[169]. Уоррен, конечно же, остался в Омахе и работал в поте лица.
Лидером республиканцев на съезде стал сенатор Роберт Тафт из Огайо[170]. Его знали как Мистера Честность. Он возглавлял крыло меньшинства Республиканской партии, которое хотело, чтобы правительство знало свое место, не лезло в чужие дела, а главное – боролось с коммунизмом напористее, чем это делал Трумэн. Своему другу Говарду Баффетту Тафт поручил возглавлять президентскую кампанию в Небраске, а также назначил главой комитета ораторов. Оппонент Тафта, генерал в отставке Дуайт Д. Эйзенхауэр по прозвищу Айк, человек умеренных взглядов, Верховный главнокомандующий союзными войсками в Европе во время Второй мировой войны и первый Верховный главнокомандующий сил НАТО, был популярен. По мере приближения съезда Айк, согласно опросам, набирал все больше голосов.
Сторонникам Эйзенхауэра по итогам спорного голосования удалось протолкнуть поправку к правилам съезда, благодаря которой его выдвинули в первом же туре. Чигагский съезд был самым напряженным в истории Республиканской партии. Возмущенные сторонники Тафта чувствовали себя обворованными. Вскоре Эйзенхауэр помирился с ними, пообещав бороться с «ползучим социализмом». Тафт настоял на том, чтобы его сторонники проглотили возмущение и проголосовали за Эйзенхауэра ради цели занять Белый дом. Эйзенхауэру и его кандидату в вице-президенты Ричарду Никсону была обеспечена поддержка всех республиканцев. Все носили значки «Мне нравится Айк»[171]. Все, кроме Говарда Баффетта, который порвал отношения с партией, отказавшись поддержать Эйзенхауэра[172].
Это был акт политического самоубийства. Поддержка Говарда внутри партии испарилась в одночасье. Видя борьбу Говарда, Уоррен еще глубже усвоил три принципа: союзники необходимы; обязательства священны, так что принимать их на себя нужно крайне редко; упертость редко приводит к чему-то хорошему.
На ноябрьских выборах Эйзенхауэр победил Адлая Стивенсона, и в январе родители Уоррена уехали назад в Вашингтон. Уоррен уже некоторое время замечал в Говарде и Лейле почти болезненную упертость, которая осложняла им жизнь. Он начал брать пример с поведения своих новых родственников. Дороти Томпсон была покладистой, а ее муж, хотя и властным, но в отношениях с людьми более гибким и проницательным, нежели Говард Баффетт.
Сьюзи понимала, что Уоррен видит в ней материнскую фигуру. Она работала над «починкой» его внутреннего хаоса. «Боже мой, это было что-то[173], – вспоминала она, – я никогда не видела никого, кто бы так сильно страдал».
Сьюзи видела, что Уоррен уязвим и нуждается в том, чтобы его успокаивали и утешали. Она все лучше понимала, насколько Лейла навредила своим детям. Сьюзи обнаружила, что во всех сферах жизни, кроме бизнеса, ее муж страдал от неуверенности в себе. Он никогда не чувствовал себя любимым, и она видела, что он не считал себя достойным любви[174].
«Она была мне безумно нужна, – говорит Уоррен. – Я был счастлив, когда работал, но наедине с собой счастлив не был. Она меня воскресила[175]. Это была ничем не обусловленная любовь, такая же, какую ребенок получает от родителей».
Уоррен хотел получить от жены то, что дети обычно получают в семье. Кроме того, он привык, что мать все делала за него, и теперь этим занялась Сьюзи. Хотя их супружеская жизнь была построена по типичной для того времени модели – он зарабатывает деньги, она заботится о нем и занимается домашними делами – внутреннее устройство семьи было неординарным. Все в доме Баффеттов вращалось вокруг Уоррена и его бизнеса. Сьюзи понимала, что он человек с особенностями. Она добровольно превратилась в кокон, в котором его амбиции могли бы полноценно развиться. Дни он проводил на работе, а ночами корпел над справочником Moody's. Он также выделил в своем расписании свободное время для игры в гольф и пинг-понг и даже записался в загородный гольф-клуб Омахи.
Сьюзи, которой едва исполнилось двадцать лет, была далека от идеала домохозяйки, но, как любая замужняя женщина 1950-х годов, принялась за готовку и ведение хозяйства. Она посвятила себя выполнению немногих, но вполне конкретных потребностей мужа: в холодильнике всегда должна быть Pepsi, в лампе для чтения – лампочка, на ужин – мясо с картошкой в любом варианте приготовления, солонка должна быть полной, в буфете должен находиться попкорн, а в морозилке – мороженое. Его также нужно было гладить по голове, обнимать и облегчать взаимодействие с людьми. Сьюзи даже сама стригла мужа, потому что он боялся ходить к парикмахеру[176].
Уоррен, по его словам, был «помешан на Сьюзи, так как она умела чувствовать» то, что происходит внутри него. Она была отдающей стороной, он – принимающей. Их постоянно заставали целующимися или обнимающимися. А через шесть месяцев после свадьбы Сьюзи забеременела и бросила университет.
