чным испытанием для Уоррена стал раздувающийся на рынке интернет-пузырь.
11 марта компания Berkshire Hathaway опубликовала годовой отчет, в котором Баффетт поставил себе «двойку» за то, что ему не удалось инвестировать капитал компании. При этом он не стал признавать, что его ошибкой был в том числе отказ от покупки акций технологических компаний. Уоррен также выпустил отдельное заявление о том, что Berkshire подешевела настолько, что принимает от инвесторов предложения о выкупе собственных акций. Вернуть деньги акционерам, которым он десятилетиями не выплачивал дивиденды, было экстраординарным решением.
Это был второй раз, когда Баффетт заранее публично объявлял о своем будущем приобретении. С поры закрытия партнерства в 1970 году он ни разу не говорил: «Я куплю Berkshire Hathaway». Теперь инвесторы снова должны были решать, на чьей стороне им лучше играть. Многие из них быстро поняли смысл сказанного: Баффетт еще не успел купить ни одной акции, а BRK уже выросла на 24 %.
На следующей неделе NASDAQ, битком набитый технологическими акциями, подал предупреждающий сигнал[1073]. К концу апреля он обрушился на 31 %, что стало чуть ли не самым грандиозным падением за всю историю индекса.
К Пасхе Баффетту было уже все равно: он буквально корчился от физической боли и не мог в это поверить. Перед самым важным событием года – собранием акционеров – слухи об ухудшении его здоровья оказались правдой. В три часа ночи Сьюзи-младшая отвезла его в больницу, где следующие семь дней Уоррену пытались вывести камень из почки. В панике он неоднократно звонил Большой Сьюзи, которая в это время была в Гранд-Лейк в Колорадо, и помочь мужу ничем не могла[1074].
Ночь напролет он пил воду, стакан за стаканом, пока, наконец, водная пытка не сработала, выгнав камень наружу. С этого момента ему пришлось начать беспокоиться о той части своей анатомии, которая прежде его не волновала: ведь камни в почках имеют тенденцию образовываться повторно. «Ненавижу проблемы с водоотводом, – говорил он. – В основном именно он выходит из строя с возрастом».
В это время Уоррен провел «инвентаризацию» своих проблем. Акции были в таком плачевном положении, что их спасло только предложение о выкупе. Крупнейшая сделка Баффетта, General Re, казалась проклятием, а Coca-Cola была словно мешающая заноза. Почему бизнес со столь безупречным брендом понес так много ущерба за такое короткое время? Неужели во всем виноват Ивестер? В довершение всего, о себе заявили проблемы со здоровьем.
Осознание смертности таилось где-то в глубине головы Баффетта, периодически выплывая на поверхность[1075]. Он так и не смог примириться со смертью отца и до сих пор не выбрал подходящий памятник для его могилы. Большой портрет Говарда в своем кабинете он перевесил на стену за своим рабочим столом, так что отец как будто парил над головой сына. Бумаги, оставшиеся от Говарда, лежали в подвале дома нетронутыми – Уоррен не мог заставить себя просмотреть их. При одной мысли об этом у него на глаза наворачивались слезы. Баффетт явно боялся дать волю эмоциям, которые сдерживал все эти тридцать пять лет.
Уоррен предупреждал акционеров, что деревья не растут до неба. Когда-нибудь все заканчивается. Но сам он не мог представить себе момент, когда ему придется подвести черту под своей карьерой: «Это все. Я закончил. Сикстинская капелла завершена. Дальнейшие штрихи ее не улучшат – какие усилия ни прилагай, превзойти этот результат больше нельзя».
Баффетту уже исполнилось шестьдесят девять лет. Он не мог до конца поверить в это и все еще чувствовал себя молодым человеком. Уоррен утешался тем, что до возраста, в котором умерла его мать, оставалось несколько десятилетий. Проблемы General Re можно исправить, а компанией Coca-Cola, как известно, «может управлять даже сэндвич». Камень в почках? Ерунда! Вжух! – и слив в голове Уоррена заработал, смывая из его памяти неприятности.
Баффетт вновь занялся подготовкой к ежегодному собранию акционеров. Эта неделя стала для него самой счастливой в году.
В конце апреля 2000 года аэропорт Омахи несколько дней был оживлен больше обычного. В него ручейками и целыми потоками прибывали люди. С удостоверениями участников акционерного собрания Berkshire Hathaway они прогуливались по городу, словно члены закрытого клуба.
Разросшееся собрание теперь обслуживали тысячи сотрудников, торговцев и волонтеров. В украшенном цветами здании проходили выставки, а сэндвичи, хот-доги и Coca-Cola подвозились целыми грузовиками. Вывески, экспонаты, охрана, СМИ, звук, видео, освещение и частные вечеринки для продавцов и их помощников – всем этим занималась Келли Мучмор, которую Баффетт прозвал импресарио Berkshire Hathaway. У женщины даже не было собственного секретаря – технически она сама им и была. Баффетт с гордостью отмечал: «Чтобы заменить Келли, нужно как минимум четыре человека».
