— Ага, как запрягут, так запаришься до седьмого пота, — посетовал Никсон. — Вы ананасы съели?
Фрукты лежали целехонькие на камбузе. Я попросил мальчишку спуститься за ними, и он вернулся вместе с Дрыщом. Тот был при оружии — со своим неизменным ножичком. Пока мы неторопливо шли к главному фарватеру, индеец с толком накромсал ананасы и подал нам обтекающие соком ломтики. В жизни такой вкуснятины не пробовал. Никсон получил заслуженную благодарность.
— Если хотите, на обратном пути еще пару штук занесу, — с готовностью предложил он.
— Хочу, — ответил я.
Мы как раз подходили к фарватеру, когда по радио передали штормовой сигнал: три гудка — и объявили:
— Из Майами передает Национальная служба оповещения об ураганах.
Я прибавил громкость. Сколько себя помню, мы всегда слушали сводки о приближении циклонов; у меня уже образовалась некая теория насчет дикторов, которые эти сводки читают. Такое чувство, что у них там целая династия — вроде как семейство Кэрей в спортивных новостях. Причем читают всегда таким простецким голосом, будто дядюшка с соседней фермы: хочешь не хочешь, а внушают доверие. Им бы не штормовые предупреждения объявлять, а рассказывать о ценах на сою или про нашествие хлопковых долгоносиков. Наверное, что-то в этом есть: чтобы люди раньше времени не пугались и не паниковали.
— В один час по полудню на координатах тридцать семь градусов и шесть минут северной широты и восемьдесят два градуса и две минуты восточной долготы был засечен тропический циклон Курт. Это приблизительно в двухстах морских милях к востоку — юго-востоку от острова Гранд-Тюрк. Сила ветра в эпицентре достигает шестидесяти пяти миль в час, то есть почти ураганной силы. По прогнозам специалистов, при проходе через теплые течения циклон усилится. В настоящее время он идет строго на запад со скоростью пятнадцати миль в час, и если сохранит прежний курс, то пройдет гораздо южнее Багамских островов и американского побережья и всей мощью обрушится на Кубу. Следующую сводку мы передадим в пять часов вечера по восточному поясному времени.
Я убавил громкость и взглянул на Дрыща:
— Ну что, позвонить им, сказать, что ошиблись?
— Незачем, — ответил тот. — Сами скоро узнают.
Глава 40
Мы резво мчались по заливу: пронеслись мимо Северной Эльютеры, миновали дальнюю оконечность Харбор-Айленда. С подветренной стороны подошли к Манн-Кей, где со стороны Атлантики на нас гнало высокие накаты. Умница «Лоботряс» весело резал волну. Здорово было плыть на старом добром суденышке и самому стоять за штурвалом.
Выискивая на навигационной карте банки и отмели, я наткнулся на зеленую кляксу под названием Французское Бухло. Поднял глаза, вгляделся в горизонт — так и есть, прямо по курсу лежал чуть поднятый над окружающими рифами остров в форме блюдца. Я открыл дроссель и полным ходом припустил к суше.
Пока мы обсуждали, как половчее обойти банку Слепого Моряка, на мостик украдкой пробрался Никсон и сказал:
— Держим курс на Французское Бухло?
— Да, думал заскочить туда перекусить, — сказал я. — Хорошее местечко?
Паренек покачал головой:
— Знать не знаю: не был там никогда.
Только теперь мне припомнились слова Педерсона, который рассказывал про этот остров — мол, здесь установлен неформальный апартеид.
— В принципе можно и не причаливать, — сказал я мальчишке.
— Да нет, я бы с удовольствием, — ответил он. — Если вы рядом, так никто ко мне придираться не будет.
На карте была обозначена небольшая гавань. Она располагалась на южной оконечности острова в единственном населенном пункте под названием Блаунстон. Дрыщ вцепился в бинокль, взгромоздился на форштевень и, высматривая буи, указывал нам путь. Фарватер был узок, едва-едва разминуться двум ботам. Один раз я отвлекся — рассматривал что-то на карте — и чуть не сел на мель: чуток царапнуло днище. Я резко крутанул штурвал, и положение было спасено.
С моря Блаунстон казался заштатным городишком, вблизи же впечатление только усиливалось. Здешняя гавань была тесна, мелка и не изобиловала искусственными барьерами, которые защищали бы ее от штормов. Зато здесь имелся массивный цементный док, как и на Харбор-Айленде. На этом, впрочем, сходство заканчивалось. Тут не было милых глазу, словно игрушечных, домиков пастельных расцветок с жестяными крышами, которые украшают берег Харбор-Айленда. Здесь не гуляли почтенные тетушку с зонтиками, не хлопали на ветру паруса рыбацких лодок. Улицы пустынны. Блеклые шлакобетонные домики покрыты побелкой, да и то не все. Кое-где виднелись остовы недостроенных домов, зияющие пустыми глазницами окон и поросшие сорной травой. Ничто не привлекало глаз, не было изюминки, которая манила бы сюда. За два с половиной века местные жители даже не попытались хоть чем-то скрасить унылое однообразие окружающего ландшафта: чахлые деревца цепляются за железные опоры, повсюду рытвины и острые известковые глыбы. Царство запустения и всеобщей апатии.
