«Дешевая мелкая побирушка» – так Мангер отозвался об Associated Retail Stores, материнской компании Cotton Shops[360]. Увидев сеть магазинов третьего класса по цене четвертого, они с Баффеттом сразу же заинтересовались. Associated владела 80 магазинами с объемом продаж в 44 миллиона долларов и зарабатывала пару миллионов долларов в год. Бенджамин Рознер, ее 63-летний владелец, управлял магазинами дешевой одежды в неблагополучных районах Чикаго, Буффало, Нью-Йорка и Гэри, штат Индиана.
Бен Рознер родился в 1904 году в семье австро-венгерских иммигрантов и бросил школу в четвертом классе. В 1931 году, на закате Великой депрессии, он открыл маленький магазинчик на Северной стороне Чикаго, с капиталом в 3,2 тысячи долларов, партнером Лео Саймоном и партией платьев, которые они продавали по 2,88 доллара за штуку[361]. Когда более трех десятилетий спустя, в середине 1960-х годов, Саймон умер, Рознер продолжал выплачивать зарплату, полагавшуюся Лео, его вдове. В обмен на это она подписывала чеки на арендную плату за 80 магазинов.
«Так продолжалось около шести месяцев, а потом она начала жаловаться, подозревать и критиковать. Это достало Бена. Она была избалованной, испорченной женщиной. А у Бена был принцип, как он позже объяснил мне: он мог “нагреть” кого-то, но партнеров – никогда. И в понимании Бена она перестала быть его партнером. Поэтому он решил, что продаст бизнес за низкую цену, пусть ему принадлежит и половина, но он хотел отыграться на ней. Когда мы встретились, он начал говорить, и я быстро понял суть ситуации», – говорит Баффетт.
Он и раньше встречался с людьми, которые убеждали себя в том, что им будет лучше без чего-то, чем они владели. «Рознер говорил о продаже бизнеса, который строил всю жизнь, и сходил с ума, потому что это было невыносимо. Он был в полном раздрае, – вспоминает Уоррен. – Чарли вернулся вместе со мной, и примерно через полчаса, Рознер вскочил из-за стола со словами: “Мне сказали, что у тебя самая быстрая пушка на Западе! Стреляй!”. Я ответил: “Я выстрелю до того, как уеду сегодня днем”».
Уоррен понимал, что этот бизнес не может существовать без Рознера, а Рознер, к радости Баффетта, не может существовать без этого бизнеса.
«Бен Рознер слишком любил свое дело, чтобы бросить его. Однажды Бен пошел на банкет в “Уолдорф”, где встретил своего конкурента, Милтона Петри, из Petrie Stores. Они сразу же начали говорить о бизнесе. Бен спросил его: “Сколько ты платишь за туалетную бумагу?” Милтон назвал цену. Бен покупал немного дешевле и знал, что должен не просто покупать дешевле, а оказаться правым. Милтон сказал: “Это лучшая бумага за свои деньги”. Бен извинился, встал, покинул шикарный прием и отправился на свой склад в Лонг-Айленде, где начал вскрывать коробки с туалетной бумагой и пересчитывать листы, потому что у него возникли подозрения. Он знал, что Милтон не может переплачивать так сильно, следовательно, его самого каким-то образом надули. Продавцы утверждали, что в одном рулоне 500 листов. Но это оказалось не так. Бена действительно надули на туалетной бумаге».
Уоррен заключил сделку с Рознером на 6 миллионов долларов и, чтобы тот наверняка остался работать после продажи бизнеса, польстил ему, а затем предоставил самому себе[362].
Баффетт чувствовал себя заодно со всеми «бенами рознерами» мира. В их непреклонности он чувствовал дух успеха. Его тошнило от проблемных компаний вроде Hochschild-Kohn, и он искал таких как Бен – людей, построивших отличные предприятия, которые Уоррен мог бы купить. К тому же у них с Рознером была общая одержимость. Как любил выражаться Баффетт, «напряжение – цена превосходства».
30. Реактивный Джек
В 1967 году Сьюзи казалось, что Уоррен будет более внимателен к ней и семье, если бросит работу. По ее мнению, они взаимно согласились сократить масштабы деятельности, как только он заработает 8 или 10 миллионов долларов. Благодаря его гонорарам за 1966 год и приросту капитала состояние семьи в 1967 году превысило 9 миллионов долларов[363]. Сьюзи убеждала Уоррена, что время пришло. Но он не сбавлял темпа. Иногда у него прихватывало спину, время от времени боль приковывала его к постели, так что Сьюзи приходилось ухаживать за ним в течение нескольких дней. Врач не мог выявить конкретной причины, предположив, что боли могут быть связаны с работой и стрессом. Но Уоррен не собирался бросать свое дело из-за болей в спине, как и не был настроен поглощать брокколи ради здоровья в целом.
Он привык сидеть сгорбившись: над книгой, телефоном, игрой в бридж или покер с Диком Холландом и Ником Ньюманом. Ньюман и его жена были активны в обществе и в кругах борцов за гражданские права. Как и скромные Холланды, они были типичными друзьями Баффеттов.
