На этой встрече Генри Брандт отвел Баффетта в сторону и попросил пообещать, что акции Berkshire не упадут ниже 40 долларов. К октябрю 1975 года акции подешевели вдвое, тогда как всего два года тому назад торговались по 93 доллара. «Послушай, Генри, я тебя люблю, – ответил Баффетт, – но ничего не могут обещать». Брандт сказал: «Тогда мне конец. Все мои деньги до последнего доллара в этих акциях».
Конец был действительно близок. Весь фондовый рынок восстанавливался, но не Berkshire. Брандт запаниковал и позвонил Баффетту, который предложил ему 40 долларов за акцию. Тогда он позвонил Уолтеру Шлоссу и спросил: «Что мне делать? Уоррен предлагает 40 долларов, а я хочу 50».
Шлосс придерживался идеи «сигарных окурков». На встречах его дразнили по поводу «замшелого» портфеля с акциями обанкротившихся сталелитейных компаний и разорившихся производителей автозапчастей. «Ну и что, – отвечал Шлосс. – Зато я спокойно сплю по ночам». Он заполнял свои контрольные таблицы, применяя философию Грэма в чистом виде, и получал феноменальные результаты.
Шлосс два часа объяснял Брандту: «Твоими деньгами бесплатно управляет самый умный парень в мире. Ты очень ошибешься, если продашь эти акции». Но экономика США была в таком тяжелом состоянии, что Нью-Йорк почти обанкротился. В умах людей царил глубокий пессимизм, который начал влиять на их решения. «В понедельник Брандт позвонил брокеру, – вспоминает Шлосс, – и начал продавать до тех пор, пока не избавился от половины акций, которыми владела его семья»[573].
Сразу же после этого президент Форд отказался поддерживать экономику Нью-Йорка. Царившее настроение отразилось в заголовке New York Daily News: «Форд хоронит город»[574].
Акции Berkshire, которые в 1970 году партнеры купили по цене около 40 долларов за штуку, пять лет спустя вернулись к той же стоимости. «Казалось, улучшение наступит еще очень нескоро, – вспоминает Мангер. – Наши партнеры к такому не привыкли. Но хотя на бумаге показатели выглядели ужасно, это был реальный потенциал для развития бизнеса в будущем».
Чистое состояние Баффетта сильно уменьшилось вместе с рыночными ценами акций. Любой другой был бы в панике, но Уоррен не дрогнул. Он просто продолжал покупать еще и еще через контролируемые компании. В 1974 году, до начала расследования Комиссии по ценным бумагам и биржам, Berkshire владела 26 % акций Blue Chip. Когда все закончилось, Berkshire принадлежало более 41 %. Из них Уоррену и Сьюзи, как лично, так и через долю в Berkshire Hathaway, принадлежали 37 %.
Баффетт придумал еще один способ извлечь выгоду из сложившейся ситуации. Он уговорил мать, «которую деньги не волновали», продать Дорис и Берти свои 5272 акций Berkshire за 5440 долларов плюс вексель на 100 тысяч. Каждая из них получила по 2636 акций, заплатив всего по 2 доллара за штуку[575]. Баффетт, который считал долги чуть ли не грехом, посчитал акции Berkshire по 40 долларов настолько дешевыми, что убедил сестер занять 95 % их общей стоимости. При ожидаемом им росте доходности акций, эта покупка должна была обогатить его сестер, вдобавок позволив им избежать огромного налога на наследство[576]. «Такой уникальный шанс бывает раз в жизни», – говорит Уоррен.
Ценная недвижимость повсюду продавалась за гроши. Том Мерфи пришел к Уоррену с предложением купить телевизионную станцию в Дейтоне, штат Огайо. Баффетт понимал, что это потрясающая сделка, но не мог ее совершить, потому что Washington Post также владела телевизионными станциями. Он входил в совет директоров Post, и эта покупка привела бы к превышению лимита, установленного Федеральной комиссией по связи[577].
«Участвую ли я в чем-то, чем не владею?» – спросил он себя, и вспомнил, что ему не принадлежит Гриннеллский колледж. По рекомендации Баффетта Гриннелл, потратив всего 2 миллиона, купил телевизионную станцию за 13 миллионов долларов. На оставшуюся сумму Сэнди Готтесман организовал долговое финансирование. Продавший станцию брокер сказал, что это лучшая сделка, которую он видел за последние двадцать лет[578].
У дешевизны акций и предбанкротного состояния Нью-Йорка были веские причины. Помимо галопирующей инфляции, экономику душили безработица и вышедшие из-под контроля расходы на оплату труда. Одними из наиболее пострадавших предприятий были газеты. Сразу после встречи в Хилтон-Хед истек срок действия договоров Washington Post с профсоюзами. В четыре утра печатники устроили забастовку, покинув типографию.
Большинство членов других профсоюзов остались на работе, в том числе влиятельная Газетная гильдия журналистов. После однодневного перерыва Post возобновила выпуск газеты в урезанном виде, на вертолетах доставляя ключевых сотрудников через линии пикетов. Грэм боялась, что забастовка убьет ее газету. Post могла выпускать только половину обычного тиража, сократив объем газеты вчетверо, и рекламодатели переметнулись к ее заклятому конкуренту, газете Evening Star.
