Нечетко определенная роль, которую он играл, устраивала и его самого, и его акционеров. Однако теперь перед ним встал выбор: он мог либо управлять фактическим «партнерством», либо продолжать играть роль руководителя крупной компании. Совмещать две эти роли он больше не мог.
Причина была связана с вопросом налогообложения. Berkshire уже была обложена налогом на корпоративную прибыль, когда как партнерству таких расходов нести не приходилось. С другой стороны, Баффетт не взимал со своих партнеров по Berkshire гонораров за управление их деньгами. Для всех, кроме Уоррена, это была хорошая сделка или, по крайней мере, можно предположить, что акционеры считали именно так. Однако в 1986 году Конгресс провел налоговую реформу, которая, помимо прочего, отменяла так называемую Доктрину общей выгоды. Раньше корпорация могла продавать свои активы без уплаты налогов, если прибыль от их продажи распределялась среди акционеров. Акционеры облагались налогом на прибыль, но двойного налогообложения не было.
После отмены Доктрины любая ликвидация активов и распределение соответствующей прибыли выливались в налог на прибыль для корпорации и еще один налог на акционеров после распределения. Поскольку двойной налог превращался в ошеломляющую сумму, закрытые и семейные корпорации по всей стране поспешили ликвидироваться до вступления закона в силу. Баффетт в своих письмах акционерам твердил, что Berkshire настолько выросла, что ее деньги стали препятствием для успешного инвестирования. Он мог бы распределить ее активы, затем привлечь более разумную для управления сумму – речь все равно шла бы о миллиардах – и создать новое партнерство, которое могло бы уже через несколько недель начать инвестировать заново. Если бы Баффетт ликвидировал Berkshire с 1,2 миллиарда долларов нереализованной прибыли на балансе, он бы избавил своих акционеров от бремени налогов более чем на 400 миллионов долларов и дал бы им шанс начать все сначала в партнерстве, свободном от двойного налогообложения[799]. Но он этого не сделал.
В своем ежегодном письме Баффетт написал о налогах целую диссертацию и отверг идею ликвидации: «Если компания Berkshire будет ликвидирована – а этого наверняка не произойдет – акционеры, согласно новому закону, получат гораздо меньше от продажи нашей собственности, чем если бы она была продана раньше»[800].
Прежний Уоррен Баффетт не пренебрег бы лишними 185 миллионами долларов на его собственном банковском счете и возможностью зарабатывать гонорар без всякого корпоративного налога. Именно этого ему стоило решение отказаться от ликвидации Berkshire Hathaway в 1986 году. Но теперь он не руководствовался одним только желанием заработать – это обошлось бы ему гораздо дороже, чем любому другому акционеру. Давняя привязанность к Berkshire так крепко держала его в тисках, что он отказался от возможности сохранить компанию в виде «партнерства». Иначе Уоррен ликвидировал бы ее без секундного колебания.
Вместо этого он перешел Рубикон и выбрал роль генерального директора крупной корпорации вроде Procter & Gamble или Colgate-Palmolive, которая будет существовать и после его ухода.
Стоимость Berkshire, состоящей из несвязанных между собой частей, было трудно оценить. Мангер любил шутить, что Berkshire – это «замороженная корпорация»[801], которая будет бесконечно расти, но никогда не выплатит ни цента дивидендов владельцам. А если владельцы машины по производству денег не могут извлечь из нее денег, то сколько же на самом деле стоит компания?
Баффетт наращивал балансовую стоимость Berkshire гораздо быстрее, чем могли бы сколотить состояние его акционеры. Чтобы доказать это, у него были свои критерии. Более того, это была долгосрочная система показателей, гораздо более удобная для него, чем ежегодная гонка за быстро уходящим рыночным поездом. Закрыв партнерство, он освободился от необходимости сравнивать показатели год к году. Фактически он больше не представлял цифры таким образом, чтобы можно было рассчитать эффективность его инвестирования[802].
Хотя Баффетт теперь официально вступил в клуб генеральных директоров, у него не было желания разделять их привычки вроде коллекционирования дорогого вина, предметов искусства или покупки яхт.
Впрочем, было одно исключение. Однажды в 1986 году Уоррен позвонил своему другу Уолтеру Скотту-младшему, наделенному здравым смыслом парню из Омахи, который всю жизнь, как и его отец, проработал в компании Peter Kiewit Sons' Inc.
«Уолтер, – спросил Уоррен, – как можно оправдать покупку частного самолета?» Баффетт знал, что компания Kiewit держит парк частных самолетов, потому что ей постоянно приходится отправлять сотрудников на удаленные строительные площадки. «Уоррен, – ответил Скотт, – ее не нужно никак оправдывать. Ее нужно обосновать».
Через два дня Баффетт перезвонил: «Уолтер, я обосновал покупку, – сказал он. – Расскажи, как нанимать пилотов и обслуживать самолет?»
