— Пожалуйста, — подбодрил ее Пуаро, потому что она тут же замолчала.
— Ведь в них всегда написана ложь, да?
— Иногда, — осторожно заметил Пуаро.
— Как правило, — настаивала она.
— Я бы не стал утверждать это с уверенностью.
Шила Рендел взорвалась:
— Писать такие письма — это трусливо, вероломно и низко!
— Тут я с вами согласен.
— И вы никогда не поверите тому, что написано в таком письме?
— Это очень трудный вопрос, — строго ответил Пуаро.
— А я бы не поверила. Такому письму — ни за что! — И добавила, с трудом сдерживаясь: — Я знаю, почему вы здесь. Так вот, это неправда, говорю вам — неправда.
И, круто повернувшись, она пошла прочь.
Брови Эркюля Пуаро снова поднялись — на сей раз выше обычного.
Что бы это значило? — спросил он себя. Меня хотят увести со следа? Или это птичка из другого гнездышка? Что-то здесь слишком много всего свалено в одну кучу.
Значит, миссис Рендел убеждена, что он здесь вовсе не из-за смерти миссис Макгинти. По ее мнению, это всего лишь предлог.
Она действительно так считает? Или же, как он только что себе сказал, хочет вывести его на ложный след?
И при чем тут анонимные письма?
Может, на фотографии, которую «недавно видела» миссис Апуорд, изображена миссис Рендел?
Другими словами, миссис Рендел и Лили Гэмбл — одно лицо? Сведения о Лили Гэмбл, исправившейся и вернувшейся в лоно цивилизованного общества, обрываются где-то в Ирландии. Что, если доктор Рендел встретил свою будущую жену именно там, не подозревая о ее прошлом? Лили Гэмбл окончила курсы стенографии. Ее с доктором пути вполне могли пересечься.
Пуаро покачал головой и вздохнул.
Разумеется, все это вполне возможно. Но хотелось бы знать наверняка.
Откуда ни возьмись налетел холодный ветер, а солнце скрылось за облаками.
Пуаро поежился и направил свои стопы к дому.
Да, хотелось бы знать наверняка. Найти бы орудие убийства…
И в эту секунду он его увидел и даже вздрогнул, потому что инстинкт подсказал ему — он не ошибается.
Потом он задавал себе вопрос: видел ли он этот предмет раньше, может, отметил его подсознательно? Ведь, надо полагать, он преспокойно лежал себе на этом месте со дня приезда Эркюля Пуаро в Лонг-Медоуз…
Прямо здесь, на захламленном книжном шкафу около окна.
Но почему он все-таки не заметил его раньше?
Пуаро взял предмет, прикинул его вес, внимательно осмотрел его, переложил из руки в руку, занес для удара…
В комнату, сопровождаемая двумя псами, обычным вихрем ворвалась Морин. И спросила своим певучим и дружелюбным голосом:
— Привет! Развлекаетесь с сахароколкой?
— Эта штука так называется? Сахароколка?
— Да. Сахароколка… или сахарный молоток… не знаю точного названия. Забавная штуковина, да? Еще и птичка наверху — прямо детская игрушка.
Пуаро неторопливо повертел в руках эту кухонную утварь. Эдакая медная безделушка в форме тесака, тяжелая, с острой режущей кромкой. Там и сям утыкана цветными камешками, небесно-голубыми и красными. Наверху — легкомысленная пташка с бирюзовыми глазками.
— Небось такой штучкой кого-нибудь убить — одно удовольствие, — заявила она беззаботно. И, забрав молоток у Пуаро, нанесла удар по какой-то точке в пространстве. — До жути просто, — сделала она вывод. — Как там у Теннисона[188] в «Королевских идиллиях»? «Настал мой час! — так Марк воскликнул и череп раскроил ему». А что, этой штуковиной ничего не стоит раскроить череп, верно?
Пуаро взглянул на нее. Улыбчивая безмятежность — ничего другого он не прочел на ее веснушчатом лице.
Она добавила:
— Я уж сказала Джонни, что его ждет, если он мне надоест хуже черта. В супружеской жизни — штучка незаменимая!
Она засмеялась, положила молоток для колки сахара на место и повернулась к двери.
— Я ведь за чем-то сюда шла. — Она застыла в раздумье. — Не могу вспомнить. Вот голова садовая! Ладно, пойду посмотрю на пудинг, может, надо долить воды в кастрюлю.
Но Пуаро остановил ее вопросом:
— Вы эту штуку привезли с собой из Индии?
— Нет-нет, — возразила Морин. — Я ее купила под Рождество, на П и П.
— П и П? — озадаченно переспросил Пуаро.
— «Приноси и покупай», — охотно разъяснила Морин. — В доме приходского священника. Приносишь вещи, которые тебе не нужны, ну и что-то покупаешь. Если найдешь что-то не совсем ужасное. На самом деле ничего для тебя нужного там нет. Я купила это, да еще кофейник. У кофейника мне носик понравился, а у молотка — птичка, просто загляденье.
Она показала на небольшой кофейник из чеканной меди. Искривленный носик-хоботок… где-то он такой уже видел?
— По-моему, они из Багдада, — припомнила Морин. — Если не путаю, Уэтерби сказали именно так. А может, из Персии[189].
— Так они вам достались от Уэтерби?
— Да. У них жуть сколько всякого барахла. Все, побежала. Пудинг надо проверить.
Она вышла. Хлопнула дверь. Пуаро еще раз взял сахароколку и подошел с ней к окну.