В январе 1953 года Сьюзи усилила степень своей заботы о Уоррене и его сестре. В это время Эйзенхауэр вступил в должность, а срок полномочий Говарда в конгрессе истек. Они с Лейлой навсегда вернулись в Небраску. От возвращения матери Дорис и Уоррену было не по себе. Уоррен едва мог находиться с ней в одной комнате, а на Дорис она по-прежнему периодически срывалась. При этом Говард в Омахе чувствовал себя потерянным. Уоррен создал партнерство «Баффетт и Баффетт», чтобы их совместные покупки акций получили официальное оформление. Говард вложил немного капитала, а Уоррен – символическую сумму денег, но в основном идеи и труд. Говард был в смятении от перспективы в третий раз вернуться в биржевой бизнес. Пока он работал в Конгрессе, Уоррен вел его старые счета, но Говард знал, что сын ненавидит эту работу. Он не прекращал попыток уговорить Бена Грэма взять его к себе и уехал бы в мгновение ока в Нью-Йорк, если бы ему представилась такая возможность. Со своей стороны, Говард скучал по своей настоящей любви – политике.
30 июля 1953 года, в день рождения Элис Баффетт, у Сьюзи и Уоррена родился первый ребенок. Девочке дали имя Сьюзен Элис, в кругу семьи ее называли Малышкой Сьюзи или Малышкой Суз.
Малышка Сьюзи была первой внучкой Говарда и Лейлы. Неделю спустя сестра Сьюзи, Дотти, родила сына, которого назвали Томми. Еще через несколько месяцев Дорис забеременела своим первым ребенком – дочерью Робин Вуд. А к весне 1954 года Сьюзи была беременна вторым ребенком. Теперь у Баффеттов и Томпсонов появился новый объект внимания – внуки.
Через несколько месяцев наступил момент, казалось бы, удачный для Говарда. Утром 1 июля 1954 года из Вашингтона пришло известие, что старший сенатор от штата Небраска, Хью Батлер, был экстренно госпитализирован с инсультом. Вероятность, что он выживет, была невелика. Этой же ночью истекал крайний срок для подачи заявки на участие в выборах сенатора на его место. Говард с присущим ему чувством приличия отказался подавать документы на участие в выборах, пока Батлер не умрет. День напролет Баффетты беспокойно ждали новостей. Говарда хорошо знали местные избиратели. Если ему пришлось бы участвовать в дополнительных выборах, минуя процесс выдвижения кандидатов от партии, его шансы на победу были бы весьма высоки, даже несмотря на то что партийные боссы были в нем разочарованы.
Известие о смерти Батлера пришло ранним вечером, после пяти, когда офис секретаря штата, Фрэнка Марша, уже закрылся. Говард бросил документы в машину, и они с Лейлой поехали в Линкольн, полагая, что у них достаточно времени, поскольку крайний срок был в полночь. Они попытались подать документы в доме Марша, но тот отказался их принять, несмотря на то что Говард уже оплатил пошлину в тот же день. В гневе они вернулись в Омаху.
В это же время проходил республиканский съезд штата. После известия о смерти Батлера делегаты избрали временного преемника на срок его полномочий[177]. Вполне вероятно, что в ноябре этот временно исполняющий обязанности конгрессмен более или менее автоматически будет избран на место Батлера. Как самый влиятельный республиканец штата, Говард был очевидным выбором. Но его считали фанатиком, борцом с ветряными мельницами, непреклонным в этических вопросах и нелояльным к собственной партии из-за того, что он не поддержал Эйзенхауэра. Вместо него съезд избрал Романа Хруску, популярного конгрессмена, который занял место Говарда, когда тот ушел в отставку. Говард и Лейла опять поспешили в Линкольн и быстро подали иск в Верховный суд штата, чтобы заставить партию принять кандидатуру Баффетта. Но через двадцать четыре часа они отказались от бесполезной борьбы и отозвали иск.
Будущее Говарда растаяло у него на глазах. Ему был пятьдесят один год. Когда гнев стих, усилилась депрессия. Его выдворили с арены, где проходила его жизнь, и где он чувствовал себя полезным миру. В итоге он вернулся на работу в Buffett-Falk.
Лейла из-за этого погрузилась в пучину страданий. Отраженный свет славы Говарда падал и на нее, поэтому, возможно, его положение в обществе для Лейлы значило даже больше, чем для него самого. Опереться она могла только на двадцатидвухлетнюю Сьюзи. Но молодой матери, беременной вторым ребенком, уже хватало забот о Уоррене. Кроме того, Сьюзи предстояло покинуть Омаху.
В течение последних двух лет Уоррен продолжал переписываться с Беном Грэмом. Он предлагал инвестиционные идеи, например, акции компании Greif Bros. Cooperage, которые они с отцом купили для своего партнерства. Он периодически ездил в Нью-Йорк и заглядывал в офис Graham-Newman.
К тому времени, когда местная республиканская партия захлопнула перед лицом его отца дверь в Сенат, Уоррен уже был на пути в Нью-Йорк. «Бен написал мне: “Возвращайся”. Его партнер Джерри Ньюман объяснил это так: “Знаешь, мы тебя просто немного проверяли”. Тогда я будто нашел золотую жилу». И на этот раз Национальная гвардия его отпустила.