— Если не ошибаюсь, вы стояли у Лоссона, у Ланси, у Дюгарда и у Стебинза, — сказал я.
— Верно, а до этих были десятки других, — он устало улыбнулся. — Но только для них же было бы лучше помереть до суда. Рэйнза сейчас в тюрьме небось переодевают; придет он в себя немного и тоже поймет, что лучше было бы сразу на тот свет. Ему бы надо было бабу пристрелить, а потом себя, и дело с концом. А теперь и баба живая осталась — к Дине в то воскресенье приходила чай пить, — и сам тоже живой. Одному Маки повезло.
— Жарко ему, наверно, сейчас... там, куда он попал, — вставил я, поскольку мне было кое-что известно о достижениях покойного капрала.
— Точно, — заметил Теренс, сплевывая через перила веранды. — Но это только легкий марш против того, что ему досталось бы тут, если б он выжил.
— Ну нет. Он бросил бы ее, да и забыл — как всех прочих.
— А вы Маки хорошо знали, сэр? — спросил Теренс,
— Он был зимой в Патиале, стоял в почетном карауле, и мы с ним вместе ездили охотиться. По-моему, он был веселый тип!
— Ну теперь ему только и будет веселья что с боку на бок поворачиваться, — сказал Теренс. — Я и самого Маки знал хорошо, да и других таких же навидался; у меня глаз наметан. Он мог бросить ее и забыть, как вы сказали, сэр, но он был грамотный человек, образованный, и все свое образование на баб тратил. Язык у него был подвешен, он с ними разговаривать умел и делал с ними, что хотел. Но только в конце концов и разговоры эти, и образование против него бы обернулись.
Я, может, не умею объяснить понятнее, что я хочу сказать, но только этот Маки был как две капли похож на одного типа, которого я раньше знал, — тот шел по этой же дорожке, да только дольше шел, и для него же хуже оказалось, что дольше шел. Погодите, дайте-ка вспомнить. Ага, я тогда в Черном Тиронском полку служил, а он к нам прямо из Портсмута попал, по набору. Как его звали-то? Ларри... Ларри Тай. Один человек из того набора сказал про него, что вот, мол, джентльмена обрили, так Ларри чуть не убил его за это. Крупный был мужчина, сильный, красивый, — есть бабы, которым ничего больше и не надо; но не все бабы таковы. А под этого Ларри все ложились — в целом божьем мире не сыскать было такой бабы, которая бы устояла перед ним. И он это отлично знал.
Вот как Маки, которого теперь в аду поджаривают, и завлекал он их ни для чего другого, кроме как для самого гнусного распутства. Господь свидетель, не мне бы говорить, я тоже сколько лет девок за нос водил; но когда зло какое приключалось, я страсть как о том жалел; и если видел по глазам по ихним, что девке или бабе уже не до шуток, я всегда ноги в руки и — мама родная, прости и заступись, ради твоей памяти воздерживаюсь. Но этого Ларри, я думаю, не мать вскормила, а дьяволица; он ни одной юбке проходу не давал. Прямо как будто служба его была такая, как будто он на посту таком поставлен. А солдат он был хороший.
Одна девка у него была — самого полковника гувернантка (а Ларри-то простой рядовой!), ее в казармах и не видали до него; еще одна была горничной у майора, притом помолвлена; а сколько у него было таких, о которых мы и не слыхали никогда и только на Страшном суде узнаем! И такая уж была его природа кобелиная, что всегда он цеплял самых лучших — не то чтобы самых красивых, а вот таких, про которых всякий на Библии готов поклясться, что у них никаких этаких глупостей и в голове не может быть. Потому- то, заметьте, ему все и сходило. Раз или два бабы совсем уж было брали его на крючок, но так и не поймали ни разу, и только под конец ему это отыгралось. Он со мной больше разговаривал, чем с другими, — считал, что я из того же пекла нечистый, что и он, только грамоты мне не хватает.
«Ну что, похоже разве, — бывало, говорит, и голову гордо так держит, — похоже разве, чтоб я когда-нибудь попался? Ведь в конечном-то счете, что я собой представляю? Да ничего, говорит, рядовой, ничтожество. А где же это видано, чтобы такие женщины, с которыми я знаюсь, связывались с ничтожным рядовым? Номер десять тысяч четыреста семь!»
Говорит так, а сам ухмыляется. Когда он нарочно не придуривался, по его разговору сразу можно было догадаться, что он действительно джентльмен.
«Не пойму я тебя, — говорю я ему, — но только я знаю, что душа у тебя, как у нечистого, и нам с тобой не по дороге. Немножко побаловаться в свое удовольствие — это я согласен, Ларри, но для тебя такое баловство даже и не удовольствие. Не пойму я этого».
«Ты много чего не поймешь, — говорит он. — И я тебе советую не судить тех, кто достойнее тебя».
«Достойнее! — говорю. — Господь с тобой, Ларри, что ж тут такого достойного? Срам и позор, и ты еще в этом убедишься».
«Нет, ты не такой, как я», — говорит он и гордо вскидывает голову.
«Благодарение святым, что не такой, говорю. Я если и натворил чего, так сам же об этом жалею. Вот придет твое времечко, говорю, попомнишь мои слова».