Уоррен и Сьюзи держались в стороне от светской жизни Омахи. Их собственные связи с обществом сводились к серии повторяющихся мероприятий, которые соответствовали ритму работы Уоррена. В городе Сьюзи оставалась на связи, лавируя между друзьями, семьями, нуждающимися в ее помощи и общественной работой. На незапертой задней двери Баффеттов теперь висела табличка с надписью: «Доктор принимает», Ее подопечные были самого разного возраста и положения, некоторые из них были очень требовательны. Они просили, и Сьюзи давала, а когда они просили еще – она давала еще.
В свою очередь, когда просила Сьюзи, давал Уоррен. Непреклонный в том, что касалось его занятий, он уступал ей почти во всем остальном. Например, в этом году они перестроили дом. У соседских детей появилось место, в котором можно было собираться. Уоррен был в восторге от того, что в подвале под домом появилась площадка для игры в ракетбол (игра, похожая на пинг-понг, но в человеческий рост), куда он приводил своих друзей и коллег по бизнесу.
Хотя Уоррен во многом был похож на ребенка, и, по мнению Сьюзи, ему следовало быть более внимательным отцом, он был верным и преданным мужем. Он приходил на школьные мероприятия и водил детей развлекаться. 1967 год, когда вышла песня Beatles «Белый кролик», стал пиком рок-н-ролльной культуры, связанной в том числе с наркотиками. Сьюзи-младшая училась в восьмом классе, Хоуи – в шестом, а Питер – в третьем, но Баффеттов благополучно миновали заботы, с которыми столкнулись многие другие родители. Сьюзи-младшая из робкой девочки превратилась в самодостаточного подростка и бесспорного лидера для братьев. Она слушала рок-н-ролл и при этом она оставалась «правильным» ребенком. 12-летний Хоуи был еще настолько ребенком, что пытался напугать сестру и ее друзей, выпрыгивая в костюме гориллы из-за яблони. В это время Питер проводил время, играя на фортепиано, в одиночестве или со своим другом Ларсом Эриксоном. Он побеждал в конкурсах талантов и, казалось, был поглощен музыкой так же, как его отец – зарабатыванием денег.
Единственным членом семьи, которого соблазнила темная сторона психоделических шестидесятых, был 17-летний Билли Роджерс. Будучи сыном Дотти и начинающим джазовым гитаристом, он экспериментировал с наркотиками. Его мать занималась волонтерской работой и была искусной швеей, но также спала до полудня и не умела принимать решений, все больше пила и не обращала на детей внимания. Сьюзи часто брала Билли посмотреть на Кельвина Киза – местного джазового гитариста, чтобы Билли учился у него технике игры и не выходил за рамки нормальной жизни[364].
Сьюзи взялась за сложную задачу: культ марихуаны и ЛСД проникал повсюду, а Тимоти Лири призывал Америку: «Включись, настройся, оторвись». Молодежная контркультура бунтовала против всех форм власти и ценностей, которые отстаивали предыдущие поколения.
Уоррена битломания не коснулась. Его ум был занят исследованием и разрывался между философскими концепциями «сигарных окурков» Бена Грэма и «великих предприятий» Фила Фишера и Чарли Мангера.
«Я помнил об идеях Мангера, но постоянно метался туда-сюда. Это было моей версией эпохи Реформации: сегодня я прислушивался к Мартину Лютеру, а завтра – к Папе Римскому. И в роли Папы выступал, конечно же, Бен Грэм».
Но рынок сам отбросил все авторитеты прошлого и настоящего. В 1960-е годы разговоры об акциях оживляли коктейльные вечеринки, а объем торгов вырос на треть[365]. В свои 36 Баффетт чувствовал себя дряхлым стариком в мире, который мечтал о Transitron, Polaroid, Xerox, Electronic Data Systems – компаниях, технологии которых он не понимал. Уоррен сказал партнерам, что начал замедляться. «У нас просто нет такого количества хороших идей», – писал он им[366].
Однако он не стал вводить послаблений в свои правила, которыми руководствовался при поиске способов заставить деньги работать. Вместо этого он установил два новых ограничения, которые еще больше затрудняли инвестирование. Это были его личные предпочтения, которые теперь вошли в официальный канон.
1. Мы не будем участвовать в бизнесе, если ключевое значение для принятия инвестиционного решения имеет технология, в которой я не смыслю. О полупроводниках или интегральных схемах я знаю примерно столько же, сколько о брачных повадках майского жука.
2. Мы не будем заниматься инвестициями, даже если они обещают великолепную прибыль, при существенной вероятности серьезных гуманитарных проблем.
Под «серьезными гуманитарными проблемами» он подразумевал увольнения, закрытие заводов и предприятий, которые не переживут ни одной забастовки.
Окурки, которыми он уже владел, и так приносили достаточно проблем. Berkshire Hathaway буквально находилась «на жизнеобеспечении». Баффетт нанял Верна МакКензии, аудитора из Peat, Marwick, чтобы проконтролировал работу злополучной текстильной фабрики. Он сожалел об ошибке, которую совершил на недавнем заседании совета директоров Berkshire Hathaway. Переживая приступ щедрости в момент, как потом оказалось, преходящего финансового успеха, Баффетт дал себя уговорить на дивиденды в размере 10 центов на акцию. Нехарактерная для Уоррена покладистость вылилась в 101 733 доллара дивидендов, которые, как он знал, могли превратиться в миллионы, если бы остались в его кармане