– Если ты выберешь одного, другие двое будут возражать, – устало ответил отец. – Они уже оглушили меня своими аргументами и контраргументами, своими обвинениями и контробвинениями. – Он вздохнул. – Ах… я так устал!
– Как и я, – сказала принцесса. – Давайте все пойдем спать. Завтра будет достаточно времени, чтобы все решить.
– В этом есть мудрость! Хорошая идея, дочка! Это лучшее, что мы можем придумать.
Все еще ворча, три принца согласились. Они вышли из комнаты. Но монгол, пожелав доброй ночи Зобейде, на секунду остановился у окна, будто бы желая взглянуть на великолепный вид Багдада, золотого и зеленого в лучах заходящего солнца. Три раза он махнул платком. Он улыбнулся, тонко, жестоко, когда почти мгновенно над башней неподалеку опустился огромный, треугольный, красно-золотой флаг – три раза – как ответ. Он узнал этот флаг. Боевой флаг его народа. Флаг затвердел от золота, и он стал еще тверже от запекшейся крови.
Независимо от завтрашнего решения Зобейда будет принадлежать ему. Скоро наступит ночь. Багдад уснет. И тогда его монгольские воины возьмутся за оружие и пойдут в атаку!
Он снова поклонился принцессе и вышел.
Вместе с Земзем принцесса посмотрела в волшебный кристалл, посмотрела в глубь своего сердца.
Ахмед приземлился недалеко от огромного ущелья. Он слез с крылатого коня.
– Ах! – воскликнула принцесса. – Посмотри, Земзем! Он разговаривает с конем! И… посмотри, посмотри! Кажется, конь отвечает!
– Невозможно! – закричала Земзем. – Я могу вообразить, что Ахмед разговаривает с конем. Но… конь отвечает Ахмеду? Что ж, звучит как сказка. Этого не может быть.
Но, вопреки сомнениям Земзем, так и было.
Ибо древняя арабская летопись говорит: «Когда случается невозможное, оно существует. Камень плавает в воде, когда глаза созерцают это. Обезьянка поет кашмирскую балладу, когда уши слышат это. Только идиоты, старые девы, кошки и ученые профессора дерзают спорить со свидетельствами своих пяти чувств».
В самом деле, достигнув западного края Долины Семи Соблазнов, конь спустился к земле, а когда Ахмед слез, заговорил с ним на чистейшем арабском:
– Я, как тебе известно, Конь Крылатого Воображения. На этой стороне ущелья воображение исчезает, и отсюда на запад, от самого Багдада, начинается иная жизнь и простирается мир реальных фактов. Ранее ты получил несколько уроков, преодолев свою гордость, зависть и ревность, и обрел веру в Аллаха и пророка Мухаммеда – приветствие ему! – как и смирение перед волей Судьбы. Также ты добыл два сокровища, серебряный сундук и плащ невидимости; последний, кстати, как ты скоро убедишься, защищает твою душу от позорной лжи, зависти и ненависти бесчестных людей. Я не могу нести тебя дальше. Ибо я хочу вернуться назад, к берегу Полуночного Моря, где еще один смертный ждет моей помощи в преодолении бездны черных желаний, которую без посторонней помощи, как и ты, он одолел и пересек. Salaam aleykum!
Не дождавшись ответа Багдадского Вора, Конь Крылатого Воображения широко распростер свои потрясающие сияющие крылья, поднялся в воздух по грациозной дуге, повернул на восток, и не осталось ничего, кроме крохотного пятнышка серебра на фоне фиолетового вечернего неба.
Багдадский Вор остался один.
Он чувствовал какую-то боль и одновременно легкость в сердце, некий страх, странное опасение, связанное с тем, что может принести ему будущее. Эти семь месяцев он прожил в нелепом, пестром, изменчивом мире волшебства, где токи первобытной, космической земной жизни тянули его сокровенное «я», меняя части этого «я», меняя саму его душу, давая взамен новую. Теперь эта новая душа Ахмеда, Багдадского Вора, столкнулась со старыми фактами жизни; эта новая душа чувствовала себя чужой среди старых вещей.
Он посмотрел на запад.
Там буковые деревья опускались вниз по склону холмов огромным водопадом зеленой и изумрудной пены, уступавшей место изобилию синих и золотых цветов. За ними тянулась пустыня; и через пустыню вел узкий караванный путь – дорога в Багдад.
Багдад! В сотнях миль от него!
Вместе с этой мыслью пришла острая и горькая боль. Что ж, сказал он сам себе, сейчас практически конец седьмой луны. Завтра последний день. Неужели он преодолел себя только для того, чтобы потерять то, что он любит больше всего на земле, Зобейду? Все равно, хотя боль грызла его сердце и душу, Ахмед склонил голову в знак смирения пред указаниями судьбы и поблагодарил Аллаха:
– Говорят, он Единственный Бог, Бог Вечного! Он не рождает, он не рожден. Нет никого, подобного ему! Истинно говорю, что он Единственный Бог и что Мухаммед – посланник Бога!
Затем он расправил плечи. Сотни миль до Багдада – через пустыню, лес, горы и снова пустыню, – и только один день, чтобы преодолеть это расстояние. Это было невозможно. Но он должен попытаться. Так он вышел в мир фактов. Он ступил на дорогу жизни; жизнь, которая, когда он спускался по склону холма, пульсировала вокруг него, великая по силе, двигаясь быстро, вздымаясь у его ног, рук и сердца, шагая позади и впереди него, побуждая его двигаться дальше.
