Баффетт представлял Salomon как казино с рестораном у входа[853]. Ресторан приносил убытки. В свою очередь трейдеры, особенно люди Мериуэзера, были казино: они принимали на себя риск в чистом виде, избегая конфликта интересов. Это была та часть бизнеса, которая нравилась Баффетту, и новая система вознаграждений была разработана для того, чтобы арбы не уходили[854]. Но введя две различные системы оплаты в одной фирме, как будто это и впрямь было казино с рестораном на входе, Гутфройнд расколол сердце Salomon надвое.
Мериуэзер и Хилибранд обратились к Гутфройнду за разрешением предложить Баффетту выкупить его конвертируемые привилегированные акции. Его условия были настолько роскошными, что обходились Salomon слишком дорого. Поглощение теперь не угрожало компании, так зачем же продолжать платить Баффетту за защиту? Гутфройнд сказал, что они могут попытаться убедить Уоррена расстаться со своими акциями. Баффетт ответил, что не возражает. Но Гутфройнд, вероятно, чувствуя себя более уверенным, имея в рядах инвесторов Баффетта, в конце концов пошел на попятную[855].
Первоначальная сделка Баффетта осталась в силе. После того, как он вложил 700 миллионов долларов Berkshire и свою собственную репутацию в Джона Гутфройнда, к 1991 году отступать было уже слишком поздно.
48. Что будет, если постоянно тянуть кота за хвост
8 августа 1991 года Баффетт ехал на выходные в Лейк-Тахо. Этим утром с ним связались представители офиса Джона Гутфройнда и попросили позвонить в семь тридцать вечера в Wachtell, Lipton, Rosen & Katz, юридическую фирму, представлявшую интересы Salomon. «Может быть, они собираются продать фирму?» – подумал Уоррен. Для него это стало бы хорошей новостью. Акции на тот момент торговались по цене около 37 долларов за штуку, что было близко к 38 долларам, оговоренным в его контракте. При достижении этой отметки его привилегированные акции будут конвертированы в обыкновенные, так что он сможет получить прибыль, покончив с Salomon.
Вечером на связь вышли Том Штраус и Дон Фойерштейн. Они рассказали Уоррену о том, что происходит, во всяком случае, одну из версий.
Том Штраус защищал интересы Гутфройнда. Пять лет тому назад, во время Великой чистки 1987 года он был назначен президентом Salomon[856].
Дон Фойерштейн, глава юридического отдела Salomon, когда-то играл важную роль в Комиссии по ценным бумагам и считался искусным юристом[857]. Он был советником Гутфройнда, для которого выполнял грязную закулисную работу, за что получил прозвище Князь тьмы[858]. Он и Штраус сообщили Баффетту, что возникла серьезная проблема. В ходе расследования, проведенного Wachtell, Lipton, выяснилось, что Пол Мозер, возглавлявший отдел государственных облигаций Salomon, несколько раз в 1990 и 1991 годах нарушал правила проведения аукционных торгов, установленные Министерством финансов. Мозер и его заместитель-соучастник, были отстранены от работы, и фирма уведомила регулирующие органы.
«Кто такой, черт возьми, Пол Мозер?» – спросил Баффетт.
Оказалось, что тридцатишестилетний Пол Мозер перевелся в Нью-Йорк из чикагского офиса. Мозер был умен и напорист, а также производил впечатление странного, разочарованного и неуверенного в себе человека. Он был одним из арбов Мериуэзера, но, когда глава отдела гособлигаций ушел в отставку, Мозера попросили занять его место. Он по-прежнему работал на Мериуэзера, но делал это на стороне, лишь иногда заглядывая к своей прежней банде арбов. Гутфройнд, на которого давили Баффетт и совет директоров, требуя улучшить показатели, добавил к сфере ответственности Мозера отдел валютных операций. За несколько месяцев он вывернул «черную дыру» наизнанку и сделал ее прибыльной[859], так что у Гутфройнда были причины его благодарить.
За год Мозер получил за свои труды 4,75 миллиона долларов. Это были большие деньги, но недостаточно. В нем что-то оборвалось, когда он узнал, что его бывший коллега, Ларри Хилибранд, получил 23 миллиона по тайному соглашению о вознаграждениях. До этого момента он зарабатывал больше арбов[860] и теперь исходил ядом[861]. В итоге он сумел поставить себя так, что его отдел перестали проверять, как будто надзор на него просто не распространялся[862].
Мозер был одним из немногих в компании, кто поддерживал связь с правительством США по вопросам его финансовых потребностей и почти каждый день общался с сотрудниками Федеральной резервной системы. Представляя Salomon как первичного дилера, он рассуждал с чиновниками о рынке и давал им советы. Как крупнейший клиент, он, подобно члену Коллегии кардиналов, восседавшему по правую руку от Папы Римского, был первым в очереди, когда правительство продавало долговые обязательства.
