Над забором катилась, не отставая от нас, выпуклая луна. Николкина макушка была рядом с моим подбородком. Его локоны отчего-то пахли сухой тёплой травой…
Наконец приехали, отдали «Каму» Насте. Она уже волновалась.
— Не за велосипед, а за вас, дурни…
Через две минуты мы оказались дома у Гошки и Николки.
Их мама — пожилая, но маленькая, как девочка, — коротко возрыдала над вернувшимся блудным сыном.
— Бродяга ты бессовестный! Не смей больше…
Гошка повёл нас в комнату. Там, взгромоздив загипсованную ногу на табурет, полулежал на диване знакомый клочковато-бородатый мастер. Завозился.
— Ну что? Отыскался обормот? Доберусь я до него однажды. Кабы не нога…
Заметно было, что он приложился к бутылочке, слегка пахло спиртным. Но больше пахло деревом, стружками.
— Папа, ребята помогали Николку искать. Ты вот его, Альку, помнишь? Он с бабушкой рамку заказывал.
— А! Ну как же! Гошик, дай с полки!
Гошка грузно встал на табурет у стеллажа со всяким инструментами и фигурками из жёлтого дерева. Потом спрыгнул (мигнули лампочки).
— Вот…
Рамка была как прежняя. Ну, только лак свежий. Узоры — в точности. Я взял её в ладони, пригляделся. Она, кажется, была склеена не только в углах, но и пополам — где верхний и нижний бруски.
Гошкин отец опять повозился и сказал с удовольствием:
— Заметил? Я не стал делать её новую целиком, а заменил сгоревшую половину. Можно считать, что это отреставрированное изделие. Так оно, наверно, лучше? Семейная реликвия всё-таки…
— Ух ты… — Я побаюкал рамку, как котёнка. — Бабушка просто растает…
— Не надо, — с налётом важности улыбнулся Гошкин отец. — Роль Снегурочки не для бабушек. Скажет спасибо, и ладно…
— Спасибо, — сказал я. — Только знаете что? У меня с собой денег-то нет, я не знал… Можно, я рамку сейчас возьму, а завтра мы обязательно расплатимся? Мне рамка нужна, чтобы дома не влетело за поздний приход. А то мы столько мотались по улицам… — Это я деликатно намекнул на свои заслуги в поисках Николки.
— Забирай, забирай, — великодушно сказал мастер.
— Вот хорошо! А… сколько денег надо будет принести? — И подумал: найдутся ли они нынче у бабушки?
Он довольно улыбнулся:
— А нисколько не надо. Вы теперь вроде как друзья с Гошиком. К тому же мне эта работа была одна радость. Можно сказать, приобщился к старинным мастерам.
— Ой… спасибо. Только бабушка, наверно, не согласится. Она в таких делах такая… щепетильная.
Гошкин отец насупился, но, по-моему, не всерьёз.
— Понятно, бабушка человек принципов. Но вот я тоже щепетильный. Да… Если мой подарок не берут, я обижаюсь.
— А это подарок, да?
— Да. И потом, не бабушке, а тебе. Такая вот ситуация…
— Тогда… ещё раз спасибо.
— Меня зовут Дмитрий Алексеевич, — сообщил он и почесал клочковатую бороду с крошками. — Заходите к нам, братцы. Гошка у меня положительный. А может, придётся опять Николку ловить… Я вот доберусь до него, только встану.
Он велел Гошке найти плотную бумагу и упаковать рамку.
После этого мы с Вячиком понеслись домой.
Дома, конечно, все уже «стояли на ушах». Отец, правда, сохранял внешнее спокойствие, зато мама успела побывать дома у Вячика. И там узнала, что «этот негодяй тоже ещё не появлялся, а когда появится, получит за всё по полной норме». Папаша у Вячика был молчалив и крут. Мать шумная и быстрая на руку: сперва даст по шее, а потом уже разбирается и жалеет после времени. Но я надеялся, что на этот раз Вячику зачтётся уважительная причина. И мне тоже!
— Мы не гуляли! Человек пропал! Маленький! Мы искали по всему Стекловску!
Ну, в ответ, конечно: «А о нас ты подумал? Мы решили, что ты сам пропал! Ты знаешь, какая в городе криминогенная обстановка!» Но это уже так, на тормозах. Нашёлся ребёнок, можно вздохнуть и порадоваться. Поворчали ещё, дали варёной картошки с молоком.
Потом я поманил бабушку в её комнату.
Ну, она прямо помолодела, когда рамку увидела.
— Какая прелесть…
А когда про всё узнала, даже прослезилась чуть-чуть.
— Я сразу увидела, что этот Дмитрий Алексеевич очень милый человек, с особой внутренней интеллигентностью. И какой мастер! Истинный художник… Алик, ты передай ему, что я не нахожу слов. И всей душой… ну, ты понимаешь…
— Понимаю, понимаю… Ба-а! Ты ведь готова была на любую плату, верно?
— Что ты имеешь в виду? — Тон бабушки стал посуше.
— Не могла бы ты дать мне из сэкономленных денег хоть ма-а-ленький процент?
— Странно… Разве ты автор этого произведения?
— А кто это произведение отыскал и принёс?
— Д-да… Но откуда у тебя столь корыстные проявления? И зачем тебе деньги?
— На водку, наркотики и закупку оружия. Решил начать настоящую мужскую жизнь.
— Сейчас я тебе покажу мужскую жизнь! Говори серьёзно!
— Если серьёзно, то скоро у Пшеницыной день рождения.
— Не у Пшеницыной, а у Насти.
