— Чтоб… чтоб такая большая и так за косы хвататься!
— Гляди-ка!.. Бабке хочет наябедничать, — толкая Свету, говорит Люда.
— Вам хорошо! Море ваше! — плача, говорит Ляля, садится на песок и торопливо натягивает платье на мокрое тело.
В это время подходит к берегу большая лодка, груженная камышом. От камышей пахнет сыростью, болотной травой и плесенью. Какой-то старик закатывает брюки и выходит из лодки.
— А зачем ему камыши? — спрашивает сквозь слёзы Ляля.
— Как так «зачем»?.. А печку топить? Разве у вас без печей живут?
Ляле стыдно сказать, что у них в городе дом без печей, без собачьей будки, без деревьев в саду, без моря.
— Печки нет, — говорит она. — Зато есть двор, и есть трубы, и паровое… И есть кочегар. Он топит один на весь двор. А в доме семь этажей… И после войны все стёкла новые поставили, а сады у нас посредине города. Там ограды и памятники. Есть даже памятник дедушке Крылову — вот который про слона и моську сочинил. Немец в него как целил, а не попал… Он сидит на камне и вокруг петухи, и вошки, и есть журавль… Не живой, а тоже памятник…
— Завралась, — говорит Люда, — думаешь, не видали мы памятника? У нас тоже есть памятник «Жертв Революции». С флагом.
— А у нас есть поде «Жертв Революции», — говорит Ляля. — Посредине города. Всё в цепочках.
— Ой-я! — говорит Света и разводит толстыми ручками.
— Завралась! — говорит Люда. — Цепки не может быть посреди поля. Какая такая цепка?
— А вот такая! — говорит Ляля. — Можешь даже маму мою спросить.
— И спрошу, что ты думаешь?
— А мой папа был в Африке, — говорит Ляля. — Там дети бегают голые посредине города…
Он сам видал.
— Так ты думаешь, мы не слыхали про Африку?! — говорит Люда. — А талые потому, что капиталисты там. Когда у нас Михайловна овдовела, так ей из Рыбтреста сразу выдали ордера на калоши и полупальтики для всех пятерых ребят. А в Африке малолетки голые!..
— О-лень-ка! — кричит, показавшись вверху над скалою, тётя Сватья и придерживает рукой край летящей косынки. — Ты, что ж, загулялась, деточка? Мамочка кличет, по саду бегает. «Не утопла бы», — говорит. А я говорю, грех накликаете, Зинаида Михайловна! Зачем ей утопнуть? Дитё гуляет… Так ты обедать иди, Оленька. Обедать тебе сготовлено.
Ляля смотрит вверх на скалу, на тётю Сватью, на, её растрепавшиеся от ветра волосы, на её летящий платок и вспоминает, что ей и в самом деле очень хочется есть.
«Рыбалят»
Третий час. Как жарко!
Разомлев от жары, Ляля, Света и Люда плетутся вдоль берега.
Говорить им трудно. Чтобы говорить, надо громко кричать, потому что на берегу очень людно и шумно.
Над самым обрывом, который навис над морем, стоит, весь в лесах, большой пароход, похожий на дом.
На лесах, свесив ноги, сидят босые рабочие. Их так много, будто все люди из бабушкиной станицы прибежали сюда и взобрались на леса. Это они стучат молотками о железный бок парохода. Под ударами их молотков пароход звенит, гудит и звякает.
…Два раза в жизни Ляля ездила с маминой мамой, бабушкой Капитолиной, на пароходе по Неве. Но у тех пароходов видны были только полы и перильца. Всё остальное — и бока и дно — оставалось под водой.
А у этого, здешнего, парохода видны бока, видно и днище. Бока у него шершавые, все в ракушках. Это море его облепило ракушками, когда он тоже плавал в воде.
Ляля останавливается и подымает голову.
— Что глядишь? — говорит Люда. — Не видывала ремонта?
— Видывала! — отвечает Ляля и отворачивается. Она никогда не видала ремонта.
Постояв немного возле судоремонтной верфи, девочки идут дальше.
В ушах у них теперь уже не так сильно звенит. Чем дальше они отходят, тем глуше шум. Далеко за ними остался вытащенный на берег пароход, одетый в леса.
Всё тоньше, всё дальше, всё глуше шум у них за плечами.
Ляле кажется теперь, что это тишина гудит и жара гудит. Гудит жаркий воздух и жаркий песок.
Как жарко!
Люда, Света и Ляля садятся в тень, под скалой, на камешек. Море совсем не колеблется. Кажется, будто и морю жарко. Из его глубины торчит неподвижный и толстый палец — вышка землечерпалки.
Когда-то, в войну, здесь стояли немцы. Они хотели забрать себе море, и берег, и землю в станице — так рассказывает Люда. Это немцы разбили землечерпалку. С тех пор она перестала черпать ил и песок со дна, но до сих пор ещё торчит над водой её ржавая вышка.
— Ой, а чего здесь было! — задумчиво говорит Люда. — Вот раз, когда уже немец утёк, вышел ранним утречком на берег дед Никифор. Видит, три морячка лежат на песке. В моряцкой одежде, в хороших сапожках… На одном майорские погоны. На другом — капитанские. А третий — рядовой. Матрос. Дед бегом до колхоза. Так и так. Прибило к берегу морячков… Сбежались бабы со всей станицы… Смотрят, в лица заглядывают. Всем страшно, не свои ли, не родные ли?.. Не признали за свойственников. Стало быть, с дальнего берега землячки.
Захоронили их вон там под клёном. Шибко плакали. Соколиками, сыночками называли. Гробы всю дорогу на плечах несли.