«Когда придет мое времечко, я к тебе явлюсь, чтоб ты утешил бедное привидение, отец Теренций», — говорит он, да и отправляется куда-то по своим пакостным делам: набираться жиз-нен-ного опыта, как он говорил. Дьявол он был, дьявол, адское создание! Вообще-то я не пасую перед людьми, такой уж у меня характер, но этого Ларри, ей-богу, боялся.
Бывало, вернется в казарму, кепи на затылке, завалится на койку и в потолок смотрит да молчит — только прыснет вдруг ни с того ни с сего, все равно как вода на дне колодца заплещется, и уж я знаю, что он задумывает новую пакость, и боязно на душе становится. Давно это все было, так давно, но только я еще долго потом отойти не мог. Я ведь вам рассказывал, сэр, как после одной истории меня улещивали да стращали, чтобы я из Тиронского полка ушел?
— Из-за ремня и человеческой головы? — сказал я; Теренс еще ни разу не изложил мне эту историю от начала до конца.
— Вот-вот. Теперь всякий раз, как в карауле стою, мне прямо чудно делается, что я и сам под суд не попал. Но я своего противника ударил в честной драке, да к тому же он не сделал глупости — не помер. Для армии удача, что он не помер. Меня все уговаривали, чтобы я согласился на перевод, сам командир меня уламывал. Я и согласился — подводить командира не хотелось, а Ларри мне сказал, что это для него огромная потеря, хотя чего такого он во мне терял, не знаю. Так я и попал в Старый полк, предоставил этому Ларри отправляться в ад без моей помощи и уж думал, никогда его больше не встречу, разве что в суде после какой-нибудь стычки в казармах...
— Эй, это кто там с территории уходит? — зоркий глаз Теренса приметил белую форму, мелькнувшую за изгородью.
— Сержанта нет, уехал, — донесся голос.
— Сержанта нет, так я за него, и я тебе не позволю на базар бежать — ищи потом тебя посреди ночи с патрулем. Нелсон, это ведь ты там, я знаю, ну-ка вернись на веранду! Разоблаченный Нелсон поплелся обратно к своим товарищам. С минуту на веранде слышалось ворчание; затем опять стало тихо, и Теренс повернулся на другой бок и продолжал:
— После того дня я Ларри долго не видал. Перевод — это как смерть, всей прошлой жизни конец, а тут еще я на Дине женился, где уж старое поминать. Скоро кампания началась, мы воевать отправились, и у меня сердце прямо надвое разрывалось; Дину-то я в Пинди, в казармах оставил. И уж теперь я в драку лез с оглядкой, но уж зато когда входил в раж, вдвое свирепей дрался. Помните, я вам рассказывал про стычку в Театре Сильвера?
— Чего это ты рассказывал про Театр Сильвера? — быстро проговорил Ортерис, оглянувшись на нас через плечо.
— Да ничего, дружок. Ты знаешь эту историю. Так вот, после того дела наш Старый полк соединили с тиронцами — убитых подбирать, ну и, конечно, я пошел посмотреть, не встречу ли кого знакомого. И тут же наткнулся на Ларри! Как это я его не заметил, не понимаю; он остался такой же красавчик, только постарел, ну да причин к тому у него было предостаточно.
«Ларри, — говорю я ему, — ну что, как ты?»
«Вы ошиблись, — отвечает он с этой своей джентльменской улыбочкой. — Тот, кого звали Ларри, умер три года назад. А меня зовут Бабья Погибель».
Вижу, значит, сидит в нем прежний дьявол. Но мы были сразу после дела, и тут не до проповедей. Уселись поговорить о том, о сем.
«Я слышал, ты женился, — говорит он и трубкой попыхивает, не спеша. — Ну как, счастлив?»
«Буду счастлив, как в казармы вернемся, — отвечаю . — Сейчас у нас как бы разведка пополам с медовым месяцем».
«А я тоже женат», — говорит, и медленно так дым пускает, все медленнее и медленнее, и трубку прикрывает пальцем.
«Желаю тебе всего наилучшего, говорю. Новость-то отличная».
«Ты так думаешь?» — говорит; и тут пустился он толковать про кампанию. Еще на нем и пот-то не обсох после дела в Театре Сильвера, а он уже о новом бога молит. Я себе полеживаю и слушаю — отдыхаю в свое удовольствие. А он сперва говорил сидя, но после встал с земли и покачнулся этак, чуть не упал, и лицом скривился.
«Да ты уже получил больше, чем тебе положено, — говорю я. — Проверь-ка свое хозяйство, Ларри, похоже, что ты ранен».
Он вскинулся — как шомпол стал, прямой! — и обложил меня с головы до ног; и ирландской обезьяной обозвал, и прочим. Будь мы в казарме, я бы ему дал под ребра, и тем бы кончилось; но тут война, да мы еще после такого дела; всякий может выйти из себя. Одни в драку лезут, а другие — обниматься. Потом-то я был рад, что кулаки в карманах оставил. И как раз наш капитан Крук подходит, а он перед тем с одним офицериком молоденьким разговаривал, из тиронцев.
«Мы и сами до ручки дошли, — говорит мне капитан, — но у тиронцев дела еще хуже, некому командовать. Отправляйтесь-ка туда, Малвени, и побудьте там за младшего сержанта, за капрала, за младшего капрала — одним словом, за всех, сразу, пока вас не сменят».