— Поведем их обратно в город, там убьем.
Повели обратно.
Близ штаба к нам вышел навстречу Трясилов, о чем-то спросил Бунгужного на ухо, велел нас ввести в дом. Здесь он вынул бумажку и заявил:
— Только что получен приказ от батьки атамана забрать все гроши у жидов.
… Нас троих и раввина заставили обходить с бандой все без исключения еврейские дома. Мы шли из дома в дом, не минуя и жалкой развалины, стучали осторожно и говорили, — по приказу, — мягкими приветливыми голосами:
— Откройте, не бойтесь, это мы, такие-то.
Отбиралось решительно все, что было, даже суммы нищенские в несколько рублей, детские пеленки, чулочки…
Это было часа в три четыре ночи…
…Я отупел.
Без сознания, автоматически, я двигался с солдатами, автоматически смягчал голос, кое-кого из обомлевших приводил в чувство. Припоминаю, что Трясилов часто являлся к бандитам, отбирал собранные деньги, хвалил солдат и приобадривал к дальнейшей работе. Лишь к рассвету, когда осталось не обысканных 30–40 домов, мне удалось ускользнуть.
…Я спрятался в подвале.
Смерть
…Смерть уже чувствовалась в воздухе…
Все видели, что Трясилов ищет только предлога для кровавой расправы. К кому обратиться, у кого искать помощи?..
В воскресенье евреи решили назначить пост.
Собрались в синагогу.
Думали, что в синагоге менее опасно, чем в другом месте, — даже у самого отчаянного разбойника не поднимутся руки убить еврея, когда он стоит в синагоге и молится.
Синагога была полна.
Но лишь только встали на молитву, вбегает еврей и говорит, что подходят повстанцы.
И рассказывает:
— К одному еврею, недалеко от синагоги, подошел солдат и попытался его ограбить, но еврей стал сопротивляться и хотел его бить. Тогда тот ушел.
Нам эта история совсем не понравилась. Почти тут же в синагогу ворвались пять солдат и с криком:
— Вы, жиды, убили одного нашего товарища, другого ранили, мы вам покажем!
Нагайками нас согнали в верхнюю синагогу.
Стали ружьями у двери.
Двое обходили толпу и, заставляя поднимать руки вверх, каждого обыскали и отобрали деньги, часы, и даже несколько пиджаков. Затем велели женщинам оставаться в синагоге, а мужчинам выйти.
— На улицу!
Били нагайками, чтобы скорее шли.
У двери народ сменился, не могли пройти так скоро, а они стоят позади и бьют.
Мы с трудом протискались.
Видим: напротив, на горке, стоит целый взвод верховых, держат ружья наготове.
Целят в нас…
Мы, теснясь, попятились назад.
А сзади нас били нагайками:
— Выходите, паршивые жиды.
Мы начали разбегаться по сторонам.
Тут начали стрелять…
…одного за другим…
И я вижу, как люди падают.
И я подумал, что надо тоже лечь…
И я лежу…
А тут не перестают стрелять.
…На минуту стихло, вижу — солдаты с нагайками расхаживают по площади… бьют, чтобы вставали… я поднялся, взял в сторону… перескочил через забор… забежал в сад…
Вскочил в уборную.
Там было уже четверо… я пятый.
Один увидал, что недалеко от забора лежит его раненый сын. Видно после того, как пуля его поразила, он имел силы немного бежать. Отец побежал и тоже втащил его к нам.
Я сел.
И отец положил его ко мне на руки.
У меня на руках он и скончался.
…Вся площадь синагоги была покрыта убитыми и ранеными. К раненым не пускали и многие из них испускали дух, беспомощно лежа посреди площади. С мертвых и раненых солдаты снимали одежду и оставляли лежать голыми.
IV. Проскуровская кровавая бойня
Проскуров является самым оживленным городом в подольской губернии. Население его простирается до пятидесяти тысяч человек, из них до двадцати пяти тысяч евреев. Город охранялся милицией, подчиненной коменданту. Дума, не доверяя всецело милиции, организовала собственную, так называемую квартальную охрану. Во главе ее стояло бюро, с председателем христианином Рудницким и товарищем председателя евреем Шенкманом. Состоя преимущественно из евреев, охрана эта не пользовалась расположением коменданта Киверчука, и он чинил ей всякие затруднения, отбирал оружие и т. д. В Проскурове еще во времена царя имелись все легальные и нелегальные партии. При смене власти, и с воцарением директории, сохранились в Проскурове и большевистские ячейки, но существовали нелегально. Вообще же все социалистические фракции, не исключая и большевиков, были объединены в общей организации, возглавляемой бундовцем Иоффе.
Недели за три до того, о чем повествует эта история, случилось обстоятельство, оказавшееся для Проскурова роковым.
В Виннице состоялся съезд большевиков.