Схоронили, конечно. А по фамилии не знаем. До сих пор не знаем, какое у них имя, отчество.
Выстроили заборчик вокруг могилки. Стали ребята из детского сада носить на могилку цветки. А летом Нетопорченко с «Плодовощбазы» просвежает краской ихний заборчик…
Люда часто-часто мигает. Её белые бровки вздымаются, движутся, словно хотят взлететь…
— А один паренёк из юнгов на дно нырял, — вдруг говорит Света. — Землечерпалку чинить будут, вот он и нырнул. Так столько ракушек на ней осело, что ужас!
— А как это он увидел на дне ракушки? — спрашивает Ляля. — Ведь в воде же темно!
— Очень просто. Вот эдак. Взял да увидел.
— А под землечерпалкой этой, — вдруг говорит Люда, — один дедка живёт… Так волоса у него до пяток. Вместо пальцев крабы, вместо глаз медузы. Ну, а вместо носа камыш…
— Нет такого деда! — говорит Ляля.
— То есть как это «нет»! — удивляется Люда, — А ты докажешь? Вредная какая! Деда нет, а цепки посредине поля есть? Ага! Губы сразу-то подобрала… Молчишь…
— Не молчу! — говорит Ляля и вспоминает, что надо обидеться. Но ей лень обижаться: так жарко!
Вот лежит медуза на бережку. Это море выбросило её на песок.
Медуза тает. Ей, наверно, тоже жарко.
Девочки поднимаются. Лениво гуськом бредут они вдоль берега. Берег пустынный. Кругом ни души. Но вдруг Ляля видит, что на берегу стоит седой человек. Он стоит в странном доме без стен, но зато с широкой красивой крышей из камыша. Человек спокойно смотрит вперёд, на море. На нём белый передник и шапка зюйдвестка. Перед ним большие весы.
— Приёмщик, — говорит Света.
— Заядлый он! — объясняет Люда. — Такой скандальный… Дед Матвеич, который сменщик ему, тот много потише…
А «Заядлый» даже и не глядит на девочек. Он почёсывает затылок.
На песке, рядом с ним, лежит лодка с опрокинутым кверху днищем. Её днище просмолено. Из терпко, пряно и сладко пахнущей черноты рвётся мелкая мошка. Мошка увязла в смоле. Она вздымает крылышки и жужжит. Ей тяжело.
— Давай-ка отпустим её, — говорит Света. — Если мошку, или осу, или птицу на волю отпустишь, так рыбаку полегчает в море — много рыбы пойдёт.
— Отпустим, отпустим, — говорит Ляля.
И девочки отдирают мушиные ножки от днища лодки.
Освободившись, муха чистит лапку о лапку. Сгибает лапку в коленке… И вдруг летит…
Протяжно крича, вьётся над головами девочек птица с белой грудкой и чёрными крылышками — мартын. Он кружится над берегом. За ним летят другие большие птицы. Летят, расставив широкие, тяжкие крылья, вытянувши вперёд свои маленькие головки.
Соединившись над морем в большой треугольник, птицы летят над мостком, кружатся над портом, над спящими трубами катеров. И пропадают.
Ляля смотрит в ту сторону, куда они улетели. Там пусто. Но вот ни с того, ни с сего опять виднеются в море белые точки…
— Возвращаются? — кричит Света.
— Возвращаются, — говорит шопотом Ляля.
А птицы летят так низко, над самой водой. Всё море покрыто белыми точками. И вдруг они начинают вздуваться горбом, разрастаться облаком… И Ляля видит, что эта не птицы, а паруса.
— С рыбалки идут! — говорит Люда.
Лодок много. Они плывут по гладкой воде, обгоняя друг друга.
Ляле, видно, что люди на лодках работают: опускают паруса, Паруса осторожно соскальзывают вниз по канатам. Их треплет ветер. На минутку они становятся будто кривыми и рвутся из рук рыбаков. Потом покорно падают на дно лодок.
Паруса опали. Они больше не помогают лодкам плыть. Теперь рыбаки отталкиваются от дна большими шестами.
Когда первая лодка подходит к берегу, девочки видят, что на дне лодки много разной рыбы.
«И никто не знает, что всё это оттого, что мы отпустили муху», — думает Ляля.
А люди в лодках то прыгают прямо в воду и тащат свои лодки на берег, то лезут обратно в лодки и выносят оттуда свёрнутые паруса… Они топчут рыбу ногами. Они вычерпывают её из лодок огромным сачком.
На берегу становится людно и шумно. Со всех сторон сбегаются люди. Как много, оказывается, людей в станице у бабушки! Все суетятся, кричат.
Люди, сбежавшиеся на берег из станицы, приносят с собой огромные плетёные корзины. И рыбаки высыпают в корзины рыбу.
— Принимай!.. — кричат рыбаки приёмщику.
— Ну, ну, — отвечает седой приёмщик.
И дюжие, загорелые дочерна парни, два рыбака, взяв корзину за оба ушка, с трудом тащат её на весы.
Шумно на берегу. Одна, за другой приближаются к берегу новые лодки.
— Даёшь! — кричат рыбаки с берега.
— Трос крепи! Крепи трос! — орут не своими голосами люди на лодках.
И все люди, все рыбаки, сколько их прибыло с моря, выбрасывают из лодок в корзины, на песок, на мокрую траву огромных и скользких рыб.
У рыб белёсые глаза и плоские пасти с мельчайшими острыми зубками. Рыбы сгибают и разгибают узкие спинки. Они блещут чешуйками. Они пахнут солью.