ынести. Они говорили об этом в сезоны дождей, когда дождь падал на землю с грохотом, образуя пар и затапливая все вплоть до предгорий, когда поля обращались в грязь, когда вода озера сгущалась до мерзкой коричневой слизи, когда великая река воняла, точно труп некоего невообразимого и отвратительного зверя.
Они говорили об этом с тоской в голосах. Год за годом они ссорились и проклинали друг друга, и год за годом они оставались.
Такова была Африка. Ее сладкая отрава проникла в их души, и теперь они не могли без нее обойтись.
Донаки вздохнул и посмотрел на товарища.
– Послушай, Махмуд, – жалобно сказал он. – Грейнджер уже третий за последние три месяца, кто пропал там. Третий, черт побери! А бросить этот порт мы не можем – это же лучший порт на всем проклятом нагорье! Та, другая, компания сразу же за него ухватится. Они уже сто лет пытаются там обосноваться. Оттуда мы получаем столько же слоновой кости, сколько из остальных речных портов, вместе взятых. Ну хорошо, допустим, не слоновой, а мамонтовой, но покупателям-то какая разница? Слоны и мамонты так похожи.
Пока он говорил, араб пересчитывал резные деревянные бусины на своих четках. Когда Донаки закончил, Дауд поднял глаза:
– Можно послать Уоткинса. Уоткинс – надежный человек. Он хорошо справился в порту на побережье и знает язык. Или Пальмьера, хитрого бельгийца. Он хорошо знает Конго.
Донаки ударил по неровному, потрескавшемуся от жары столу волосатым кулаком:
– Да это же убийство чистой воды, Махмуд! Они пропадут, пропадут, как и остальные.
Араб склонил голову:
– Все мы подвластны року. Возможно, буш их поглотит.
Донаки яростно прервал его:
– Буш? Буш? Ты хочешь сказать…
Его собеседник поднял тонкую смуглую руку:
– Тише, друг мой. У нас нет доказательств. Кроме того, дать имя тому, чего нет, плохая примета. – Он резко щелкнул пальцами, чтобы отвадить беду.
– У нас есть доказательства, что трое наших наместников пропали один за другим, – громко и сердито отозвался Донаки.
Араб улыбнулся:
– Что нам с тобой до того, друг мой? Мы им платим? Мы платим им хорошо. Если находятся глупцы, что продают дьяволу душу, те же глупцы могут продать нам тело. Они знают, что у порта плохое имя, но тем не менее многие готовы туда направиться. – Он указал на гору писем на столе: – Ты читал, что они пишут? Они хотят пойти. Пусть идут. Среди желающих есть даже представители компании. У нас широкий выбор. Мы можем послать кого угодно.
Донаки гневно посмотрел на товарища:
– Мы все равно будем убийцами.
– Откуда ты знаешь, что остальные были убиты?
– Боже милостивый! Откуда я знаю? Не могли же они зайти в буш и пропасть без следа просто ради развлечения, правда?
Его собеседник улыбнулся.
– Аллах керим! – сказал он набожно, замолк и снова принялся перебирать четки.
Донаки поднялся и передвинул кресло, в котором сидел. Но лучи солнца проникали во все щели и трещины их мазанки, и во всей просторной, квадратной комнате не осталось ни одного уголка, куда не падали бы узкие полоски света.
Ослепительно-желтый поток света будто бы пронзал жестяную кровлю. Он причинял боль глазам, заставлял сморщивать лица и утомлял мозг.
Пейзаж, который открывался за усаженными мухами окнами, был красив. Под солнцем тропиков покатые кровли складов, колокольня миссионерской церкви и хижины туземцев, похожие на ульи, пестрели всеми оттенками пурпурного, зеленого и синего, подобно хвосту огромного павлина. Небо, напоминавшее чашу, покрытую эмалью, было почти безоблачным. Редкие узорные облака походили на арабески, нарисованные пурпурными чернилами на забытом золотом византийском пергаменте.
А вдалеке, по ту сторону сверкающей реки, выделялась мрачная черная полоска леса.
Но Джеральд Донаки не видел всей этой красоты. Он ощущал лишь безжалостно душащую его руку Африки, лишь ее зловоние.
А затем его мысли, конечно же, вернулись к порту у буша в большом бассейне Л’Попо, за триста миль вверх по реке.
Это был, безусловно, самый важный порт на возвышенности, принадлежащий Ди-Ди, как обычно называли их фирму по всему побережью. Он уютно устроился в конце небольшого речного залива, где вода глубока и можно было надежно встать на якорь примерно за пятьдесят миль к югу от водопада. Этот порт был достаточно безопасен на протяжении всего года и поэтому стал основный центром всей торговли на возвышенности.
К северу от порта лежали густые черно-зеленые леса, они же – лучшее в Африке место для добычи слоновой кости. Ее бесконечный и драгоценный белый поток шел от поста к побережью, а оттуда – в Ливерпуль и Бремен. Туземцы были некрещеными, неиспорченными и дружелюбными и никогда не доставляли ни малейшей проблемы.
Хендрик дю Плесси, огромный волосатый бур из провинции Наталь, работал там уже несколько лет и извлекал из порта немалые доходы. Раз в год он, как часы, спускался по реке в городок на берегу и там на протяжении трех недель гулял и буйствовал с молодецким размахом.
