«Я все время обращался к Биллу и говорил, что компанией Coca-Cola сможет управлять даже сэндвич. Билл тогда еще не слишком хорошо умел держаться перед аудиторией. Так что во время дискуссии он сказал что-то вроде: “Управлять Coca-Cola легко”», – вспоминает Баффетт.
«Я пытался донести мысль о том, что Coke – замечательный бизнес, – говорит Гейтс. – Я сказал, что хочу уйти из Microsoft до того, как мне исполнится шестьдесят. Это довольно трудное дело и в свое время его должен будет возглавить более молодой человек, чтобы со всем справляться. Но это прозвучало так, будто я описал Microsoft как сложный бизнес, а потом добавил: “В отличие от Coca-Cola”. Гоизуета, должно быть, решил, что я просто высокомерный мальчишка, который строит из себя того, кто ежедневно решает гениальные задачи, тогда как руководитель Coca-Cola может спокойно уйти в полдень с работы, чтобы поиграть в гольф»[1032].
Баффетт избегал акций технологических компаний отчасти потому, что «сэндвич» никогда бы не справился с управлением ими. Он же хотел довести Berkshire Hathaway до того состояния, когда ею «сможет управлять даже сэндвич». Разумеется, после того, как его самого не станет.
Впрочем, к 1997 году Coca-Cola начала ставить перед собой настолько амбициозные цели, что для их достижения потребовалось много финансовой инженерии.
Баффетт говорит об этом так: «Роберто сделал много потрясающих вещей в работе компании. И я любил этого парня. Но он запутался в числах, которые виделись ему многообещающими, а в итоге оказались недостижимы. Он говорил о росте в 18 % в год. Но у крупных компаний прибыль не может увеличиваться ежегодно на 18 % в течение длительного периода времени. Этого можно добиться ненадолго, но поддерживать вечно невозможно».
«Суммы, которые они отдавали за компании по розливу, – продолжает он, – были просто безумными. Я спрашивал об этом у финансового директора. Но Роберто начинал заседания совета директоров в десять часов и заканчивал в полдень. Атмосфера не располагала к расспросам. Ближе к полудню становилось понятно, что уже не стоит поднимать новые темы или говорить о вещах, из-за которых заседание затянется до часу дня. Роберто был не тем человеком, которого можно расспрашивать. У некоторых есть эта манера держать себя. И когда она подкреплена хорошим послужным списком, такому сочетанию трудно что-то противопоставить», – рассказывает Уоррен.
Баффетт был не просто неконфликтным. Он был человеком той эпохи, где работа в совете директоров рассматривалась как мероприятие, подобное светскому сборищу, – на нем царили почтительность и вежливость. В 1998 году такой была культура работы в советах директоров по всей Америке. И не без оснований: организационная структура предполагала, что у членов правления очень мало свободы действий в отношениях с руководством.
«Как директор вы ни в коей мере не можете указывать руководству, что делать. Вы читаете в прессе о том, что совет директоров определяет стратегию. Но полная чушь! Как член совета директоров вы не можете практически ничего. Если генеральный директор считает, что один из членов совета умен и находится на его стороне, он в какой-то степени будет к нему прислушиваться. Но в 98 % случаев он все равно будет делать то, что захочет сам. Собственно, именно так я управляю Berkshire. Думаю, я нравился Роберто, но он не ждал, что я завалю его идеями», – говорит Баффетт.
Насколько было известно Уоррену, дела в Coca-Cola шли не настолько плохо, чтобы задумываться о выходе из совета директоров.
К середине 1990-х годов Гоизуэта и его финансовый директор Даг Ивестер стали еще более интенсивно накачивать Coke денежными потоками от бутилировщиков, чтобы создать иллюзию быстрого роста прибыли компании. В 1997 году Гоизуэта скоропостижно скончался от рака легких – всего через несколько месяцев после обнаружения болезни. Совет директоров, компания и инвесторы были потрясены. Они настолько доверяли Гоизуете, что, казалось, никто и не подумал об альтернативе назначенному им преемнику – грузному и властному Ивестеру[1033].
Баффетту Ивестер нравился, и он хотел, чтобы тот преуспел. Работая при Гоизуете, Ивестер чрезвычайно обогатил Уоррена. В нем была упертость, которую Баффетт ценил. Более того, ответственность за бухгалтерские хитросплетения он возлагал на Гоизуету, а не на Ивестера.
Выжимание прибылей из бутилировщиков, безусловно, сработало. Coca-Cola торговалась по 70 долларов за акцию. BRK, цена акций которой в июне 1997 года составляла 48 тысяч долларов, за следующие девять месяцев взлетела до 67 тысяч. Чем активнее рос рынок, тем труднее становилось инвестировать. Но пока что BRK росла еще быстрее. Для компании Уоррена не имело смысла следовать за акциями, которыми она уже владела: это были ее прошлые успехи, а не будущее. На собрании акционеров Баффетт сказал инвесторам: «Трудные времена в нашем представлении – это то, что происходит сейчас»[1034].
