щё и выяснилось, что она беременна, и отец совсем воспарил на седьмое небо.
Первого ноября пошёл снег. Услышав, что кто-то скребётся в окно, я подняла голову и увидела бледное лицо Эйне. Решив, что впускаю её в последний раз, я открыла рамы, и она вместе с потоком холодного воздуха бесшумно перепрыгнула через подоконник. На её взлохмаченной гриве висели хлопья снега.
— Лёля, — сказала она, впервые за время нашего знакомства назвав меня по имени. — Я знаю, ты всё рассказала отцу. Зачем ты это сделала?
Я пожала плечами. Она прошлась по комнате, остановилась передо мной.
— Не следовало этого делать, — сказала она, и мне от её тона и взгляда стало страшно.
— Он всё равно не поверил, — пробормотала я. — Они с Аллой решили, что я наркоманка.
— Это не имеет значения. Ты не должна была рассказывать о нас.
Эйне, вспрыгнув на подоконник, смотрела на кружащиеся хлопья снега. В такую уже почти по-зимнему холодную погоду под её кожаным жакетом по-прежнему не было ничего: в промежутке между брюками и полой жакета виднелась голая поясница.
— Зря ты это сделала. Человек, узнавший о хищниках, должен умереть.
Она скребла ногтями по подоконнику, сидя на корточках и не глядя на меня. До меня дошёл смысл её слов, и меня словно пружиной подбросило.
— Не смей! Если ты тронешь папу…
Она посмотрела на меня холодными, тёмными и страшными глазами с колючими искорками в глубине.
— То что? — усмехнулась она.
— То я убью тебя, — сказала я.
Она покачала головой.
— Тебе не по силам со мной тягаться.
Не успела я занести руку для удара, как вдруг оказалась на полу, придавленная телом Эйне, с зажатыми, как в тисках, запястьями. Её губы были в сантиметре от моих.
— Тебе со мной не справиться. Я не хочу причинять тебе вред. Сегодня я хотела сказать тебе совсем другое… Лёля. — Она произнесла моё имя полушёпотом, закрыв глаза, и её губы защекотали мне шею. Я помертвела, почувствовав кожей прикосновение её клыков, но она только пощекотала меня ими.
— Пусти меня, дрянь, — процедила я.
Она встала.
— Прости, детка. Я не могла этого предотвратить, это было неизбежно.
Я хотела вскочить, но её сапог ступил мне на грудь и придавил к полу.
— Лучше лежи, а то до добра это не доведёт.
Я скрипнула зубами, пытаясь высвободиться.
— Ненавижу тебя!..
Она горько усмехнулась.
— Мне жаль, Лёля… Ты чересчур привязана к отцу, и совершенно зря. Он всего лишь жертва. А ты другая.
— Нет! — крикнула я, пытаясь выбраться из-под её ноги. — Я не другая и не буду другой!
— Ты другая, Лёля, — повторила Эйне с нажимом. — Уже сейчас другая, хоть и пока ещё человек. Я выбрала тебя, потому что чувствую в тебе это. Ты не должна быть жертвой, и ты ею не будешь, обещаю.
— Не смей трогать папу! — крикнула я со слезами, придавленная её ногой, как червяк.
Помолчав, она сказала:
— Он уже мёртв. Доказательство ты найдёшь на крыльце.
1.44. На крыльце
Я делаю паузу. Я должна описать крыльцо своего подъезда.
Это старое бетонное крыльцо со старыми перилами. Половина перил отодрана, и железные прутья торчат оголённые — четыре штуки. Кто-то, кому было некуда девать свои силы, кстати, весьма недюжинные, согнул эти прутья: три — к земле, а один начал гнуть в другую сторону, но не довёл дело до конца, и прут остался только погнутым в сторону ступенек. Он торчал под весьма угрожающим углом, но никто ничего не делал для того, чтобы привести перила в порядок. Так они и стояли, когда я выбежала на крыльцо.
На припорошенных снегом ступеньках лежала куртка. Я сразу узнала её, и у меня подкосились колени. Да, я узнала её, даже несмотря на то, что она была вся изодрана и в крови. Я прижала её к себе и завыла.
— Папа…
Эйне стояла передо мной.
— Это всё, что удалось вырвать у шакалов.
Впившись зубами в свой кулак, я выла, а по моим щекам катились слёзы. Эйне качала головой.
— Не надо так, Лёля. Не убивайся. Рано или поздно это всё равно бы случилось.
Когда её руки протянулись ко мне, чтобы обнять меня, я оттолкнула её. Тот, кто сгибал железные прутья перил, вряд ли знал, какую они сослужат службу, — точнее, один из них, загнутый в сторону ступенек и торчавший под опасным углом. Именно на него напоролась спиной Эйне, падая, и он пронзил её грудную клетку насквозь. Вот для чего я так подробно описывала крыльцо.
Я никогда не забуду её взгляд — недоуменный, полный боли и страдания.
— Помоги мне, — прохрипела она, протягивая ко мне руку. — Лёля!..
Она звала меня, но я оставила её. Прижимая к себе куртку, я бросилась домой.
Алла нашла меня сидящей на полу в прихожей и прижимающей к себе изодранную куртку. Я вся измазалась кровью, но не замечала этого. Алла тоже узнала куртку, и я пришла в себя от её крика.
1.45. Арест
Отец не вернулся тем вечером с работы. Мы провели бессонную ночь: я сидела в прихожей, а Алла — сжавшись в комок на диване. Утром я услышала, как она звонит в милицию.
Когда те приехали, я так и сидела с курткой. Мои руки, одежда и даже лицо были в крови. Я отчётливо слышала, как Алла сказала:
— Она его убила!.. Проклятая наркоманка!.. — И зарыдала: — Как же я теперь одна… с ребёнком…
Абсурдность всего, что происходило дальше, не поддаётся описанию, и я даже не могу всего внятно и связно рассказать. Картина происходящего у меня сложилась какая-то разрозненная, как кусочки от разбитой мозаики. На моих запястьях защёлкнулось холодное железо, меня вывели из дома и усадили в машину, и единственное, что мне чётко запомнилось, — то, что Эйне уже не было на крыльце. Пронзивший её грудь прут всё так же торчал под опасным углом.
1.46. Подозреваемая номер один
Я стала главной подозреваемой, хотя никаких улик, кроме окровавленной куртки, не было найдено. Ни тела, ни орудия убийства.
О тюрьме я знала только то, что видела в фильмах. Я никогда не думала, что отрывистые команды «стоять», «лицом к стене», будут отдаваться мне, и что я буду ходить по этим мрачным коридорам под конвоем. Это была ещё не тюрьма, а следственный изолятор, но мне было всё равно, как это называется.
На допросах я отмалчивалась. Меня допрашивали часто, с применением запугивания и давления. Но я молчала, потому что в моих ушах звучали слова Эйне: «Человек, узнавший о хищниках, должен умереть». Эти люди издевались надо мной, пытаясь выбить из меня признание, а я боялась за их жизни. Можете надо мной смеяться.
Я так кратко и сухо об этом рассказываю, потому что всё это происходило словно в каком-то бреду, в тумане. Да мне и не хотелось бы вспоминать…
Всплыла история с подозрением меня в употреблении наркотиков. Всё это как будто не имело к делу никакого отношения и повредить мне не могло, но меня убеждали в том, что и это можно использовать против меня, если хорошо над этим поработать. Алла дала очень подробные показания. Точно так же, как она повесила на меня ярлык наркоманки, она вынесла мне приговор: убийца.
У меня создалось впечатление, что дело скоро решат безо всякого моего участия, независимо от того, заговорю я или нет.
А потом нашли тело. Эйне сказала мне тогда, на крыльце, что его сожрали шакалы — эти твари, подчищающие за хищниками места их охоты, но Алла опознала отца. Всё это происходило без меня. А потом мне сказали, что у меня новый адвокат.
Глава 2. Оскар2.1. Адвокат
Он был безукоризненно выбрит и одет с иголочки, но я сразу узнала в нём хищника: его выдавали «благородная» бледность и холодное рукопожатие. Он отличался нереальной красотой героев японского аниме: небольшой изящный нос, огромные глаза, высокий чистый лоб, гладко зачёсанные, глянцевито блестящие иссиня чёрные волосы, чуть приметный бледный рот, приоткрывавшийся чёрной щелью, когда он говорил. Он сказал, что я могу называть его просто Оскар, и что он мой адвокат.
Он не задавал мне никаких вопросов. В первую нашу встречу он с минуту сидел напротив меня за столом молча, а потом вдруг сказал:
— Я здесь по просьбе Эйне. Бедняжка приползла ко мне раненная в грудь и умоляла вытащить тебя отсюда и позаботиться о тебе. Сейчас она уже оправилась от раны. Она просила передать, что она тебя прощает и считает то, что произошло, несчастным случаем.
— Прощает? — Я сжала свои руки, лежавшие на столе, в кулаки. — Она убила моего отца, и она же меня прощает?
— Это сделала не она, — сказал Оскар. — Она хотела тебе сказать, но не успела.
Мои кулаки задрожали и разжались.
— Кто же, если не она?
Оскар улыбнулся.
— Другой хищник. Это просто совпадение. Так уж вышло.
— Думаете, что я вам поверю? — Я снова сжала кулаки, но уже на коленях — под столом.
— Эйне лишь хотела тебе сообщить о его гибели, чтобы ты не терялась в догадках и не считала своего отца без вести пропавшим, — сказал Оскар. Немного нахмурив брови и чуть понизив голос, он добавил с укором: — Она хотела поддержать, успокоить тебя, а ты… Впрочем, лучше просто прочти вот это.
Он пододвинул ко мне белый конверт. В нём был листок всего с несколькими словами, написанными размашистым почерком и печатными буквами, напоминавшими готический шрифт. Ещё не прочитав, каким-то шестым чувством я поняла, что это было написано рукой Эйне…
«Лёля,
Ты — одна из нас, потому я и нашла тебя. Это твоя судьба… И моя тоже. Тебе уготовано очень многое. Придёт время — и ты всё узнаешь. Не сожалей о прошлом, возврата назад для тебя нет. Навостри мои любимые ушки и слушай Оскара. Он наставит тебя. Прощай».
Вместо подписи была монограмма «Э» с заострёнными завитушками. Только сейчас до меня начал смутно доходить смысл слов Эйне: «Я не могла это предотвратить». Значило ли это, что она действительно не убивала папу? Оскар, пристально глядя на меня, легонько скрёб по столу своими холеными ногтями, и мне невольно вспомнилось, как это делала Эйне, сидя на подоконнике в тот день, когда пошёл первый снег.