже ему будет. Он меня узнает…
Тут уж я не выдержала.
— Дедушка, — горячо сказала я, — он не виноват, видит Бог… это… я… я сделала… Вот и Саша подтвердит!..
Дедушка недоуменно посмотрел на меня…
— Ты?.. А ты-то тут причем, егоза?..
— Я его выпустила… Он не хотел итти, упирался… А мы с Сашей его чуть не силой увели из бани!.. А Ни он, ни Марья Ильинишна здесь fie при чем…
Дедушка несколько минут молча смотрел то на меня, то на Сашу; наконец, сухо сказал:
— Яйца, выходит, курицу учат… Не по нраву это мне, внученка… Не след не в свое дело вмешиваться…
Мне стало как-то не по себе, холодно и жутко. Я как-то вся ушла в себя. Дедушка, видимо, это сразу заметил и быстро переменил тон:
— Ну, ну, ладно, не дуйся на меня. Вперед только этого не делай… А то вон я и Ильинишну свою разобидел из-за тебя!.. Да!..
— Дедушка, — обрадовалась я его перемене, — так отпустите к нам Великана Иваныча? Не будете его ссылать?.. Вместо куклы-то порадуйте меня хоть этим…
— Говорю, — мать спросить надо, прежде.
— Да уж я это улажу, дедушка.
— Ну, ладно, ладно!.. Мне он надоел порядком, да и неверный человек стал… Я таких не люблю…
— Так можно?.. Да?.. — взвизгнула я, бросаясь к нему. — Можно?..
— Мать спроси, мать раньше спроси, егоза!.. — усмехался дедушка. — А то ты больно много воли что-то над нами забрать хочешь!..
— Спасибо, дедушка. Вот вы какой хороший. А на Марью Ильинишну не сердитесь, она не виновата. И я ей сейчас об этом скажу, и вы помиритесь… Да?.. Хорошо?..
— Ах, торопыга, торопыга!.. — вздохнул дедушка с усмешкой и махнул рукой. — Что мне с тобой делать?..
XVI
Я вне себя от радости бросилась сообщить о своей радости маменьке, умоляя ее не отказываться от того, чтобы Великан Иваныч переехал жить к нам.
— Да, да? Вы позволите, маменька? — спрашивала я, не переставая ее целовать.
— Ах, Господи, — отбивалась она от меня, — да пусти меня, ты меня задушишь…
— Нет, вы скажите, — сделаете это для меня?
— Да еще, может-быть, папенька раздумает.
— Не раздумает, не раздумает. Вы-то только согласие дайте…
— Да я, что ж, я рада буду. Все-таки свой человек, — нерешительно сказала маменька…
— Ну, и благодарствую…
Я повернулась и убежала. Ворвалась к Марье Ильинишне, успокоила ее; потом бросилась искать Великана Иваныча.
Он сидел на кухне, такой жалкий, робкий, встревоженный, ожидая, что его вот-вот позовут к дедушке на расправу.
Я вызвала его в комнату Марьи Ильинишны и скороговоркой сказала ему:
— Ну, Великан Иваныч, собирайтесь в дорогу, — вы переезжаете с нами. Я просила дедушку, и он согласился отпустить вас. А вы хотите жить у нас?.. Вы будете совсем, совсем свободны, делайте, что хотите и что знаете. У нас дом большой, хороший, и вам хорошо будет…
Великан Иваныч долго не мог понять, в чем дело. А когда, наконец, понял, — то даже прослезился.
— Попросите маменьку, барышня, за меня, — сказал он, — тяжело мне жить здесь. Не любят меня — и управляющий, и дворовые за то, что близок я был к старому барину. Рады в грязь меня втоптать и с грязью смешать!.. А уж я вам заслужу, барышня милая, видит Бог, по всей моей силе-возможности!..
— Да и просить нечего, — маменька согласна, и дедушка тоже… Вот завтра вместе и уедем с вами, к нам, в Криуши. Ах, как я рада!..
XVII
Три дня праздников пролетели незаметно, в каком-то угаре. И на третий день многие стали раз'езжаться. Мы с маменькой тоже должны были уехать этим вечером. Наши вещи были уже уложены. И маменька, и няня порядком уже соскучились в гостях и только и думали о том, как — бы скорее добраться до Криушей.
Я волновалась ужасно. Дело в том, что я не знала, как мне заикнуться дедушке о Великане Иваныче, а сам он будто нарочно не поднимал об этом разговора. Я посоветовалась с маменькой. А та и говорит:
— Неловко будет, Наташа, сейчас об этом говорить. Потом, при случае, лучше. А то дедушка обидится…