— Ага. И ещё у Стоковой. У Сони. Я обещал, что приду с подарком…
КОНТРОЛЬНАЯ ПО АНИМИЗМУ
Я так умотался в тот вечер, что лёг сразу после разговора с бабушкой. Думал, сразу усну. Но опять не спал до полуночи. Луна выкатилась в середину неба и сделалась очень яркой.
Я завернулся в одеяло и сел на подоконник. Многие не любят полнолуния, говорят, что от него исходит какое-то вредное влияние. А мне нравится круглая луна. По-моему, как раз при её свете происходят всякие чудеса.
Вот и сегодняшний вечер оказался почти сказочный. Эти переулки в сумерках, заросли, журчание воды под мостами, рыскливые кошки, жёлтые окна… И театр Демида, похожий на кладовую вещей из разных волшебных историй… И даже в тревоге за Николку была приключенческая напряжённость. Как в моих некоторых снах, когда я кого-то ищу, догоняю в запутанных улицах таинственного города.
Эти сны обычно обрывались на середине. А нынешняя сказка раскрутилась до конца. И конец оказался счастливый…
Я вспомнил, как вёз на раме малыша Николку и как волосы его пахли скошенной травой. И как он спросил:
«А ты знаешь, что этот забор на самом деле поезд?»
Я не удивился Николкиному вопросу. Понял, что Николке известны странности мира так же, как и мне.
Эти странности я называл словом, которое придумал давным-давно: «Многоразность».
Ещё в дошкольные годы я стал понимать, что у одной и той же вещи может быть множество видов и свойств.
Я знал, например, что переднее колесо у велосипеда рыжего мальчишки Вадика — колесо только в здешнем, ближайшем мире. А в соседнем оно — круговертящаяся толпа на рыночной площади. А ещё — плоская спиральная галактика в чудовищно отдалённом космосе (отдалённом и в то же время очень близком — рукой можно дотянуться).
Мне было понятно и то, что фильм «Золушка» — это ещё и серебряный шар на новогодней ёлке, и поросшая жёлтыми одуванчиками поляна за гаражами, и серебристый купол городского цирка… А тополиная аллея недалеко от гимназии была ещё коробкой цветных карандашей в ранце незнакомой девочки и большим, с побитой зелёной эмалью чайником на кухне бабушкиной знакомой тёти Риты…
Можно сказать, конечно, что всё это чушь и бред. Это, мол, самые разные вещи, нет между ними никакой связи. Но я-то знал, что есть. В каждой вещи скрыто ядро, её сущность, обросшая множеством свойств. И эти свойства в разных мирах проявляются в совершенно разных, неожиданных формах. А то, что миров множество, что вселенная многослойна, как толстая книга, я тоже ощущал с давних пор. А теперь об этом и учёные говорят…
Я знал, что если попаду в другой мир, могу узнать в афишной тумбе свои старые ботинки, а в летящем над крышами самолёте домашнее задание по математике…
Когда рыжий Вадик влепился на велике в гараж и в колесе полетели спицы, рынок на площади прикрыли и перенесли за город. А что там стало с далёкой галактикой, не знаю. Надеюсь, что обошлось. В конце концов, колесо-то Вадик починил…
А когда мы нынче вечером катили вдоль забора, где-то мчались на велосипедах (или на конях) мальчишки вдоль стоящего у перрона поезда с квадратами освещённых окон. Может быть, им нужно было успеть заскочить в вагон, чтобы куда-то не опоздать. Чтобы в дальнем мире не оборвалась важная взаимосвязь…
Я понимал, что говорить с другими про такое — себе дороже. Отец скажет, что надо вовремя ложиться спать. Мама, чего доброго, поведёт в поликлинику: нет ли у сына какого-нибудь синдрома? Бабушка… даже она лишь покивает и погладит по голове: детские фантазии.
Настя и Вячик — они хорошие люди, но… Настя по доброте душевной просто сделает вид, что поняла. А Вячик, чего доброго, отпустит шуточку. В нём иногда пробивалось этакое ехидство.
А вот Николка… Нет, говорить с ним я не собирался. Он скорее всего и сам не понимал, что чувствовал. Но передо мной словно зажглась в темноте светлая точка. Не злая, не горящая, а хорошая такая искорка. Значит, есть линия…
В летнем лагере инструктор Володя как-то завёл с несколькими «поповичами» научную беседу. Это была смесь геометрии с рассуждением о тайнах пространств.
«Возьмём в пространстве точку. Через неё можно провести бесконечное множество линий. Правда ведь? Но как быть, если среди этих линий вам надо найти одну? Ту, в которой скрыта важная для вас истина! Это в миллион раз труднее, чем отыскать иголку в стоге сена… Но вот в пространстве появляется ещё одна точка. С теми же свойствами, что и ваша. Понятная вам, просто родная. И через две точки — через вашу и через ту — можно провести лишь одну-единственную линию! Она-то и будет той, что вы ищете. Безошибочной…»
Между мной и Николкой протянулась линия истины. Той, что «многоразность» существует во вселенной на самом деле.
Мне стало жутковато и… как-то очень просторно. Из окна, с высоты, были видны таинственные переулки. Блестела сквозь деревья Стеклянка. Я посидел ещё, подышал поглубже, чтобы успокоиться. Подмигнул луне и перебрался на постель.
…И опять снился мне запутанный город с фонариками. Прямо по улицам бежали бесшумные поезда. Они как бы скользили с одного прозрачного этажа на другой. Сквозь этажи разных пространств прорастало круглое здание с разноцветными окнами. На выпуклой крыше здания сидела деревянная сова. На крыше и в то же время у меня на локте. Это была не только сова, но и вопрос: «А что, если точек не две, а много? Значит, линия будет не одна?»