Она так же деловито, как я, посоветовала:
— Чиркни у колен — и будут бермуды. Вон как у Игоря Тулеева, — она показала вперёд. — Или вон, у Вальдштейна…
Игоря Тулеева на передней парте я не разглядел. А Вальдштейн сидел неподалёку, на соседнем ряду. Тощий, с редкими и почти белыми волосами, большеухий. Выставил в проход незагорелую, в царапинах, как от кошки, ногу, грудью лёг на парту и быстро-быстро писал в тетради. И при этом водил по губам языком. На губах лопались крошечные пузырьки.
Иногда Вальдштейн быстро оглядывал класс из-под упавших на лоб прядок. Встретился глазами и со мной. Глаза были рыжие. Вальдштейн усмехнулся без всякого дружелюбия. «Неприятный тип», — решил я, а Насте сердито разъяснил:
— Бермуды хороши для Бермудских островов, там климат тропический. А здесь, когда придут холода, я в них куда денусь? Головой в Бермудский треугольник? Других-то штанов у меня нет, мы же погорельцы.
— Кто?
— Дом сгорел! Недавно. Со всем имуществом. Сожгли…
Она трубочкой вытянула губы. Тихонько свистнула.
— Пшеницына! Тебе не стыдно?
Настя прижала к щекам ладони.
— Ой, Дора Петровна, я нечаянно! Честное слово. Это у меня так выдохнулось.
— Если выдохнулось, значит, ты закончила писать? Дай тетрадь.
Я взял свою и Настину тетради, отнёс к учительскому столу. Дора Петровна тут же нацелила в них авторучку.
— Та-ак… Прекрасно… Молодец, Саша Иволгин. Очень образно и без ошибок… А Настя… тоже хорошо… Но слово «удалённая» пишется через два эн, пора бы запомнить. Четвёрочка…
И раздался звонок. Почти со всех парт пошло: «У-у, мы не успели!»
— Кто не успел, допишет дома и принесёт в понедельник.
Это мне понравилось. В гимназии наша Лизавета Марковна шиш бы пошла на уступки: «Ничем не могу помочь, вам следовало уложиться в урочное время…»
В коридоре я сказал Насте:
— Всё же следует обозвать тебя Наськой.
— Это почему?
— За ротозейство. Не могла списать без ошибки!
— У тебя так и было написано: с одним эн!
— Не сочиняй. Тогда бы не было пятёрки. Я всегда пишу без ошибок.
— Ой-ой-ой! Хвалиться — не молиться…
— Я не хвалюсь. Это у меня от природы. Зато по математике — полные тормоза…
— А для меня четвёрка по русскому — это счастье, — выдохнула Пшеницына. — Пошли во двор, а?
На дворе опять стоял весёлый гвалт и мелькали в воздухе шишки-снаряды. Слышались крики:
— Эй, камрады, не отступать! Обходи их с тыла!
Не двор, а «горящая точка».
Разглядел я и старого знакомого — с Денди на майке. Майка выбилась из шортиков и моталась, как боевое знамя.
Сквозь эту свистопляску шагал коренастый дядька в синем спортивном костюме. Видимо, учитель физкультуры. За ним укрывались несколько хитрецов с шишками в руках. Мой «камрад», изогнувшись, пустил свою шишку в одного из них. Ой!.. Лёгкая шишка взлетела в потоке воздуха и угодила физкультурнику точно в лоб.
Мальчишка обомлел. Потом качнулся, чтобы удрать.
— Стоять! — басом приказал учитель.
Он держался за лоб. Потом подошёл к виноватому. У того голова ниже плеч. Сдвинул коленки и мотал на кулак оранжевый трикотажный подол.
— Ну, что теперь с тобой делать?
Тот глянул снизу вверх одним глазом. Шёпотом угадал:
— Привести родителей, да?
— Гм…
Учитель показался мне похожим на врача Игоря Васильевича. Я взял Настю за руку, раздвинул зрителей, и мы встали за спиной несчастного «камрада».
— Простите его, пожалуйста, — сказал я. — Здесь виновата неоднородная плотность атмосферы. Он не хотел.
— Да. Я не хотел, — с сокрушённым вздохом подтвердил бедняга.
— Он больше не будет, — в тон мне пообещала Настя.
— Да. Я больше не буду, — мальчишка глянул уже двумя глазами.
— Ничего себе! Вкатить человеку в лоб такую дулю, а потом «не буду».
Продолжая мотать майку, «камрад» насуплено сообщил:
— Это вовсе не тяжёлая дуля. Мне два раза в лоб попало, и ничего…
— Милый мой! Не сравнивай высокоученый лоб педагога со лбом необразованного второклассника.
— Нет. Я образованный, — тихо, но решительно заявил наш подзащитный.
— Андрей Андреевич, он образованный, — на полном серьёзе подтвердила Настя.
— Да? Ну, тогда ступай. Но смотри…
«Камрад» облегчённо ускакал. Физкультурник подмигнул нам.
Неподалёку перекидывались мячиком мальчишки из нашего класса.
— Иди к ним, — понимающе сказала Настя.
И я пошёл. И меня приняли в круг как своего.
РЭКЕТИР
По причине субботы расписание было облегчённое. После русского — история, а потом два урока физкультуры.
Я угадал — учителем был Андрей Андреевич, перед которым мы с Настей заступились за второклассника. Он сказал, что заниматься будем на спортплощадке.
Площадка оказалась позади школьного двора, за забором, там, где сосны. За ней зеленел сквер — берёзы и клёны. Хотя не только зеленел: в клёнах было много желтизны. Но погода стояла — как в июле.