Скотт предложил Уоррену возложить заботы по обслуживанию его будущего самолета на компанию Kiewit. Затем Баффетт стыдливо купил для Berkshire корпоративный самолет, подержанный Falcon 20, такой же, на каких летали сотрудники Kiewit[803]. Покупка частного самолета противоречила важному для Уоррена принципу: не тратить деньги впустую. Он так и не смог забыть тот случай в аэропорту, когда Кей Грэм попросила у него десять центов, чтобы позвонить. У него в кармане оказался только четвертак, так что он уже собрался бежать за разменом. Грэм стала дразнить Уоррена и вынудила в итоге отдать ей на пятнадцать центов больше, чем требовалось. Для Баффетта это было равнозначно прыжку через Килиманджаро: перейти от оправдания траты двадцати пяти центов за телефонный звонок к обоснованию двух пилотов и целого самолета, чтобы он разъезжал по миру, как фараон на носилках. Но в этом году он уже достаточно много всего обосновал. В том числе отказ от экономии 185 миллионов долларов на налогах.
И все же его это беспокоило. Частный самолет так явно противоречил его воспитанию и самовосприятию, что он начал подшучивать над самим собой перед акционерами, повторяя: «Я работаю дешево, а путешествую дорого».
Самолет положил начало новому этапу жизни Баффетта. Он цепко держался за свое «кукурузное происхождение», даже когда надевал смокинг, и в то же время все чаще, будучи генеральным директором «замороженной корпорации», запросто общался с представителями напыщенного высшего класса. В 1987 году посол Уолтер Анненберг пригласил Уоррена и Сьюзи на выходные в Палм-Спрингс, вместе со своими друзьями Рональдом и Нэнси Рейганами. Прежде Баффетт уже обедал в Белом доме и был знаком с Рейганами. Но он никогда не проводил выходных, играя в гольф с действующим президентом.
У Уолтера было собственное поле для гольфа с девятью лунками в Саннилендс.
В те выходные Анненберг поставил на поле для гольфа Баффетта в пару с Рейганом, поэтому агенты Секретной службы следовали за ними по пятам. Вопреки надеждам Уоррена, они отказывались доставать мячи из водяных ловушек.
Баффетт неоднозначно оценивал Рейгана как президента. Его внешней политикой он восхищался. Однако при Рейгане Соединенные Штаты превратились из крупнейшего в мире кредитора в крупнейшего заемщика. В то время как на Уолл-стрит надувался пузырь «мусорных» облигаций и заемного финансирования, правительство обслуживало огромные суммы долга. Баффетт считал это экономикой в стиле Уимпи, персонажа комикса про моряка Попая, который с радостью был готов заплатить за сегодняшний гамбургер в следующий вторник[804]. У Баффетта был другой подход. Он владел целой скотобойней, и чтобы обосновать это приобретение, перед ним был баланс.
Вооруженный балансом Berkshire Hathaway и карточкой с результатами игры в гольф, подписанной президентом Соединенных Штатов, Баффетт стал настоящей глыбой. Любая финансовая статистика, относящаяся к нему и его компании, сопровождалась восклицательной интонацией.
Балансовая стоимость в расчете на акцию Berkshire Hathaway в течение 23 лет росла более чем на 23 % в год! Первая группа партнеров Баффетта получила 1,1 миллиона долларов на каждую тысячу долларов, вложенную в партнерство! Berkshire торговалась по головокружительной цене в 2,95 тысячи долларов за акцию! Чистое состояние Баффетта составляло 2,1 миллиарда долларов! Девятым богатейшим человеком в США стал финансовый менеджер и инвестор с Уолл-стрит!
Никто из тех, кто управлял чужими деньгами, никогда еще не возносился на вершину пищевой цепочки богатства. Впервые на деньги, полученные от инвестиционного партнерства, была построена огромная корпорация. Для этого потребовалась серия решений о покупке акций и предприятий, напоминавшая шахматную партию. Закономерно, что все больше людей обращались к Баффетту за советом.
На этот раз ему позвонил Джон Гутфройнд, руководитель Salomon Brothers, который был дорог Уоррену тем, что в 1976 году помог спасти GEICO.
Этот поступок продемонстрировал одновременно силу и слабость Salomon. Андеррайтинг акций GEICO был основан на мнении одного фондового аналитика. Если бы у фирмы было хоть какое-то положение на рынке размещения акций, она бы отказалась от сделки как от слишком мелкой по сравнению с риском юридической ответственности в случае провала. Именно так поступали все другие фирмы. Но в Salomon привыкли действовать смело и решительно. Компания пошла на риск. Баффетту всегда нравились люди, которые прилагали все возможные усилия, помогая ему делать деньги. Сдержанность и интеллигентность Гутфройнда, выпускника частной школы, в сочетании с жесткой властностью, похоже, увеличивали веру Баффетта в него как в руководителя непокорного инвестиционного банка.
Гутфройнд вырос в семье зажиточного владельца торговой мясной компании в Скарсдейле, нью-йоркском пригороде, окруженном полями для гольфа. Он изучал литературу в колледже Оберлин, когда Билли Саломон, партнер его отца по гольфу и потомок одного из трех братьев-основателей Salomon Brothers, приобщил его к торговле ценными бумагами.