Но чуть больше четырех месяцев назад на своем последнем пиру он перебрал бренди – это-то его и убило.
Тогда Донаки и Дауд послали вверх по реке, одного за другим, трех наместников – Фута, Бенцингера и Грейнджера. Все трое были урожденными африканерами, знатоками местности и туземных языков, и все проявили себя с самой лучшей стороны в других важных портах. Поэтому Ди-Ди и сочли их работниками, заслуживающими доверия, которых можно отправить в большой бассейн Л’Попо.
Но за последние четыре месяца все трое, один за другим, исчезли, как будто Африка их проглотила. Ни записки, ни следа.
Они просто сгинули в никуда.
Они не могли уйти в буш по собственной воле – на то у них не было причины: все их ведомости и счета были безупречны. Они не могли уйти на охоту, поскольку были зрелыми мужчинами и успели пресытиться убийством животных. У них не было личных врагов, и они никогда не ссорились с дружелюбными и довольными жизнью туземцами.
Они исчезли.
Гонцов и разведчиков из числа туземцев посылали во все концы. После того как пропал третий, Грейнджер, с побережья выписали следопыта высшего сорта – хитрого мулата-португальца, но он также не смог ничего поделать.
Тогда Джеральд Донаки сам отправился вверх по реке. Он задавал вопросы, обещал взятки и награды, прочесывал мили леса вокруг, вторгался в туземные краали, угрожал, обвинял, запугивал.
Но чернокожие, очевидно, вовсе не были виноваты в исчезновении трех его наместников. Он не нашел ни следа.
Тем же утром он, изнемогая от жары и гнева, вернулся с одной лишь неудачей. А неудачи он переносил плохо.
Донаки снова ударил кулаком по столу:
– Скажи-ка мне, Дауд, что нам делать?
– Выход у нас всегда есть. Мы можем продать наше дело королевской компании.
Донаки засмеялся, но его смех был грубым и невеселым.
– Продать? В таком состоянии? Не разгадав эту тайну? Пока я жив, этого не будет. Я не позволю этому проклятому континенту победить меня.
Араб пошел в угол и налил себе воды.
– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, – торжественно и набожно сказал он, прежде чем опрокинуть стакан. Затем он повернулся к товарищу и сказал: – Ты точь-в-точь как все прочие христиане, что вечно сражаются с собственным упрямством. К чему? Какая в этом выгода? А если выгоды нет, то какая слава? К чему сражаться с Судьбой? Так уж Судьба рассудила, что тот, у кого хорошая голова, становится почитаемым и богатым беем, а тот, у кого хорошие ноги, становится пастухом. У нас с тобой хорошие стада. Мы богаты. Давай продадим наше дело и вернемся каждый в свою страну.
Но Донаки не отвечал. Он молча сидел, недовольно нахмурившись и глядя перед собой.
Уже целый час с широкой веранды вокруг дома доносилась беспрестанная невнятная болтовня резких и грубых голосов туземцев. Это молодые слуги говорили друг с другом, время от времени срываясь в пронзительный бессмысленный смех.
Донаки не обращал внимания на шум – он слушал его уже двадцать лет. Этот шум был частью его жизни, частью каждого его дня, частью Африки. Он смирился с ним так же, как смирился с жарой, лихорадкой, летучими и ползучими тварями и громом деревянных барабанов по ночам, что передавали сообщения из деревни в деревню.
Но вдруг он поднял глаза, насторожился и прислушался.
Туземец произнес название порта выше по реке:
– Великий бассейн Л’Попо. – И повторил восхищенным шепотом: – Великий бассейн Л’Попо!
Донаки повернулся к товарищу:
– Они тоже…
– Да, – прервал его араб, завершая его мысль, а заодно и его фразу. – Они тоже говорят о тех трех, что пропали. История о них ходит по всей местности. Барабаны разнесли весть по всем деревням. И тем не менее, – Дауд усмехнулся и указал на гору писем на столе, – и тем не менее, многие жаждут занять это место.
Внезапно болтовня снаружи прекратилась и наступила резкая пауза. Затем один голос заговорил на том же местном диалекте, что и остальные, но с другим акцентом. Его речь была напряженной, он говорил, по-видимому, о чем-то загадочном и важном, но говорил так тихо, что мужчины, сидевшие в доме, не могли разобрать слова.
И снова наступила полная тишина, лишь мухи жужжали.
Затем тот же тихий и напряженный голос заговорил снова.
– Махмуд, ты слышишь? – спросил Донаки. – О чем болтает этот проклятый туземец?
Араб встал, знаком показал другу, чтобы тот сидел тихо, бесшумно, потому что был обут в домашние туфли, подошел к двери и прислушался.
Снова снаружи загудел тот же низкий взволнованный голос, но на этот раз в потоке слов удалось разобрать одно: «Умлино». И вскоре снова: «Умлино».
Несколько минут араб внимательно прислушивался, затем подошел поближе к товарищу:
– Они говорят о новом умлино, о новом могущественном знахаре. – И добавил, точно вспомнив что-то важное: – Будь прокляты все неверные!
– Кто говорит?
– Новый мальчишка, тот плосколицый отпрыск неудобосказуемых свиней, что называет себя Макупо.