– Откуда ты знаешь? – спросил Ахмед.
– Конечно, я знаю, о глупец! – хихикнул старик. – Разве я не говорил тебе, что я – Кисмет?
– Прошу прощения, – пробормотал Ахмед удрученно, но вежливо; в следующий миг он отважно прыгнул в воду.
Всплеск – круги расширялись, разрывались, растворялись, – и снова гладкость и безразличие там, где воды сошлись над ним, и внизу, когда он рассекал воду головой на сотни морских саженей, виднелись мириады частиц блестящего золота.
Он нашел пещеру без особого труда. Она сверкала как огромная драгоценность цвета опала, молочно-белая, изумрудно-зеленая и рубиново-красная. Он подплыл к двери, которая была сделана из крови сердец влюбленных, которые страдали и принесли многие жертвы ради своей любви; его собственная любовь была, словно острый ятаган, сжатый в руке, его покорность воле Судьбы росла, росла постоянно, и она защищала его, словно щит из буйволовой кожи на локте.
Он бесстрашно, беззаботно рассмеялся, когда из камней и кораллов на дне озера поднялся скользкий, огромный осьминог, который корчился, шевеля бесчисленными, присасывающимися мясистыми щупальцами. Меч его любви рассекал раздувшееся тело на куски. Щит смирения защищал его от атак. Сила любви открыла ему кроваво-красную дверь. Свет смирения позволил ему увидеть плащ невидимости, в который был завернут серебряный сундук.
Он запихал плащ – тот оказался легким, как пушок семян чертополоха, – в поясной платок и поднял волшебный сундук. Он был небольшим и квадратным. Сундук не казался особенно ценным: просто серебристый ящик, попорченный водой, без узоров или орнамента.
Ахмед снова поднялся на сотни морских саженей, упрямо плывя вверх, шевеля могучими руками и плечами, пока не достиг поверхности озера.
Он осмотрелся.
Старик Полуночного Моря исчез. Как и лодка. Настал день. Солнце метало тысячи острых золотых копий; и когда Ахмед доплыл до берега, он увидел там мерцающую, алебастровую лестницу, ведущую вверх к великолепной башне. «Обитель Крылатого Коня», – подумал он, и его сердце вспорхнуло, поднявшись по лестнице, и на вершине он обнаружил снежно-белого коня, коня с двумя огромными серебряными крыльями, который нетерпеливо бил по земле изящными ногами; конь заржал, когда увидел Ахмеда.
Ахмед, недолго думая, запрыгнул на спину коня.
– Вперед! – крикнул он. – Неси меня на запад – через Зачарованный Сад, Долину Чудовищ, Холм Вечного Огня и Долину Семи Соблазнов!
Конь расправил свои серебряные крылья и поднялся в воздух, и здесь мы можем упомянуть, что арабская летопись, из которой взята эта история, называет этого коня «Крылатым Конем Воображения».
«Ибо, – гласит летопись, – что такое любовь, как не воображение? Разве мы не воображаем, будто тело и душа возлюбленного самые красивые на земле?» Такими, несомненно, были мысли Ахмеда о Зобейде. Но не один он размышлял подобным образом. Во имя зубов Пророка – приветствую его! – я сам, рассказчик этой истории, встретил в Самарканде девушку семнадцати лет, глупую, которая выглядела в точности как откормленная свинья. Также я встретил в Самарканде мужчину, который клялся на Коране, что эта девушка столь прекрасна, что при взгляде на нее луна краснеет от зависти и ревности. Любовь и правда слепа, как новорожденный щенок!
Но если любовь слепа, как щенок, тогда насколько слепо самомнение? Самомнение трех принцев Азии, снова встретившихся в небольшом оазисе Терек эль-Бей, в караван-сарае в одном дне пути от Багдада!
Из этих трех самомнение перса было самым детским. Он ходил вперевалку по оазису, когда монгольский принц шептал доверенному маньчжурскому писарю из своей свиты:
– Смотрит на весь мир, как помесь борова и павы, унаследовав от первого раздувшееся, расширенное, чрезмерное, неприличное пузо, а от второго – совершенное, хотя и странное тщеславие.
В самом деле этим утром, с помощью многочисленных слуг, рабов, евнухов, мажордомов, парикмахеров, парфюмеров, костюмеров, цирюльников, массажистов, носильщиков тапочек, наматывателей тюрбанов, камердинеров, мастеров по цвету, мастеров по шелку, мастеров по бархату, мастеров по коже, мастеров по железу, при помощи маникюров, педикюров, костоправов и ювелиров, тучный, маленький потомок жестоких индийских воинов постарался стать идеальным принцем и женихом.