Он шел в ночи, голодный, утомленный, его ноги воспалились и кровоточили, а потом очень медленно наступил рассвет, пронизав небо фантастическими алыми шипами, и солнце побежало по ободу горизонта, как по морю красного и золотого цвета.
А затем на краю пустыни Ахмед увидел огромные ворота из слоновой кости, стоявшие перпендикулярно тропе. Ворота распахнулись, и из них вышел отшельник, которого семь лун назад он повстречал после того, как миновал ущелье Холма Вечного Огня, Холма Гордости.
Ахмед собирался пойти дальше с коротким: «Salaam aleykum!»
Но отшельник остановил его одним движением худой, испещренной прожилками руки.
– Ахмед! – воскликнул он. – Рад тебя видеть! Рад, что ты пережил чудесное приключение и остался невредим! Пойдем, и проведи некоторое время со старым другом!
Ахмед покачал головой.
– Извини, – ответил он. – Но я адски тороплюсь. У меня есть семь часов, чтобы преодолеть около семи сотен миль. Кроме того, мои ноги горят как огонь. Кроме того, я так голоден, что съел бы тушеного мула. Кроме того…
– Кроме того, ты глупец! – прервал его отшельник.
– Спасибо за комплимент!
– Это не комплимент. Я констатирую факт. Ты Багдадский Вор или нет?
– Ну… когда-то был. А что?
– Я не могу не удивляться, – засмеялся отшельник, – что за всю твою карьеру карманника тебя ни разу не поймали. Что ж, у тебя нет и доли той сообразительности, какой была наделена твоя мать.
– Оскорбления не аргумент. Объясни нормально! – натянуто попросил Ахмед.
– У тебя есть волшебная серебряная шкатулка – я вижу, как она торчит у тебя из-за поясного платка, – и ты даже не подумал использовать ее.
– Использовать ее?
– Да. Открой ее. Ты не знаешь, что внутри?
– Счастье, а также честь, так мне сказали.
– Правильно сказали! Но Ахмед, счастье – это спутник жизни того, кто его заслуживает, как заслужил ты, покорив свое собственное «я». И честь тоже помогает в жизненной борьбе. Честь действительно очень практичная и полезная добродетель. Прекрасные идеалы всегда существуют. Вот где ошибаются циничные философы. Посмотри! – добавил он, когда Ахмед открыл небольшую шкатулку. – Ты видишь крошечные желтые семена?
– Что это?
– Это семена Цветка Невыполнимого, но Праведного Желания. Брось семечко на землю. Загадай желание. И если желание справедливое и правильное, то клуб дыма поднимется от земли в том месте, где семечко коснулось ее, и твое желание тотчас же исполнится. Итак, – он заметил, что Ахмед все еще колебался, – ты мне не веришь? Попробуй! Пожелай! Пожелай хорошенько!
– Хорошо, – ответил Ахмед и, подняв руку к небесам, воскликнул: – Я хочу коня, коня быстрого, как ветер, способного преодолеть расстояние отсюда до Багдада до того, как закончится день. И также я хочу сытную еду. Так как я ужасно голоден!
Он взял одно маленькое семечко, бросил его, и клуб дыма вмиг поднялся над землей, и возник высокий, потрясающий мавританский жеребец с широкой спиной, черный, с белой звездой на лбу, с белыми «чулками», изящными, но сильными коленными сухожилиями, великолепно оседланный и обузданный.
– Во имя Аллаха! – вскричал Ахмед. – Серебряная шкатулка работает!
Он бросил еще одно семечко; поднялся еще один клуб дыма, и из ниоткуда возник стол, покрытый белоснежной скатертью, хрусталем, серебром, фруктами, напитками и блюдами с дымящейся едой.
– Подойди, мудрый человек, – засмеялся Ахмед. – Будь моим гостем! Здесь достаточно еды для двоих!
Они поели. Затем отшельник благословил Ахмеда, который сел на коня, и исчез.
Конь мчался быстрее, чем ветер, быстрее и быстрее – милю за один прыжок, милю за милей, милю за каждое движение великолепного, крепкого тела.
Ахмед скакал так, как никогда не скакал раньше. Сердце его пело. Ибо его судьба полыхала впереди, как Священный Грааль; и – сквозь бархатистое свечение солнца, сквозь фиолетовые тени низких вулканических холмов, которые граничили с дорогой и которые танцевали, как чертенята среди карликовых сабуров, сквозь цоканье танцующих ног жеребца – он услышал громкий призыв к жизненной радости, жизненной работе и к жизненному свершению.
Чем дальше на запад он скакал, тем громче становилась песня радости в его сердце.
«Цок-цок-цок!» – звучал стук конских копыт. Геккон скользнул в заросли кустарника. Низко летящая птица коснулась лица Ахмеда. Солнце пробивало себе путь жестоким, пылающим лучом.
Вокруг имелись признаки жизни. Иногда высоко в опаленном синем небе над всадником пикировал падальщик. Дважды Ахмед миновал татарских погонщиков верблюдов, низких, худых, коричневых, кривоногих мужчин, чьи щеки были перевязаны, как у мумий, чтобы противостоять ударам жгучего песка пустыни, и которые касались своих четок с суеверным страхом, когда дикий наездник проносился мимо – быстрее, чем северный ветер.
Ахмед скакал, склонившись к шее коня, приподнимаясь при каждом прыжке, не отводя взгляда от дороги – милю за шаг, милю за шаг, милю за каждое движение его великолепного, стального тела. И вот, проскакав всю ночь, он увидел вдали в зеленоватом свете нарождающегося дня темную массу, оазис Терек эль-Бей, и Багдад был уже не далеко.