Багдад! Багдад принадлежал ему! Его власть над Аравией и… скоро, скоро… над всем исламским миром! Его владычество над этими высокомерными арабами, этими высокомерными семитами! Его восторг от их горестных рыданий и воплей, которые разносились над городом и дворцом могучими волнами…
И все же один человек во дворце этой ночью не рыдал и не жаловался. Это была Зобейда, хотя в ее спальне находилось несколько монгольских воинов, наблюдающих за ней из опасения, что она могла совершить самоубийство.
Но у нее не возникло такой мысли. Тесно прижавшись к Земзем, она прошептала ей причину ее безмятежного состояния души.
– Ахмед идет! – сказала она. – Да! Он идет! Я видела это в волшебном кристалле!
– Но он один, Рожденная Небесами! Что может сделать один человек против монгольской орды?
– Ты когда-нибудь любила, Земзем? – улыбнулась Зобейда.
– Ах, да. Три или четыре раза.
– Я тебе не верю.
– Почему нет, Рожденная Небесами?
– Потому что, если ты действительно была влюблена, ты бы знала, что влюбленный может сделать все что угодно – что угодно и все. Спокойной ночи, Земзем!
И она уснула, тихо, бесстрашно, без снов и кошмаров, в то время как на дороге от Терек эль-Бея Багдадский Вор пришпоривал своего огромного жеребца в ночи, в зелени и желтизне раннего утра; наконец прибыв в Багдад, Ахмед громким голосом потребовал впустить его.
Желтокожий, плосконосый воин в железном шлеме появился на стене и посмотрел вниз.
– Убирайся! – сказал он на своем грубом монгольском наречии. – Ворота Багдада закрыты до окончания свадьбы.
– Чьей свадьбы?
– Свадьбы Чам Шенга, Великого Дракона, и Зобейды, дочери халифа.
Мужчина ушел; он вернулся, когда Ахмед, склонившись к коню, колотил в ворота, бил в них рукояткой своего меча, крича громко и нахально:
– Впусти меня, впусти меня, собака, мордатая монгольская свинья! Широко открой ворота Багдада. Эй, там, впусти меня, о уродливый желтый прыщ, лишенный всех достоинств!
Тот грозно поднял свой боевой топор.
– Я даю тебе слово чести, – сказал он. – Сейчас я взаправду предупреждаю тебя. Если ты не уйдешь сию же секунду тихо, как приличный парень, именем моих племенных богов, я…
– Ба! – ухмыльнулся Ахмед. – Бессильные боги – боги твоего клана! Свинские боги свинской расы! Пузатые, желтокожие, узкоглазые, непристойные монгольские боги! Подожди! Придержи руку на секундочку, – крикнул он, когда боевой топор был готов опуститься, рассекая воздух. – Я покажу тебе, что может сделать мой Бог! Аллах, Единственный, Всемогущий! Посмотри, монгольская свинья! Узри благословенное чудо!
И мысль зародилась у него в голове, его пальцы подчинились этой мысли, и Ахмед глубоко опустил их в волшебную серебряную шкатулку, которая до краев была полна крошечными семенами – семенами желаний, семенами с Дерева Праведных, но Невыполнимых Желаний.
Он густо осыпал землю семенами.
Он быстро и горячо сказал:
– О Аллах! Я хочу солдат! Конных, вооруженных солдат! Храбрых мусульманских солдат! Бесстрашных солдат, арабов, турок, мавров и египтян – солдат со всех исламских земель, – чтобы защитить Багдад от монгольского осквернения, чтобы спасти древний город, чтобы спасти Зобейду! Я хочу солдат – бесчисленных, как волны моря, как песчинки пустыни!
И вдруг ухмылка монгольского капитана превратилась в недоверчивый взгляд, в гримасу удивления, страха и ужаса, когда, возникнув из-под земли, как огромные цветы, появилась громадная армия конных мусульманских воинов, воинов дюжины рас, грозно размахивающих своим оружием.
Глава XI
Ветер развеял крошечные желтые семечки, и там, где они падали на землю, мусульманские воины выскакивали из ниоткуда, и небольшие клубы дыма были единственным предупреждением о том, что солдаты появятся. В основном они были конными. Но некоторые явились пешими, а вдобавок там обнаружился великолепный отряд пустынных всадников, сидевших на одногорбых верблюдах, качавшихся на высоких, остроконечных малиновых седлах в такт ходу их скакунов; был виден холодный блеск железа и слышна черная песня войны.
– Allahu Akbar! – кричали солдаты. – Allahu Akbar! Din! Din! Fateh Mohammed!
Они помчались как вихрь, они рубили ворота своими боевыми топорами и расщепляли их; кони и верблюды скакали и вздымались, оружие сверкало на солнце, бурнусы всех цветов развевались на ветру.
– Вперед! – кричали они. – Вперед за веру! Аллах велик! Вперед… во имя Пророка!
Воины ислама! Мужчины великой отваги! Благородные души!
Благородные души?
Это спорный вопрос.