Мастера аккуратно брили, красили и пудрили его щеки и подбородок, за исключением милых, маленьких бакенбард, которые завивались как вопросительные знаки. Верные люди подстригали, красили, вощили и душили его усы. Они придавали идеальную форму бровям, выщипывая мелкие волоски вокруг них пинцетом. Они красили волосы принца в великолепный цвет индиго, оставив два длинных, закрученных локона с обеих сторон его лица, словно прекрасную раму к прекрасной картине. Они расширили его зрачки, использовав настой белладонны. Они усилили цвет его губ с помощью сока ореха бетеля. Они набелили его пухлую шею загадочной египетской мазью, ценившейся на вес золота. Они сделали кончики его ушей розовыми, аккуратно оттянув. Они заставили его зубы сиять, втерев медный порошок в корни. Они заострили и вызолотили его ногти на руках и ногах. Они покрасили ладони его рук и подошвы ног в восхитительный и нежный розовый цвет турецкой хной. Они потратили семь часов, накручивая на его пулеобразную голову шелковый тюрбан, в котором сочетались персиково-красный с абрикосово-желтым, небесно-голубой с цветом морской волны и который венчала дивная конструкция из кровоточащих, переплетенных сердец влюбленных. Они облачили тучное тело в золотой халат, вышитый белыми и желтыми бриллиантами, и ворот второго халата, исполненного такого же целомудренного великолепия, был сделан из серебряной ткани с фиолетовыми и розовыми полосками, с вышивкой вокруг сердца из необработанных бриллиантов «Я люблю тебя, Зобейда!» на персидском и арабском языках. Его украшения – кольца на пальцах рук и ног, серьги, кулоны, ожерелья, браслеты и тюрбанные эгреты – казались шедеврами из сокровищницы. Ни разу в жизни не пользовавшись никаким оружием, кроме ножа и вилки и, возможно, изредка – зубочистки, принц навесил на свою внушительную персону несколько опасно выглядящих острых предметов.
Его главный цирюльник сказал ему:
– О Великий Шах! О Лев Аллаха! Мой опыт в жизни – жизни, – ухмыльнулся он, – в поток которой ступали узкие, изящные, очаровательные ноги немногих женщин, – таков: дамы восхищаются воином, героем, гремящим, грохочущим, задиристым, чванливым, сражающимся мужчиной! – Он добавил: – Вах! Волшебный, летающий ковер? Едва ли он вам понадобится. Только ваш вид и фигура – не говоря уже о лице – это величайший, редчайший подарок в мире! Просто посмотрите в зеркало и убедитесь сами!
И принц Персии посмотрел в зеркало – и убедился.
Тщеславие индийского принца, по сравнению с другими, проявилось проще, спокойнее и жестче. Он был двоюродным братом всем богам. Он был перевоплощением Ганеши, бога мудрости, и Шридата, бога удачи, и Майи, богини иллюзии.
Будучи в холостые годы беспутным парнем, любившим вино, женщин и песни, он поклялся тем утром, что как только он женится и вернется из медового месяца, то станет образцовым мужем и образцовым раджой.
– Во имя Дурги, Великой Матери! – воскликнул он. – Во имя Отца Слоновьего Хобота! Я торжественно клянусь, что в будущем я переверну новую страницу! Каждый день своей жизни я буду выполнять надлежащие обязанности раджи, как указано в ведах. Я буду вставать до рассвета и совершать положенные омовения! Я буду поклоняться богам и оказывать уважение брахманам! Я не разрешу моей жене, принцессе Зобейде, противоречить мне! Я буду слушать ее советы, а затем делать противоположное! Я буду судить моих людей согласно шастрам и законам Ману, держа в повиновении похоть, гнев, глупость, жадность, пьянство и гордость! Я не уступлю своему желанию танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах, играть в азартные игры и охотиться! Я воздержусь от сна в дневное время, от общества досаждающих достойных мужчин и добродетельных женщин и от бесполезных путешествий! Я буду жить такой примерной жизнью, что будущие историки будут именовать меня Отцом моей страны и Великим Старцем Индостана! И в своих книгах эти историки посвятят пару страниц, возможно, приложение, сладости и красоте принцессе Зобейды, которой я любезно позволил разделить со мной трон и жизнь! Эй, Дурга! Эй, Деви! Эй, Смашана Кали!
Но только тщеславие монгольского принца было оправданным.
Ибо гонцы, с большой поспешностью приехавшие из Багдада, принесли ему новости, что Лесная Вода хорошо выполнила свою работу. Она преуспела, давая медленный яд своей госпоже. И сейчас последняя находилась на пороге смерти. Величайшие врачи, колдуны, религиозные целители, аптекари и пиявочники из Багдада, Дамаска, Константинополя и Каира были призваны к ее ложу. Моисей Маймонид, выдающийся еврейский философ и ученый, совершил длинное путешествие на восток из Мавританского университета Кордовы, где он читал лекции, чтобы добавить к общему совету свое умение и прозорливость; из Виттельсбаха, благодаря любезности канцелярии императора Германии, прибыл известный доктор Йоханнес Эрасмус фон Танихтсгут, чьи познания были настолько велики, что, помимо великих достижений на медицинском поприще, он говорил на семи мертвых языках и ни на одном живом; Святой Отец из Рима отправил праведного и мудрого францисканского монаха, падре Златоуста, великолепного экзорциста, который трижды изгонял Дьявола молитвами и чудесными заклинаниями; Бурбоны Франции прислали M. le docteur Анри Туссена Жемен-Моке, который скрывал свои явные таланты и прозорливую проницательность под жеманными манерами и громадным напудренным париком.
Все эти мудрецы прибыли в сопровождении наставников, преподавателей, математиков, школьных учителей, нянек, менторов, доцентов и помощников. Они привезли огромное количество лекарств, пилюль, инструментов, повязок и научных томов. Приехав в Багдад, они осмотрели Зобейду. Затем тотчас же, по привычке знающих господ и мягких, терпимых ученых по всему миру, они не согласились друг с другом – некоторые даже сами с собой – по отдельным пунктам. Они аргументировали и контраргументировали, упоминали множество логических выводов и сравнений, откровений и традиций, теорий физических и метафизических, аналитических и синтетических, философских и биологических, рациональных и нерациональных. Некоторые, будучи гностиками, видели в каждом опыте сотни вещей, которых они на самом деле не видели. Другие, будучи агностиками, отказывались видеть то, что они видели. Они возбуждались, именуя