– Лёвушка, спаси меня от них, – жалобно простонал Насреддин, пытаясь запрыгнуть другу на руки. – Я не знаю, что они от нас хотят, но один честный мусульманин может умереть от такого навязчивого сервиса…
– О, выучил новое слово? – Оболенский жёстко пресёк попытки друга прижаться поплотнее. – Не смеши, «честный мусульманин» – это ты, что ли? Кто бы другой сказал, ведь поверил бы…
– Лёвушка-а-а!!!
– Ладно, не ори, спасу… Алле, братцы иудеи, а у кого самый лучший процент на три тысячи таньга в год, без налогов, мелочью, под гарантии швейцарского банка в Цюрихе?
Улица смолкла. Ростовщики лихорадочно углубились в расчёты. Никто не рисковал первым озвучить цифру, прекрасно понимая, что любой сыгравший на повышение тут же опустит неудачника перед клиентом и соотечественниками.
Двух минут нашим героям вполне хватило, чтобы раствориться в задумчивой толпе…
– Мы явно не так одеты, друг мой!
– Не вижу проблемы, вижу бельё на верёвочке.
– Нет, нет, из тебя в прошлый раз вышел совершенно ужасный еврей, – запротестовал домулло, оглядываясь по сторонам. – Впрочем, боюсь, что из меня получится ещё хуже. Можешь где-нибудь украсть две паранджи?
– Понравилось переодеваться в женское? Опасная привычка, братан, многие так начинали, а знаешь, как заканчивали…
– О Аллах! Просто укради их, и всё!
Бывший помощник прокурора покровительственно хлопнул друга по плечу в знак того, что победу в споре повесил себе на грудь, и попросил не уходить никуда с этого места. На то, чтобы добежать через весь квартал назад к базару, стырить требуемое и вернуться назад, ему понадобилось около получаса. Всё это время бедный домулло, как мог, отмахивался от трёх поймавших его ростовщиков с «самым выгодным процентом под кредит на любую цель, таки хоть женитесь в пятый раз, вдруг дервишам оно можно».
Подбежавшая сзади высокорослая, плечистая ханум громко проорала:
– Шухер, там облава!
После чего пол-улицы опустело едва ли не в мгновение ока.
Насреддин сдержанно поблагодарил друга и быстро накинул тяжёлую паранджу. На моей памяти все женщины Востока в глубине души считали её душегубкой и маской лицемерия, но против исламских законов в те древние времена ещё всерьёз бастовать не пытались. Отдельные вспышки шумного недовольства, разумеется, были, но значительного успеха не имели и быстро гасились на корню плетью или подзатыльником…
Никакого удовольствия париться в сорокапятиградусную жару в плотной парандже с сеткой из чёрного конского волоса Льву и Ходже тоже не доставляло, но надо – значит, надо. По крайней мере, теперь к двум «восточным дамочкам» уже никто не приставал. Главное было, идти не торопясь, старательно качая бёдрами и семеня маленькими шажками.
– И где мы будем искать этого Забара?
– Понятия не имею, уважаемый, но думающего все здесь знают. Могущественнейший еврейский маг, владеющий всеми тайнами Торы, способный превратить человека в осла и заключить союз с самим Хайям-Каром, вряд ли живёт в хибаре на отшибе. Нам лишь нужно найти самый богатый дом и…
– Да легко! Если, конечно, оторвёмся от стражи.
– От какой, к шайтану, стражи?! У меня и так с утра все нервы на пределе, а ты так плохо шутишь…
Оболенский взял друга («подругу») за плечи и молча развернул назад в нужном направлении. Теперь уже и домулло разглядел блестящие шишаки медных шлемов. Трое воинов Шехмета методично прочёсывали улицу, не особо стесняясь даже заглядывать под паранджи и вуали проходящих женщин.
– Я же говорил – шмон, менты, облава!
– Да ты накаркал! Ты просто накаркал, о синеглазая язва моей израненной души. Валим отсюда!
Соучастники рванули на второй скорости, дабы включением первой не привлечь к себе слишком пристального внимания. Не все стражники дураки, как бы этого ни хотелось…
Возможно, они бы и сумели незаметно оторваться, если бы какому-то старому, тощему и невероятно прилипчивому еврею с витыми белыми пейсами и внешностью милляровской Бабы-яги не взбрело в голову непременно всучить им чудодейственнейшее масло для умащивания тела.
– О две мои прекрасные и благородные госпожи! Идите сюда обе сразу, и вы ещё будете меня благодарить! Только сегодня и только для таких упоительных красавиц, а я сразу почувствовал вашу красоту по одной походке, у меня есть редчайшая вещь. Настоящее масло иланг-иланг! Да, да, то самое, что заставляет мужчин терять голову, если женщина нанесёт хотя бы одну каплю между грудей! Куда вы спешите? Таки вы его даже не понюхали! Какие же вы после этого женщины?!
– Нам, правоверным мусульманкам, запрещено разговаривать с посторонними мужчинами, – елейным голоском пропел Насреддин, цепляя продавца под локоть и кивая другу. Тот, недолго думая, подцепил болтуна под вторую руку, и они вновь ускорили шаг, волоча за собой неумолкающего еврея. Обернувшиеся было на его голос стражники переключились на других прохожих…
– Ну вот, таки совсем иное дело, продолжим разговор! Поверьте, мне очень недёшево достался этот пузырёчек, и будь он весь золотым, то и тогда бы стоил дешевле! Ибо масло иланг-иланг в сочетании с естественным запахом женщины творит такие чудеса… Ваш муж (я надеюсь, вы обе замужем за богатым человеком?) будет носить вас на руках по очереди и сразу! Клянусь мамой, одна капля, и вы ещё раз придёте ко мне за другой! Если, конечно, вы настоящие женщины?!