Забыв на этот раз позвонить в службу психологической поддержки для «авиаголиков», Баффетт купил для Berkshire компанию под названием NetJets[1035]. Она торговала правами долевого пользования самолетами. Бортовые номера у всех ее самолетов начинались с QS, что означало Quebec Sierra. В 1995 году Сьюзи уговорила Уоррена купить ей четверть доли, которая была равна двумстам полетным часам в год во «фракционном» самолете NetJets, который она прозвала «Заслуженной роскошью»[1036]. Женщина шутила, что QS означает Queen Susie или «Королева Сьюзи». Баффетт настолько увлекся NetJets, что снялся в ее рекламе и поддержал компанию еще до покупки. Он продал свой самолет «Бессовестный» и стал клиентом NetJets.
Покупка подобной компании была нетипичным решением для человека, который год спустя в Сан-Валли скажет собравшимся магнатам, что Орвилла следовало в свое время сбить в полете. Однако это приобретение выглядело вполне обоснованным. В своей области NetJets доминировала. Баффетт решил, что этот рынок не похож на газетный бизнес, где нет красных ленточек. В конце концов конкуренты отсеются сами[1037]. А еще Уоррена интересовал генеральный директор NetJets, Ричард Сантулли, математик-предприниматель из Goldman Sachs. Свои математические навыки он использовал, составляя расписание авиарейсов для клиентов, среди которых было полно знаменитостей, всего за шесть часов до вылета. Уоррен познакомился со множеством известных людей, в том числе с актером Арнольдом Шварценеггером и гольфистом Тайгером Вудсом.
Инвесторы приветствовали покупку Баффеттом компании NetJets. Однако миллиардер шокировал всех, почти сразу объявив, что Berkshire покупает General Re – огромную оптовую страховую компанию, перекупающую избыточные риски у других страховщиков. За нее он отдал 22 миллиарда долларов, что было почти в тридцать раз выше стоимости NetJets. Более того, эта сумма в несколько раз превосходила ту, что была потрачена на крупнейшую покупку Уоррена – GEICO[1038].
Встретившись с руководством Gen Re, Баффетт сказал: «Я не буду вмешиваться. Вы сами управляете своим бизнесом». Затем он начал сыпать цифрами из данных о GEICO: «На прошлой неделе их показатели были следующими…» «Ну и ну! – подумал Тад Монтросс, главный андеррайтер General Re. – Вот как он не вмешивается в дела? Он знает о GEICO больше, чем мы сами о General Re»[1039].
Во внутренние процессы General Re Баффетт особо не вникал. Решение о покупке он принял, изучив показатели компании. Кроме того, ему нравилась ее репутация. Но учитывая масштабы сделки и результаты предыдущих покупок страховых компаний – почти все они вскоре сваливались в кювет, – за соседним холмом уже был слышен отдаленный гул эвакуатора, прогревающего мотор.
При этом больше всего внимания привлекала высокая цена, которую Баффетт заплатил за General Re, и тот факт, что он заплатил акциями, а не деньгами, обменяв на компанию 20 % ценных бумаг Berkshire Hathaway. В день заключения сделки цена Berkshire достигла своего исторического максимума в 80,9 тысяч долларов за акцию. Многих волновал вопрос, не считает ли Баффетт BRK переоцененной, если он готов отдавать свои акции, которые как раз торгуются по небывало высокой цене. До этого момента Уоррен только укреплял мертвую хватку на Berkshire. Сейчас, передав часть своих акций General Re, он сократил личный пакет голосующих акций Berkshire с 43 % до менее чем 38 %.
Теперь цена BRK колебалась в зависимости от курса акций, которыми владела Berkshire. Но если Баффетт, купив General Re за акции Berkshire, подавал тонкий сигнал, что BRK переоценена, значило ли это, что основные акции, входящие в ее капитал (такие, как Coca-Cola) тоже переоценены? Если да, это могло иметь последствия для всего рынка. Проще говоря, это могло означать, что весь рынок переоценен.
За последние десять лет доля Баффетта в Coca-Cola возросла в четырнадцать раз – до 13 миллиардов долларов. Он дошел до того, что объявил эту компанию «неизбежностью» для своих акционеров, как будто никогда не собирался продавать ее акции[1040]. Он рассуждал, что в течение всей его «инвестиционной жизни», с каждым десятилетием люди будут пить все больше Coca-Cola. Berkshire теперь принадлежало более 8 % акций Coca-Cola, которая торговалась по цене, в сорок раз превышающей предполагаемую прибыль 2000 года. Инвесторы ожидали, что в будущем акции будут расти по меньшей мере на 20 % в год. Для этого нужно было, чтобы прибыль компании увеличивалась на 25 % в год в течение следующих пяти лет. Это было так же невозможно, как утроить продажи газировки[1041]