Я подвел траулер к длинному деревянному доку, где стояли на швартовых еще несколько судов, включая парочку французских шлюпов с логотипом одного чартерного заведения из Абакоса. Док венчало белое блочное здание с большим плакатом: «Снежный спуск. Еда. Лед. Горючее». Мы спустили резиновые буфера и аккуратненько втиснулись на свободный пятачок в самом конце доков между двумя шикарными рыболовными посудинами с мощными мачтами и большими фирменными шпулями, готовыми вытащить из воды макрель-рекордсменку.
Мы прошли мимо топливных колонок и направились к белой постройке с застекленной верандой. В прохладном помещении висели клубы сигаретного дыма, царил полумрак — так что, войдя со свету, пришлось подслеповато щуриться. У окон с видом на гавань примостились с полдюжины столиков, за которыми отдыхали две рыбацкие компании и несколько молодых симпатичных пар — как видно, приплывших сюда на шлюпах. Все сидели с кислыми физиономиями, словно обещавшая массу интересного прогулка обернулась жестоким разочарованием и беспросветной скукой.
У барной стойки торчали несколько мужчин, по виду местных. Все они были друг на друга похожи: обрюзгшие лица, покатые плечи, дряблые тела. Мужики уставились в телевизор, висевший под потолком над стойкой. Звук врубили на полную, и захватывающее действо старенькой комедии «Герои Хогана» заполняло собой все пространство: Хоган с приятелями, неимоверно издеваясь, учили какого-то недотепу играть в покер. За стойкой, вперив глаза в экран, стояла толстуха лет шестидесяти.
Я попросил своих спутников подождать у входа, а сам направился к бару. Мое появление привлекло пару вялых взглядов, но не больше: присутствующие тут же потеряли к новоприбывшему всяческий интерес и обратили взоры к экрану. Через минуту пошла реклама, и жирдяйка обратила наконец на меня внимание. Эта женщина являла собой наглядный пример нещадного воздействия гравитации на живой организм. Ото лба до самых щек тянулись глубокие морщины, понуро опущенные уголки губ тонули в дряблом подбородке, под застиранной футболкой просматривались груди, обвисшие до самого пупка. Во рту болтались четыре подгнивших зуба — как видно, последние.
— Ну? — вякнула она.
Я показал рукой на «Лоботряса» и спросил, не возражает ли она, что мы пришвартовались в доках. Тетка скосила глаз на улицу и спросила:
— Большая посудина?
— Пятьдесят два фута.
— Тогда с вас пятьдесят два доллара.
— Но мы собирались пробыть здесь не больше часа.
— Не важно. Платите пятьдесят два доллара, а если будете что-нибудь заказывать или заправляться, вычтем из этой суммы. Так и так, с вас пятьдесят два. Если решите ночевать, будет еще по доллару за фут.
— Эх, нелегка пиратская жизнь, — посетовал я.
Отсчитал ей три двадцатки, толстуха протянула мне сдачу и искоса взглянула на стоявших в дверях Никсона и Дрыща:
— Эти, что ли, с вами?
— Да. Мы хотели для начала в городе осмотреться, а потом вернемся и перекусим.
Толстуха задумалась, буркнула:
— Могу завернуть навынос.
И снова уставилась в телевизор, где вновь начались «Герои Хогана». Теперь на голове давешнего персонажа-недотепы красовалось ведро.
Глава 41
Наша замечательная экскурсия по острову закончилась через полчаса. Мы прошли по всему берегу, и ни разу не захотелось остановиться или куда-нибудь заглянуть. Миновали гастроном на одной со «Снежным спуском» улице, рядом с которым стояли два новеньких блестящих пикапа с включенными двигателями. В охлаждаемых салонах за поднятыми стеклами сидели малыши, а их мамаши, тридцатилетние подобия толстухи из бара, стояли возле машин и чесали языками. Я поздоровался, женщины едва взглянули в нашу сторону и вернулись к прерванному разговору.
Кроме нас, на улице никого не было. То и дело мимо прокатывался вместительный блестящий пикап, в котором сидели люди, похожие на остальных жителей острова. Я, конечно, не претендую на исключительность своих выводов, но мне показалось, генофонд на Французском Бухле сильно истощился. Никто не сидел на веранде возле дома, потому что здесь вообще не строили веранд. Дома были законопачены, шторы задернуты, отовсюду гудели компрессоры кондиционеров. Злые трусливые собаки при виде нас подбегали к тротуару и заливались лаем. Здешние псы тоже были все как один: черные короткошерстные багамские полукровки, которых здесь называют лизоблюдами. На дворах виднелись спутниковые тарелочки и куча всякого ржавого гнилья. Блаунстон не производил впечатления тропического рая — скорее казался неизвестно как заброшенным сюда обломком Аппалачей.
Наше внимание привлекла мемориальная доска в конце улицы, возведенная здесь по инициативе Багамского национального траста. Никсон зачитал надпись:
— «Этот остров, первоначально называвшийся островом Святой Марии, был заселен в 1750 году колонистами из Северной и Южной Каролины, до конца преданными Британской империи. Преследовавшие жителей неудачи вынудили их сооружать обманные маяки, завлекавшие проплывающие мимо суда на опасные отмели, коими изобилуют здешние воды. Терпящие бедствие корабли становились легкими объектами для грабежа. Излюбленной добычей стали французские транспортники, в больших количествах перевозившие вина и бренди, которые можно было продать с большой выгодой для себя. Со временем остров получил название Французское Бухло, которое с той поры прижилось и пользуется повсеместной популярностью».