Счастливый торговец, уносимый двумя запыхавшимися «ханум» в паранджах, не умолкал ни на минуту. Сомневающиеся стражники вновь изъявили нездоровый интерес к его последним словам…
– Ой, не так быстро, вы совсем пережали мне локти, и я уже чувствую замедление циркуляции крови. Не надо волноваться, мы сторгуемся, каждый предмет имеет свою цену, но вам я уступлю. Но только вам и один раз, иначе меня ждёт разорение, потому что покойная жена вечно пилила меня: «Забар, ты глупый поц и опять торгуешь себе в убыток!» Мир её праху… Но что поделаешь, когда я вижу, что такие чудесные женщины изо всех сил нуждаются в масле иланг-иланг. А чего мы остановились?
– Ты ребе Забар? – тяжело дыша, спросила высокая ханум.
– Ну да, иногда меня называют и так. Но чаще просто Забар-аптекарь, или Забар – знаток трав и ароматов, или Забар-парфюмер, или…
– Ходжа, линяем от него, я читал Зюскинда!
– Но, Лёва-джан, нам нужен этот человек. – Низенькая ханум ловко сменила направление, втолкнув жертву в маленький проулок. Разговор был короток и конкретен.
– Ладно, колись, ботаник, это ты три дня назад продал другому юному медику (через букву «п») волшебное снадобье, превращающее человека в осла?
– Я?! Ой, нет, – юля, замотал пейсами торговец маслом. – Во-первых, я об этом ничего не знаю. Во-вторых, он сам это украл. В-третьих, где доказательства? И пусть меня судит суд нашего квартала, антисемиты проклятые!
– Это он, – с рыком признал домулло. – Где твой дом, ибо мы имеем к тебе важнейшее дело?
– Какое?
– То, за которое всем нам будет уплачено звонкими таньга, – бесстыдно соврал герой народных анекдотов. – Примерно по тысяче таньга на брата! Бешеные деньги, между прочим. А теперь пойдём к вам домой и…
– Таки всего тысяча? Ой вей! Это же несерьёзно. – Ребе Забар мигом сменил тон и внёс конструктивное предложение: – А давайте вы угостите меня кое-чем в одном хорошем заведении и мы побеседуем о двух тысячах таньга только мне, а вам по пятьсот?
Глава 27
Мы будем распевать странные песни, будем танцевать странные танцы, мы будем рисовать странные знаки, там, где цветут маки-и!
Лев и Ходжа страдальчески переглянулись, но выбора не было. Устраивать допрос с пристрастием в еврейском квартале – это нарваться сразу на два обвинения: в антисемитизме и феминизме одновременно. А оно никогда никому не надо.
Хитрый торговец поддельными эфирными маслами указал длинным носом в нужную сторону. Не так далеко, слева по улице, виднелась вывеска маленького кошерного кабачка «У Юдифи». Спустившись вниз по стёртым каменным ступенькам, друзья оказались в небольшом вонючем полуподвальном помещении с резким запахом лука, подгорелого теста и дешёвого винца.
На стене красовались провокационные лозунги: «Бей филистимлян, спасай Израиль!», «Ты – гой Евсеев, а я внук Моисеев!», «Арабы – вон из сектора Газа!» и просто «Сектор Газа», что вызвало у бывшего москвича плохо контролируемый всплеск ностальгии. Но прежде чем он припомнил бессмертные строки «Привет, ребята, добрый день! Послушайте нашу дребедень», ушлый еврей церемонно усадил парочку за самый дальний из трёх столов.
– Лучшую мацу и худшую водку! – громко потребовал он. – Гулять так гулять, всё равно не я плачу!
Лев выдохнул через нос так, что едва не прорвал чёрную сетку паранджи.
– Слышь, ты, Буратино, не наглей! Официант! Да, я к тебе обращаюсь, и нечего делать такое лицо, словно с тобой неодушевлённый предмет разговаривает. Живо сюда всё, что хотел наш новый друг. А к тому в придачу лично мне – рёбрышки на гриле, шурпу с бараниной, говяжью вырезку, полкило пахлавы, орешки в меду, зелёный чай с чабрецом и варенье из айвы. Ходжа?
– Люля-кебаб, лепёшки и бастурму, – скромно дополнил Насреддин, поняв, что и далее скрывать свою половую принадлежность уже бессмысленно. – Только вместо чая холодный айран.
– Клянусь фиговым листком праотца Адама, вы таки действительно при деньгах! Тогда мне ещё, пожалуй…
– Фигу, – жёстко хлопнул ладонью по столу Оболенский. – Пока не сожрёшь мацу и не выхлестаешь водку, ничего не получишь.
– Ясно. Понял. Бизнес превыше всего.
– Вот именно. А теперь к делу, почтеннейший…
Разговор задался с самого начала. Разбитной еврей, успешно занимавшийся по жизни всеми аферами, какими только было можно, не стал корчить из себя человека высоких принципов. Разумеется, он прекрасно понимал, кто такой Ходжа, и уж стопроцентно был наслышан о Льве Оболенском, как и о сумме награды, выставленной за их головы. Но любой умный человек понимает, что лучше заработать рубль и быть живым, чем десять, но тебя убьют. Одного взгляда на пудовые кулаки Багдадского вора было достаточно, чтобы крикам «Стража, стража!» предпочесть линию конструктивного диалога.