Он вынес резолюцию о поднятии большевистского восстания во всей подольской губернии, причем днем восстания было назначено 15 февраля. Во главе большевистских организации в других местах стояли более серьезные люди, признавшие, что момент для выступления является не подходящим. В Проскурове же во главе большевистской ячейки стояли люди слишком юные и малосознательные. Помимо того, было еще одно существенное обстоятельство, побудившее проскуровских большевиков начать выступление: в городе были расквартированы два полка, определенно большевистски настроенные. На поддержку их большевики и рассчитывали.
В начале февраля приехал атаман Семесенко.
Он приехал во главе запорожской казацкой бригады, а вместе с ней появился и третий гайдамацкий полк.
Появление этого полка вызвало среди евреев тревожное настроение. Полк этот вел себя вызывающе и у него было погромное прошлое. Но атаман Семесенко вел себя очень корректно. Он послал в типографию наказ, в котором объявлял, как начальник гарнизона, что всякая агитация против существующей власти будет караться по закону военного времени, равно как и всякие призывы к погрому, причем уличенные в таком призыве будут расстреливаться на месте. Передавали также, что на одной из станций он расстрелял казацкого офицера за попытку грабежа. К атаману отправился товарищ председателя квартальной охраны Шенкман, чтобы лично с ним познакомиться. Атаман его любезно принял, обещал снабдить охрану оружием и оказать ей всякое содействие к предотвращению погромов.
Между тем комендант Киверчук, осведомившись об этом, распорядился, чтобы набранный в типографы наказ не был опубликован.
Большевистское выступление
До Иоффе тем временем дошел тревожный слух, будто в Проскурове затевается переворот, и что в штабе коменданта уже определенно говорят, что намечена и будущая большевистская власть с Иоффе во главе. Обеспокоенный Иоффе вызвал представителей фракции. Представители коммунистической партии заявили, что восстание действительно подготовляется и уже формируется будущая власть. На протесты представителей других фракций и указание, что восстание это их приведет к краху, а евреев к погрому, они ответили, что восстание одновременно произойдет по всей Подольской губернии и что в Проскурове на стороне восставших будет часть гарнизона и 16 деревень готовятся придти на подмогу.
В пятницу вечером, 14 февраля, в бюро квартальной охраны явилось два молодых человека из большевистской фракции и объявили, что на 12 часов ночи назначено выступление.
— Какую позицию займет квартальная охрана?
Им было отвечено:
— Квартальная охрана — организация беспартийная, она будет нейтральна.
При этом Шенкман указал на несвоевременность выступления и на то, что это обязательно приведет к еврейскому погрому.
Но ему ответили:
— Выступление общегубернское, и благоприятный исход его обеспечен.
Все члены квартальной охраны заявили, что они никакого участия в политическом выступлении принимать не будут.
Образовался уже и большевистский ревком.
Шенкман зашел в Ревком.
Убедившись, что работа у большевиков не налажена и что предполагаемое выступление окажется, по его словам, блефом, он обратился к наиболее серьезному большевику с указанием на вред этого выступления.
Но было уже поздно.
…В шесть часов утра раздались выстрелы…
Восстание началось.
Большевики захватили почту и телеграф, арестовали коменданта Киверчука, считая его, не без основания, опасным черносотенцем и погромщиком. В центре города открыли свой штаб. В казармах разбудили спавших солдат и объявили им, что восстание началось, и предложили им выступить против петлюровских войск, сконцентрированных в вагонах за вокзалом.
На указание солдат:
— У нас же нет пулеметов.
Ответили:
— Пулеметы имеются у крестьян, которые уже приближаются к городу.
Тогда солдаты арестовали своих офицеров.
Захватили полковое оружие и выступили по направлению к вокзалу. Там они открыли огонь по вагонам, где находились гайдамаки и другие казачьи части. Но когда те вышли из вагонов и солдаты убедились в их многочисленности, они отступили к своим казармам.
Казаки гнались за ними.
Начали обстреливать казармы.
Тогда солдаты рассеялись по разным направлениям и скрылись от преследования.
Между тем у штаба толпились рабочие, вооруженные, и в солдатской одежде. Заметив приближающуюся от вокзала верхом на лошадях казацкую сотню, они говорили между собой:
— Они с нами.
Но тут раздалась громкая команда:
— Заряжать ружья! И раздался залп.
Последние остатки большевиков разбежались.
Клятва смерти
Стрельба взволновала представителей города, и они стали собираться в думе. Городской голова отправился в комендатуру, но там никаких сведений не дали. Он уже собрался уходить, как к комендатуре подъехал Киверчук, только что освобожденный из-под ареста.
На вопрос:
— Кто же Вас арестовал?
Он ответил:
— Жиды — члены квартальной охраны.
И прибавил, что вместе с ними выступил против него его ординарец.
— Я его только что собственноручно застрелил.
Атаман Семесенко, на этот раз в полном согласии с Киверчуком, вступил в исполнение обязанностей начальника гарнизона. Вступление свое он ознаменовал пышным угощением гайдамаков. За обедом обильно угостил их водкой и коньяком. А потом обратился к ним с речью, в которой обрисовал тяжелое положение Украины, а также понесенные ими труды на поле сражения. И отметил, что самым опасным врагом украинского народа и казаков являются жиды.