Ибо древняя арабская рукопись, из которой мы заимствовали историю Багдадского Вора, прерывает здесь повествование, чтобы сделать одно интересное замечание:
«И сегодня потомки этих воинов живут в Багдаде, Дамаске и по всему Арабистану. Многие из них используют фамильные имена Ибн Каббут и Ибн Хура, что означает „Сын Семени“, в доказательство своего необыкновенного происхождения. Те, которые вошли в Багдад с Ахмедом, заняли места мужчин, убитых монгольской ордой. Но, в то время как они стали хорошими солдатами и позднее хорошими мужьями и отцами, мусульманские священники и теологи никогда не были вполне уверены, могут ли они или их потомки претендовать на то, что у них есть душа.
Ибо так задумал Аллах, так подготовил для будущей миссии Мухаммеда!
Адам был сотворен по воле Божьей. Некоторые предания гласят, что голова Адама в его изначальном обличье касалась неба, и также говорят, что Адам был так назван из-за своего цвета, красного, как пшеница; так как пшеница – это „adameh“ в классическом арабском, языке Единого Бога. Сотворение Адама пришлось на пятницу, десятый месяц Mohurrun, одиннадцатый час, восход первого градуса Овна; Сатурн находился в том же созвездии, а Марс в Козероге. Затем Бог попросил ангелов склониться перед Адамом, и все они подчинились, кроме Иблиса, который таким образом стал Шайтаном, Дьяволом, Падшим Ангелом. Затем Бог сотворил Еву. Но Иблис, увидев, что за одно преступление он поплатился всеми заслугами былого повиновения, решил навредить Адаму. Теперь Адам был в Раю, куда Иблис не мог войти. В конце концов, тем не менее, как подробно описано в истории и преданиях, с помощью хитрости и помощи павлина, который стоял на стене Рая как страж, и змея, который был часовым у северных врат, Иблис проник внутрь. Более того, сказано, как Иблис искусил Адама и Еву – это ведомо всему миру – и как Адам, изгнанный из Эдемского сада, воскликнул: „О Аллах! Зачем ты наделил меня душой? Если бы у меня не было души, ты не мог бы ни обвинить, ни наказать меня за то, что я поддался соблазну!“ И затем Адам заплакал – это случилось на горе в Индостане, куда Адам и Ева после Падения были изгнаны из Рая, в пятницу, пятый месяц Nisan, – и из слез, которые он пролил, появились перец, кардамон и корица, в то время как из скорби в его душе возникли облака, сорняки, пустынные шакалы и мусорные вороны.
Не со всеми пунктами этой истории согласны мудрые теологи. Но нет сомнений в том, что Бог дал душу Адаму, и в том, что ради спасения его души Он позднее послал Мухаммеда смертным как своего посланника.
Но воины, которые въехали вместе с Ахмедом в Багдад, были не потомками Адама, а потомками семян. Из-за этого возникает вопрос – были ли у них души или они были просто воплощенными объектами, материализованными силой воображения Ахмеда? Это спорный вопрос, и мы повторяем, что и сегодня многие уважаемые мусульманские теологи отказываются признавать, что потомки этих семян, члены семей Ибн Каббут и Ибн Зура, наделены превосходным и благословенным духом Аллаха…»
Так древняя арабская рукопись продолжается на нескольких страницах. Но мы не хотим сказать, что монгольский капитан каким-то образом интересовался душами солдат, когда, открыв рот, испугавшись, он следил за их ужасным и чудесным появлением у зубчатых стен Багдада.
Он спрыгнул вниз; побежал так быстро, как только мог, распространяя тревогу по всему Багдаду, громко выкрикивая:
– Спасайся, кто может, о монголы! Идет великий маг! Он призывает армии невидимых воинов из недр самой земли!
– Спасайся, кто может! Спасайся, кто может! – доносились повторяющиеся крики, когда мусульманские воины во главе с Ахмедом проехали через ворота.
Они ринулись вперед как крылатые фантомы – старые и молодые; арабы и турки; египтяне, мавры и туркмены; мужчины колоссальных размеров, странные и ужасные существа, сидящие в серебряных стременах, головы отброшены назад, волосы свободно развеваются на ветру, сабли танцуют в воздухе, пики наготове; и небольшие, безбородые юноши, взгромоздившиеся, как обезьянки, на свои высокие седла, но использующие свое оружие с такой же силой и сноровкой, как и старшие товарищи. Над сияющими серебряными доспехами смешались в великолепную радугу их бурнусы, красные, фиолетовые, зеленые, желтые и синие; кавалькада пересекла площадь Одноглазого Еврея, затем перестроилась, чтобы образовать новые, смелые цвета, когда всадники разделились на маленькие группы, несшиеся по улицам и аллеям в погоне за улепетывающими, охваченными паникой монголами, убивая отставших, окружая целые роты желтокожих орд в железных шлемах, предавая их мечу за веру.
– Вперед! Вперед… во имя Пророка!
Дикий боевой клич раздавался повсюду. Усиливаясь, раздуваясь, распространяясь, он эхом несся от улиц к мечетям, от мечетей к домам, от домов к погребам и резервуарам, где жители Багдада прятались в страхе и трепете перед Бичом Божьим. Они слышали; удивлялись; осторожно выходили из своих убежищ; смотрели. Затем, созерцая торжественное наступление освободителей, они поднимали оружие и бросались вперед.
Тут и там они убивали одиноких монголов. Десять минут спустя они были убеждены, каждый из них, что именно их храбрость принесла победу, и они решительно не учитывали того факта, что без великолепного чуда Ахмеда они бы продолжали подчиняться монгольскому игу так же робко, как и прошлой ночью.