Только первичные дилеры могли покупать облигации непосредственно у правительства. Все остальные должны были подавать заявки через первичных дилеров, которые выступали в качестве брокеров. Это давало им влияние и огромную долю рынка. Зная потребности как своих клиентов, так и правительства, дилеры извлекали прибыль из разрыва между спросом и предложением. Но полномочия предполагали соразмерное доверие. Правительство ожидало от первичных дилеров, что они будут вести себя как кардиналы, совершающие мессу. Они первыми пили из чаши причастия, но не должны были напиваться и смущать церковь.
По мере приближения аукциона первичные дилеры обзванивали клиентов, чтобы определить их потребность в облигациях. Мнение Мозера о состоянии спроса влияло на размеры закупок Salomon.
Интересы Казначейства и дилеров в отношении цен и объемов продаж были противоположными, создавая на рынке внутреннюю напряженность. Казначейство выставляло на аукцион ограниченное количество облигаций и хотело получить за них самую высокую цену. В это время дилеры хотели заплатить ровно столько, чтобы на аукционе заполучить самую большой кусок, но не больше, чем необходимо, поскольку иначе это могло уменьшить прибыль при перепродаже. Ставки были настолько тонко откалиброваны, что трейдеры оперировали приращениями в 1/1000 долю доллара. Это казалось копейками, но даже такая доля от достаточного количества долларов выливалась в целое состояние. На 100 миллионов она составляла 100 тысяч долларов, а на миллиард – достигала 1 миллиона. Поскольку государственные облигации были менее доходными, чем ипотечные и корпоративные, казначейские облигации торговались пакетами такого размера, чтобы дилеры и управляющие деньгами имели возможность хорошо на них заработать.
Правительству, в свою очередь, необходимо было работать с крупными дилерами, которые знали рынок и имели возможность распространять большое количество облигаций. Самым крупным из таких дилеров для правительства стала Salomon. В начале 1980-х годов Казначейство разрешало любой фирме покупать до половины выпуска облигаций на свой счет. Salomon обычно «захватывала» аукцион, а затем удерживала облигации достаточно долго, чтобы выдавить всех, кто в короткую продавал казначейские облигации, делая ставку на то, что цены упадут. Таким образом, облигации, которые могли бы купить продавцы для покрытия своих позиций в короткую, быстро заканчивались. Цены при этом взлетали вверх, и торговый зал разражался радостными криками. Salomon, торжествуя по поводу своих огромных прибылей, царствовал на Уолл-стрит. Захват аукциона позволял увеличить обычно невысокую прибыль по государственным облигациям, а над некогда скучной секцией, где сидели за своими столами скромные торговцы государственными облигациями, стелилось дурманящее марево тестостерона.
Позже в ответ на ропот недовольства Казначейство снизило лимит, заявив, что ни один отдельно взятый дилер не вправе покупать более 35 % выпуска. Это усложняло захват аукциона. Небольшие захваты по-прежнему случались, но Salomon больше не владел рынком безраздельно. Это новое правило было непопулярным в Salomon. Поскольку общее количество заявок превышало объем предложения облигаций, Казначейство распределяло их пропорционально между всеми. Таким образом, фирма, которая хотела получить 35 %, должна была подать заявку на количество, превышающее эту долю. Трюк состоял в том, чтобы угадать размер превышения.
После снижения лимита получать прибыль в отделе гособлигаций Salomon стало труднее во многих отношениях. Однако марево тестостерона не развеялось. В 1990 году Мозер дважды испытывал терпение Казначейства, выставив заявку на количество облигаций, превышающее весь объем выпуска. Майкл Бэшем, который заведовал аукционами, попросил его больше так не делать. Мозера отправили на «завтрак извинений» с Бобом Глаубером, заместителем министра финансов. Он выдавил из себя несколько слов, но не извинился прямо. Он стоял на том, что завышение ставок было в интересах правительства, поскольку это увеличивало спрос на облигации[863]. Бэшем не сменил гнев на милость и поменял правила: теперь ни одна фирма не могла выставить заявку более чем на 35 %. Ограничение на заявки означало, что Salomon теперь вполне могла не выработать весь свой лимит облигаций в 35 %.
Теперь Фойерштейн зачитывал Баффетту копию пресс-релиза Salomon, который должен был выйти на следующее утро и о котором накануне вечером оповещали всех членов совета директоров. В пресс-релизе описывалось, как Мозер отреагировал на перепалку с Бэшемом: он подал несанкционированные заявки, превышающие установленный правительством лимит, на аукционах в декабре 1990 года и феврале 1991 года.