Уоррен в целом придерживался такого подхода к сотрудникам. Люди иногда задумывались, а не платят ли им лишь четверть от того, сколько они стоят на самом деле[1076]. Но Баффетт с самого начала был очень искусен в том, чтобы платить людям похвалой, а не деньгами.
В субботу уже к четырем утра несколько сотен беспокойных акционеров выстроились перед зданием Civic Auditorium, ожидая, когда откроются двери. Через три часа они начали протискиваться мимо охранников, проверявших их удостоверения, чтобы занять лучшие места в зале. К восьми часам стало ясно: до рассвета можно было не приходить. Зал оставался наполовину пустым: за полчаса в нем собралось всего девять тысяч человек[1077]. Это значило, что посещаемость снизилась на 40 % в сравнении с прошлым годом, когда собрание посетили пятнадцать тысяч участников. Около девяти тридцати на сцену поднялись Баффетт и Мангер. После пятиминутного делового доклада спикеры начали отвечать на вопросы аудитории. Акционеры выстроились в очереди у микрофонов, расположенных по всему залу. Кто-то спросил о технологических акциях. «Я не хочу спекулировать на высоких технологиях, – ответил Баффетт. – Каждый раз, когда рынок взлетает на спекуляциях, в конечном итоге происходит его коррекция». Он сравнил рынок с фальшивыми богатствами, которые обещают «письма счастья» и схемы Понци[1078]. «Инвесторы, может, и почувствуют себя богатыми, но не станут таковыми, – заключил Уоррен, а затем сделал паузу и, обратившись к Мангеру, сказал, – Чарли?»
Мангер открыл рот. Аудитория навострила уши. В таких случаях Чарли обычно говорил: «Мне нечего добавить». Но всякий раз, когда Баффетт передавал ему микрофон, в аудитории повисало тревожное напряжение, будто Мангер был львом, а Баффетт – опытным укротителем.
«Мы используем выражение “никчемное удорожание”, – сказал Мангер, – потому что оно ни к чему не приводит. Это иррационально. Если смешать изюм с дерьмом, в итоге получится дерьмо».
У людей в толпе перехватило дыхание. «Он правда сказал “дерьмо”? На глазах у детей, которые пришли вместе с родителями, не говоря уж о прессе, Чарли Мангер только что сравнил интернет-акции с дерьмом?!» После этого выступления потребовалось некоторое время, чтобы встреча вернулась в обычное русло.
Аудитория продолжила задавать вопросы. Баффетт и Мангер слушали, периодически с шуршанием разворачивая конфеты Dilly Bars. Акционеры перешли к жалобам. Им не нравились цены акций[1079]. Одна женщина сказала, что собирается поступать в заочную школу, поскольку ее акций Berkshire теперь не хватает на оплату колледжа[1080]. Гейлорд Хансон из Санта-Барбары объявил, что он купил BRK в 1998 году, когда она была на максимуме из-за прошлых достижений Баффетта, и теперь он в плюсе только потому, что потерянные на Berkshire деньги компенсировал рост акций четырех технологических компаний[1081]. Он призвал Баффетта инвестировать хотя бы 10 % активов Berkshire в технологии, потому что «больше некуда». Он вопрошал: «У вас что, мозгов не осталось, чтобы выбрать хотя бы несколько подходящих компаний?»
Это было унизительно. Оглядев аудиторию, Баффетт понял, что некоторые из собравшихся впервые допустили мысль о том, что он их подводит. И если уж собственные акционеры ополчились против Уоррена, значит, его пятидесятилетние усилия ничего не стоили. Почтенный возраст внезапно перестал быть показателем опыта и превратился в признак старомодности. Кажется, инвесторы полагали, что Баффетт отстает от времени. В прессе его теперь называли стариком.
Заливая в себя вишневую Coca-Cola, Уоррен раздавал автографы. Затем вместе с Астрид посетил несколько вечеринок. В воскресенье вечером он устроил семейный ужин в ресторане Gorat's, а в понедельник утром принял участие в заседании совета директоров. Это стало своего рода упражнением в педагогике. Когда собрание завершилось, Уоррен, Сьюзи и их дети со своими семьями вылетели в Нью-Йорк. Пока Баффет общался с друзьями, ходил с семьей в рестораны, смотрел представления и послушно исполнял неприятную ежегодную обязанность по покупке костюмов в Bergdorf's, «слив» в его памяти работал вовсю.
В субботу утром Уоррен пригласил трех руководящих сотрудников General Re в свой номер в отеле Plaza. Рон Фергюсон принес пачку распечатанных презентаций PowerPoint и начал торопливо рассказывать о кошмарных результатах деятельности General Re. Баффетт слушал несколько минут, хмурясь и ерзая. Наконец он сказал: «Почему бы нам сразу не перейти к выводам?» Результаты необходимо улучшить, субординацию – укрепить. До сих пор клиенты диктовали условия General Re, а не наоборот. Этому нужно было положить конец. Кто-то должен за все отвечать