На кромке острия виднелись — едва заметные, выцветшие, но все-таки виднелись — пятнышки.
Пуаро удовлетворенно кивнул.
Секунду поколебавшись, он забрал молоток и унес к себе в комнату. Там аккуратно упаковал его в коробку, завернул в бумагу, перевязал и со свертком под мышкой спустился вниз и вышел из дому.
Можно не волноваться — исчезновения сахароколки никто не заметит. Про этот дом не скажешь, что все в нем разложено по полочкам.
В Лэбернемсе своим чередом — со скрипом — шла совместная работа.
— Дорогая, что за прихоть — делать из него вегетарианца? Получится какой-то тип со странностями. И уж никак не романтический герой, — настаивал Робин.
— А что я могу поделать, — упрямилась миссис Оливер. — Он всю жизнь был вегетарианцем. Он возит с собой специальную машинку, чтобы натирать сырую морковь и репу.
— Но, Ариадна, драгоценная вы моя, почему?
— Откуда я знаю? — раздраженно огрызнулась миссис Оливер. — Откуда я знаю, почему я произвела на свет Божий такого мерзкого типа? Наверное, у меня ум зашел за разум. Почему вообще он финн? Я ни черта не знаю о Финляндии. Почему вегетарианец? Почему у него такие идиотские манеры? Уж так вышло — вот и все объяснение. Испробуешь что-то — а людям понравится; ты, окрыленная, дуешь дальше. И не успеешь оглянуться, как ты уже повязана по рукам и ногам — и будь любезна, всю жизнь терпи возле себя какого-то кошмарного Свена Хьерсона. А люди пишут письма — ах-ах, вы, наверное, от него без ума. Я от него без ума? Да попадись мне в жизни этот сухопарый и долговязый финн-вегетарианец под руку — быть убийству, да такому, какого в моих книгах еще не было.
Робин Апуорд посмотрел на нее взглядом, полным уважения:
— Знаете, Ариадна, а мысль, право, недурна. Подлинный Свен Хьерсон — и счеты с ним сводите вы. Такая книга запросто может стать вашей лебединой песней — но опубликовать ее надо после вашей смерти.
— Э, нет! — взбунтовалась миссис Оливер. — А деньги? Все деньги, что мне причитаются за мои убийства, я хочу получить сейчас.
— Да. Разумеется. Тут я полностью с вами согласен.
С обеспокоенным видом драматург принялся ходить взад-вперед.
— И еще с этой Ингрид незадача, — сказал он. — Сцену в подвале мы сделали — пальчики оближешь, но как после нее сохранить напряжение в следующей сцене — ума не приложу.
Миссис Оливер промолчала. Что касается сцен, пусть голова болит у Робина Апуорда.
Робин метнул на нее взгляд, в котором читалось недовольство.
В то утро, охваченная новым настроением (такое с ней случалось часто), миссис Оливер вдруг внезапно разочаровалась в своей прическе — распущенные волосы надоели. Обмакнув щетку в воду, она яростно пригладила седые завитки. Высокий лоб, массивные очки, суровый взор — теперь она еще больше напоминала Робину его школьную учительницу, перед которой он трепетал все отроческие годы. Он чувствовал, что ему все труднее обращаться к ней «дорогая», его передергивало даже от «Ариадны».
Тоном капризного ребенка он произнес:
— Знаете, что-то я сегодня не в форме. Может, вчерашний ужин сказывается. Так что давайте оставим наши писания и подумаем об актерах. Если бы удалось заполучить Дэниса Кэллори, о лучшем нечего и мечтать, но он сейчас занят на съемках. А Джин Беллиус подошла бы нам на Ингрид — и она хочет сыграть эту роль, уже хорошо. И совершенно гениальная идея — пригласить Сесила на роль Эрика. Поедем вечером на «Отщепенца»? Поглядите на Сесила и скажете мне, что вы о нем думаете.
Миссис Оливер ухватилась за это предложение, и Робин пошел звонить.
— Порядок, — доложил он, вернувшись. — Билеты будут.
Утро выдалось многообещающим, но посулы так и остались посулами. Неизвестно откуда набежали тучи, день притих, вот-вот грянет дождь. Пробираясь через густой кустарник к входной двери Хантер-Клоуз, Пуаро подумал: не хотел бы он жить в этой впадине у подножия холма. Сам дом был скрыт за деревьями, разросшийся плющ пленил все садовые дорожки. Тут бы пройтись с топором.
С топором? Или с сахароколкой?
Он позвонил, не дождался ответа — позвонил еще раз.
Дверь открыла Дейдри Хендерсон. Она явно удивилась.
— О-о, — сказала она, — это вы.
— Можно зайти? Я хочу поговорить с вами.
— Я… да, что ж, заходите.
Она провела его в небольшую полутемную гостиную, где он недавно сидел в ожидании. На каминной полке он тотчас опознал старшего брата небольшого кофейника, какой стоял у Морин. Его огромный искривленный хобот-ютов в этой маленькой на западный манер комнатке был главным, словно намекая на некую восточную свирепость.
— К сожалению, — извиняющимся тоном сказала Дейдри, — у нас сегодня неприятности на домашнем фронте. Наша служанка — она немка — от нас уходит. Прожила тут всего месяц. Похоже, она согласилась у нас работать, потому что хотела сюда переехать — у нее в Англии жених. А теперь у них все решилось, и сегодня она уезжает.