Когда Грэм чувствовала угрозу, в ней проявлялась женщина, которую ее редактор Говард Саймонс называл «плохой Кэтрин».
«На самом деле, это была не плохая, а неуверенная в себе Кей. Когда какой-то инцидент выводил ее из себя, она становилась визгливой и реагировала как животное, загнанное в угол. Ей казалось, что все против нее, как бывший муж или ее мать. Никто не знал, что делать в таких ситуациях. Директора в компании нечасто принимали сторону Кей, поэтому она подсознательно ожидала от них подвоха, и могла вспылить любой момент. Но она знала, что я на ее стороне. Это не значит, что я во всем с ней соглашался. Но я был на ее стороне. И всегда буду», – говорит Уоррен.
В этих вспышках Кэтрин напоминала Лейлу Баффетт. Уоррен гордился тем, что смог завоевать доверие Кей, сдерживая ее «плохую» сторону.
Следующие шесть месяцев Post продолжала выходить на фоне бесплодных переговоров, угроз насилия, срывов поставок и риска того, что Газетная гильдия присоединится к забастовке.
«Люди, которых Кей, больше всего уважала, постоянно твердили: “Придется уступить, или ты проиграешь”. Они не могли видеть, как Star выигрывает за счет Post, – вспоминает Уоррен. – Но я сказал Грэм: “Я предупрежу тебя до того, как наступит переломный момент”, когда соперник получит преимущество, которое останется за ним даже если мы вернемся к работе. Важно понимать, в какой момент покупка другой газеты войдет у клиентов в привычку».
Юрист Джордж Гиллспай подчеркивает: «Уоррен поддерживал ее, но вся ответственность лежала на ней, а не на нем»[579].
Через два месяца забастовки Post сделала предложение печатникам, но они его отклонили[580]. Грэм начала нанимать на их места других рабочих, срывая забастовку, и за несколько месяцев газета постепенно вернула оставшиеся профсоюзы, читателей и рекламодателей, хотя пикеты и шумиха продолжались всю весну.
Пока Грэм спасала свою компанию[581], Баффетт и Мангер наконец достигли соглашения с Комиссией по ценным бумагам и биржам. Уоррен предложил Мангеру план «упрощения», решив прекратить управлять финансами FMC.
Согласно плану, Blue Chip должна была продать свою долю в Source Capital[582], а Berkshire и Diversified – объединиться. По просьбе Бетти Питерс, Wesco, 80 % которой принадлежали Blue Chip, должна была остаться публичной компанией, а Мангер – стать ее председателем. Слияние Blue Chip и Berkshire Hathaway было отложено до тех пор, пока не станет проще определить относительную стоимость компаний.
Когда дела вернулись в норму, Грэм начала думать о расширении своей медиаимперии. В то время акционеры расхватывали газетные компании, как горячие пирожки. «Кей очень хотела покупать газеты. Но еще больше она не хотела, чтобы вместо нее их купил кто-то другой, – говорит Баффетт. Она умоляла меня о совете, и я мог добиться от нее любого решения».
Однако Баффет помог ей понять, что переплачивать за то, что хочется получить, – большая ошибка. Нетерпение – это враг. Долгое время Post зарабатывала мало и росла медленно. Баффетт научил Грэмов, что выгодно выкупать акции своей компании, когда они дешевы, так как это сокращает количество акций в обращении и увеличивает их долю в бизнесе. Благодаря этому Post избежала дорогостоящих ошибок и стала намного прибыльнее[583].
Баффетт, который привык брать, по отношению к Кэтрин впервые оказался в роли отдающего, и обнаружил, что ему это нравится. Их стали все чаще замечать вместе на публике, и Грэм решила придать Уоррену немного лоска[584].
«Однажды на ферме Глен Уэлби на ужин подали омара. Я без особого успеха ковырялся в панцире, пока Кей не посоветовала мне перевернуть омара», – вспоминает Уоррен. Тем не менее, Уоррен стал постоянным гостем на знаменитых ужинах Грэм, которые называл «вечеринками Кей». Репутация деревенщины, который не мог сладить с омаром, была ему только на руку, придавая ауру искренности и неподдельности.
Выходя с Грэм на званые ужины, он сосредотачивался на тех, кто там присутствовал, а не на столовых приборах. К удивлению Грэм, Баффетт совершенно не интересовался расширением своего гастрономического кругозора, продолжая довольствоваться гамбургерами и мороженым[585].
Роль Баффетта, как звездного инвестора, заключалась не в том, чтобы есть, а в том, чтобы говорить. Он был редкой птицей, присутствию которой радовались даже самые родовитые аристократы Джорджтауна, которые редко общались с кем-то не своего круга, например, журналисты-обозреватели Джо и Стюарт Алсопы, родственники Элеоноры Рузвельт. За ужином Уоррена засыпали вопрос