Удивительно, как много мыслей может пронестись в мозгу за одно краткое мгновенье. Это как озарение, голову ломать не приходится. Просто осеняет, и начинаешь вдруг все ясно понимать, сразу и все. Может быть, потому, что на самом деле подспудно понимаешь уже давно.
Но инстинкт самосохранения молниеносно, как всегда у Виктории, подсказал ей, что надо держать на лице выражение идиотического восторга. Потому что ей угрожает смертельная опасность. И спасение – только в одном, у нее есть только один козырь. Виктория тут же пустила его в ход.
– Да ты же все знал! – всплеснула она руками. – Даже что я лечу сюда. Ты же, наверно, это и устроил. Ах, Эдвард, ты такой замечательный!
Ее лицо, послушное зеркало любой игры чувств, сейчас выражало одну эмоцию – безбрежное обожание. И на его лице она прочитала ответ: слегка презрительную усмешку облегчения. Она почти читала его мысли: «Дура! Эта проглотит что угодно. Я могу из нее веревки вить».
– Но как тебе удалось? – восхищенно спросила Виктория. – У тебя, наверно, огромные возможности. Ты, я думаю, совсем не тот, каким притворяешься. Ты… как ты тогда говорил… царь Вавилонский!
Он весь залучился самодовольством. Под личиной простого симпатичного юноши Виктория разглядела власть, красоту и беспощадность силы. «Я же только жалкая христианская раба», – подумала она. Но вслух пролепетала, – и какого усилия ей это унижение стоило! – однако нужен был последний художественный штрих:
– Но все-таки ты ведь меня любишь?
Его презрение уже не поддавалось утайке. Вот дура! Все женщины – безмозглые дуры! Любая готова поверить, что ты от нее без ума, а остальное их не интересует. Ни величие, ни строительство нового мира – подавай им любовь! Одно слово – рабы. Ими и пользуются как рабами для достижения своих целей.
– Ну конечно люблю.
– Но что это все значит? Расскажи мне, Эдвард. Чтобы я могла понять.
– Мы строим новый мир, Виктория. Он возникнет из обломков и праха старого мира.
– Расскажи.
Он принялся рассказывать, и она поневоле была захвачена удивительной мечтой. Порочные обитатели старого мира обречены уничтожить друг друга. Жирные старики, думающие только о прибылях, стоящие на пути прогресса. И тупые фанатики-коммунисты, стремящиеся устроить на земле свой марксистский рай. Будет тотальная война, тотальная гибель. А затем – новые небеса и новая земля. И на ней – горстка избранных, существа высшего порядка: ученые, агрономы, администраторы – молодые красавцы вроде Эдварда, Зигфриды[128] Нового Мира. Все юные, все уверенные в своем высоком предназначении. Когда по земле прокатится волна гибели, придут они и продолжат историю.
Безумство, но безумство созидательное. В мире разгромленном, распадающемся нечто в этом духе может произойти.
– Но подумай обо всех бедных людях, которые должны будут для этого погибнуть, – сказала Виктория.
– Ты не понимаешь, – ответил Эдвард. – Они не имеют значения.
Не имеют значения – вот вера Эдварда. И ей вдруг неизвестно почему подумалось о простых глиняных горшках трехтысячелетней давности, побитых и замазанных битумом. Они как раз и имеют значение, различные предметы ежедневного обихода, и семья, для которой надо готовить пищу, и четыре стены, ограждающие семейный очаг, и скромные домашние ценности. Все эти тысячи простых людей, которые занимаются своими проблемами, обрабатывают свою пашню, лепят горшки и воспитывают детей, смеются и плачут, встают утром и ложатся спать вечером, это они как раз и имеют значение, а не «ангелы» со злыми лицами, затеявшие строить новый мир и не думающие о жертвах.
Виктория осторожно, понимая, что сейчас, здесь, ей угрожает смертельная опасность, проговорила:
– Эдвард, ты – удивительный! А как же я? Какое я могу принять участие?
– А ты хочешь помогать? Ты поверила?
Но она проявила благоразумие. Внезапное и полное обращение – это было бы чересчур.
– Я, мне кажется, поверила в тебя. И что ты мне велишь, Эдвард, я все исполню.
– Умница, – похвалил он.
– Тебе ведь для чего-то понадобилось, чтобы я сюда прилетела? Была же какая-то причина?
– А как же. Помнишь, я тебя тогда сфотографировал?
– Помню.
(Дурища, выругала себя Виктория, нос задрала и рот разинула!)
– Меня поразил твой профиль. Потрясающее сходство! И я сделал снимки, чтобы удостовериться.
– Сходство с кем?
– С одной женщиной, которая нам страшно вредит. По имени Анна Шееле.
– Анна Шееле, – недоуменно повторила Виктория. Вот уж неожиданность! – Она похожа на меня?
– В профиль – просто одно лицо. И что интересно, у тебя слева на верхней губе есть небольшой шрам…
– Это я в детстве скакала на деревянной лошадке и упала. А у нее ушки торчали, острые такие, я и разрезала себе губу. Но он мало заметен, если запудрить хорошенько.
– И у Анны Шееле такой же шрам и в том же самом месте. Это очень ценно. Рост и фигура тоже более или менее одинаковые. Она постарше, но всего лет на пять. Основное различие – волосы, она блондинка, а ты брюнетка. И совсем другая прическа. Глаза у нее будут посинее, но это неважно, в темных очках не разберешь.
– И тебе из-за этого нужно было, чтобы я приехала в Багдад? Потому что я на нее похожа?
– Да, я подумал, что такое сходство может… может оказаться полезным.
– Поэтому ты все и устроил… А Клиппсы? Кто они?
– Никто. Просто выполняют, что им велят.
У Виктории по спине пробежал холод. Его безразличный, лишенный всяких эмоций тон как бы подразумевал, что ему обязаны слепым послушанием. Вообще в их безумном замысле есть многое от религии, подумала Виктория, Эдвард – сам себе бог, и это ужаснее всего.
Вслух она сказала:
– Ты тогда объяснил мне, что Анна Шееле у вас главный начальник. Царица пчел.
– Должен же я был тебе что-то сказать, сбить со следа. А то ты столько всего уже пронюхала.
«Если бы не случайное сходство с Анной Шееле, тут бы мне и конец», – подумала Виктория. Она спросила:
– А кто она на самом деле?
– Она доверенный секретарь Отто Моргенталя, американского и международного банкира. Но это еще не все. У нее потрясающий финансовый ум. И есть основания подозревать, что она выследила многие наши финансовые операции. Три человека представляли для нас угрозу: Руперт Крофтон Ли, Кармайкл – с этими уже покончено, остается Анна Шееле. Ее прибытие в Багдад ожидается через три дня. Но пока что она исчезла.
– Исчезла? Где?
– В Лондоне. Словно сквозь землю провалилась.
– И никто не знает, куда она делась?
– Дэйкин, возможно, знает.
Но и Дэйкин не знает. Виктории это известно, а Эдварду нет. Где же Анна Шееле может быть?
Виктория спросила:
– И у вас даже предположений нет?
– Есть некоторые предположения, – ответил Эдвард.
– Какие?
– Анна Шееле во что бы то ни стало должна присутствовать на конференции в Багдаде, а начало конференции, как ты знаешь, назначено через пять дней.
– Так скоро? Я понятия не имела.
– Мы держим под надзором все въезды в страну. Она, конечно, приедет не под собственным именем. И не на правительственном самолете. У нас есть каналы, по которым мы в этом удостоверились. И мы проверили все списки частных пассажиров всех авиалиний. На «Британской заграничной авиации» зарегистрирована некая Грете Харден. Мы прошлись по ее данным в Англии – такого человека не существует. Имя вымышленное, указанный адрес неверный. Наше предположение, что Грете Харден это и есть Анна Шееле. – Он добавил: – Ее самолет прибывает в Дамаск послезавтра.
– И что потом?
Эдвард вдруг заглянул ей в глаза.
– А что потом, зависит от тебя, Виктория.
– От меня?
– Ты займешь ее место.
Виктория тихо сказала:
– Как с Рупертом Крофтоном Ли.
Сказала почти шепотом. При той подмене Руперт Крофтон Ли был убит. И теперь, по-видимому, тоже подразумевается, что Виктория выйдет на замену, а Анну Шееле, или Грете Харден, убьют… Но если она и не согласится, Анну Шееле все равно должны убить.
А Эдвард ждет ответа. И если он хоть на мгновенье в ней усомнится, тогда она, Виктория, умрет – и умрет, не успев никого ни о чем предупредить.
Нет, надо соглашаться и при первой возможности оповестить мистера Дэйкина.
Она сделала глубокий вздох и сказала:
– Я? Я… Но я же не сумею, Эдвард! Меня сразу разоблачат. Я не умею говорить американским голосом.
– Анна Шееле говорит почти без акцента. И потом, у тебя будет ларингит.[129] Это подтвердит один из лучших здешних врачей.
«У них всюду свои люди», – подумала Виктория.
– А что я должна буду делать? – спросила она.
– Прилетишь из Дамаска в Багдад под именем Грете Харден. Немедленно сляжешь в постель. И получишь от нашего уважаемого доктора разрешение подняться только перед самым началом конференции. А там представишь документы, которые привезла с собой.
– Настоящие документы?
– Конечно нет. Мы их подменим.
– И что в них будет?
Эдвард усмехнулся:
– Неопровержимые доказательства колоссального коммунистического заговора в Америке.
«Ишь как ловко придумали», – мелькнуло в голове у Виктории. Вслух она только спросила:
– Ты, правда, думаешь, я справлюсь, Эдвард?
Ее искреннее волнение вполне отвечало роли, которую она сейчас играла.
– Уверен. Ты, я заметил, так смачно притворяешься, просто невозможно не поверить.
Виктория сокрушенно вздохнула.
– Но как вспомню про Клиппсов – я чувствую себя последней дурой.
Он самодовольно рассмеялся.
«Только и ты тоже последний дурак, – злорадно подумала Виктория, сохраняя на лице маску восхищения, – если бы ты тогда в Басре не сболтнул насчет епископа, я бы не разгадала твой обман». Потом она спросила:
– А доктор Ратбоун?
– Что – доктор Ратбоун?
– Он просто вывеска?