К забору были привинчены крючки-вешалки, словно в гардеробе. Удобно. Почти все мальчишки прихватили с собою сумки и рюкзаки, чтобы не возвращаться потом в школу. Переодеться можно было и здесь. А кто одет был полегче, вообще не стал переодеваться. Но мне, конечно, пришлось вылезти из своей тесной отглаженной формы.
А девчонки застряли в школьной раздевалке — у них с переодеванием всегда много возни. Пока девчонок не было, мы играли волейбольным мячом в «вышибалу». Вальдштейн почему-то всё время метил в меня, хотя в глаза при этом не смотрел. Ну, чёрт с ним.
Наконец пришли девочки. Настя была в белых шортах и белой майке, и я подумал, что теперь она похожа на мальчишку (если бы не золочёные колечки в ушах). И ещё подумал, что в девчоночьем наряде она всё-таки симпатичнее. Потом я испугался, что она заметит моё разглядывание и мои мысли. Упал в траву и стал отжиматься для разминки.
Андрей Андреевич объявил: сейчас будет кросс. На километр. Два круга по аллее, которая опоясывала площадку и сквер.
Сперва я старался бежать недалеко от Насти, но потом испугался: решат ещё, что я всё время льну к ней. Начал набирать скорость. В лагерной спартакиаде у меня было четвёртое место по бегу, и тут я скоро оказался среди тех, кто впереди.
Первым бежал Игорь Тулеев в своих широких бермудах с бахромой у колен. С виду неуклюжий, полноватый, а вон как припустил! Следом за ним — его дружок, маленький Ренат Латыпов. Они так старались, что на бегу бросили в траву свои безрукавки, сделанные из школьных курточек.
Я, наверное, мог бы их обойти, но высовываться не стал, прибежал третьим.
После этого Андрей Андреевич сказал, что в награду за блестящие спортивные результаты отпускает всех нас домой раньше срока. Девчонки, радостно визжа, кинулись в школу, в раздевалку. Мальчишки тоже разбежались в одну минуту. На крючках не осталось никакого имущества. Даже моего!
Я обалдело стоял перед пустым забором. Потом заоглядывался. Ну, слава Богу! Мой костюм и пакет с книгами висели на сосне. Метрах в трёх от земли, на сухом сучке прямого ствола.
Шуточка! Ну да ладно, может, и не злая. Просто слегка подзаводят новичка.
Я небрежно плюнул через плечо, обхватил ствол руками-ногами, забрался по нему немного вверх и дёрнул повисшие штанины. Сучок обломился, имущество свалилось мне на голову. А я — на колючие шишки. Ой…
Покряхтев, я поднялся. Влезать снова в тесный жаркий костюм не хотелось страшно. На мне были баскетбольные трусы с лампасами и майка с надписью «Lada». Сойдёт для прогулки до дома. Я аккуратно уложил в пакет белую рубашку и галстук, свернул в муфту брюки и пиджак, затолкал туда же. Пакет раздулся и заскрипел, я шёпотом обругал его (пострадавшие от шишек места болели). Разогнулся и увидел Вальдштейна.
Тот стоял в двух шагах.
По виду никак не скажешь, что пацан из шестого. Скорее, очень длинный третьеклассник. Был он тощий и суставчатый, с тонкой шеей. Просторные короткие штаны из камуфляжной ткани свалились бы с него, если бы не тугой ремешок. И клетчатая рубашка обвисла, как на палке. Но смотрел он своими рыжими глазами не как младший, а прицельно и дерзко.
К его поцарапанным ногам прилипли чешуйки сосновой коры. Я посмотрел на них, на сосну. Пнул пакет кроссовкой и спросил:
— Твоя работа?
Без обиды спросил. Понимаю, мол, шутка. Ссориться не хотелось, хотя Вальдштейн мне явно не нравился.
Он облизнул губы и откликнулся охотно:
— Моя. Скажи спасибо, что твои шмотки не унесли совсем. В залог.
— В какой залог?
— Потому что ты их повесил на чужой крючок.
— Я не знал, что крючки тут персональные.
— Потому и помиловали, что не знал. А за вешалку надо платить. На первый раз с тебя полбакса. В рублях, по нынешнему курсу.
Я быстро прикинул: полдоллара — это не так уж много. В пересчёте это сейчас чуть больше, чем два трамвайных билета… Но с какой стати? Я сказал:
— Мальчик, ты ушиб головку, когда лазил на сосну, да?
Вальдштейн в ответ сощурился. Сунул в широкие карманы кулаки. Подошёл ближе. Опять облизал губы.
— Завтра не принесёшь полбакса, послезавтра потребуют целый. Потом два. По счётчику. А через неделю сдерут шкуру.
— Надуй пузо, — посоветовал я. — А то штаны свалятся.
Он проговорил негромко, но увесисто:
— Сам-то не надувайся. Ты, наверно, думаешь: стоит тут такой нахал и берёт меня на понт. А знаешь, кто с тобой будет говорить, если не заплатишь? — И печально так наклонил голову к плечу.
Я не знал. Но догадывался. Наслышан был про школьное рэкетирство. Даже в гимназии с меня пытались деньги выбить. Но там хоть процентов не требовали! Да и не разгуляешься с этим делом в гимназии-то. В ней каждый день дежурили два милиционера. А здесь…
Дело известное. Компания посылает вперёд такого вот нахального шкета, а когда тот получает отпор, подваливают старшие: «Зачем обижаешь маленького?»
Видать, сомнения и страхи написались на моём лице. Вальдштейн довольно хмыкнул: