— Ну все, все почти. Терпи еще, пару стежков, и отпущу. Катерина, шевелись, ну промокни, уже лужа натекла крови. Промокни.
Суетилась операционная медсестра, гремели инструменты, стоял густой запах смеси крови и пороховых газов, которыми пропахли пленные. Аля подтолкнула Шубина к свободной лавке, которая была отделена от других подвешенной к потолку простыней:
— Давайте помогу снять форму и рубаху, товарищ Шубин.
Глеб смутился, что медсестра, которая казалась ему совсем еще девочкой, будет сейчас ему помогать раздеваться. Он буркнул:
— Я сам, — потянул рукава гимнастерки и едва удержался от крика. Гимнастерка и нательная рубашка, пропитавшись кровью, потом, намертво прилипли к коже. И когда разведчик попытался снять одежду, спину будто кипятком обварило. Он сжал зубы, потянул ткань, но содрать одежду не смог. Аля поспешно остановила его:
— Нет, нет, так нельзя! Вы можете повредить раны еще сильнее. Придется размачивать водой. Сейчас. Ложитесь на лавку, спиной вверх.
Глеб, взмокший от острой боли, рухнул на лавку. После обеда его начало знобить, накатила страшная усталость. Ему хотелось хоть на несколько минут наконец расслабиться. Рядом загрохотало ведро, заплескалась вода.
— Терпите, — Аля провела мокрой тряпкой по форме, чтобы засохшая сукровица размокла и отклеилась от кожи. Шубин сжался от неприятных ощущений, впился пальцами в грубое дерево. Спина его пылала, тело сотрясалось от судорог. Успокаивал эту боль шепот Алевтины:
— Тише, тише, еще вот чуть-чуть осталось. Капельку. Вот уже только на плечах. — Наконец она потянула ткань и убедилась, что одежду можно снять, не сильно травмируя кожу.
Шубин сквозь стиснутые зубы просипел:
— Я сам, дальше сам.
Раздались легкие шаги, Аля направилась на улицу за теплой водой, которая уже закипала на костре у вагончиков:
— Хорошо, снимайте форму. Я скажу Серго, что надо добыть вам новую. Эта превратилась в лохмотья.
На дрожащих ногах Глеб поднялся с лавки, стащил сначала гимнастерку, потом нательную рубашку. Они упали окровавленным тряпьем к его ногам, права Аля, осколки разодрали одежду на куски, но зато слой из ткани задержал металлические кусочки, не дал им проникнуть глубоко в тело. Неожиданно хирург отодвинула простыню, с щипцами в руках она прошла за занавеску и приказала:
— Покажите спину. — Несколько секунд осматривала каждый порез, каждое ранение и хмыкнула: — Царапины, до свадьбы заживут. Невеста есть?
Глеб вдруг не удержался, до того забавным был этот вопрос. Он фыркнул:
— Нету.
— Женим, — отрезала Лидия Михайловна. — У меня невест целый санбатальон, — и тут же приказала: — Катерина, неси инструменты, жениха нашла тебе. Сейчас в паре мест зашьем, и будет как новый.
Загремели лотки с хирургическими щипцами и иглами, снова по спине потекла вода, в этот раз теплая. Хотя по-прежнему Глебу было очень больно от того, как игла протыкала его кожу, протаскивала шелковую нить и стягивала края раны, он крепился и терпел. Вокруг хлопотали три женщины, и он не мог показать им свою боль. К тому же Лидия Михайловна отвлекала его от болезненных ощущений, без конца подшучивая:
— Не смотри, Катерина, не смотри, что худой. Где ты на войне толстых видела. Откормишь, отмоешь. Не муж будет, а золото. Шрамы украшают мужчину, а у этого посмотри-ка, будет несколько десятков. Вот какого тебе жениха нашли, самого красивого.
Катерина хихикала и фыркала, даже серьезная Аля не могла удержаться от смешков, а у Шубина текли по лицу слезы от боли, но при этом расплывалась улыбка. Когда лоток наполнился металлическими кусочками, хирург подсунула его поближе к его глазам:
— Ну, смотри, сколько из тебя вытащили железок. Счастливчик ты, все мимо артерий прошли, — женщина устало вздохнула. — Две раны зашила, Аля их обработает и перевяжет. Здесь можешь переночевать? У нас места есть свободные. Я утром, когда будут повязки менять, гляну еще раз, не пошла ли инфекция.
— Да-а, Ломидзе сообщит командиру бригады, что я останусь в госпитале, — прокряхтел капитан Шубин. Его мучения никак не заканчивались — теперь по спине ползал ватный тампон с мазью, покрывая изрешеченное тело коричневым слоем. Затем Аля плотно обмотала его бинтами, проверила узлы и протянула большую застиранную рубаху:
— Вот, пока ничего больше Сережа не смог найти. Девочка отдала, это ее отца рубашка, — она вдруг опустила голову и почти прошептала: — Я дежурю сегодня в госпитале. Можно… Сережа… он не пойдет ко всем, он со мной переночует.
Ответить ничего Шубин не успел, загромыхали сапоги, и на пороге бытовки показался отмытый, снова сияющий своими кудрями Олейко:
— Товарищ капитан, караул сменился. Все тихо.
Шубин с трудом сел, все вокруг плыло как в тумане. После нескольких часов боли он выдохнул, а тело потребовало отдыха. Глеб с трудом проговорил, даже язык перестал его слушаться:
— Хорошо. Капитан Артемов снова возвращается к командованию бригадой. Помогите ему добраться до ночлега. Я остаюсь в госпитале до утра.
— Есть! — обрадовался Олейко, он был счастлив, что его командир снова в строю и готов командовать своими бойцами.
Глеба его радость не задела, он и сам понимал, что капитан Артемов для своих бойцов как родной отец и его возвращение — хорошая новость. Сам он, казалось, от усталости не в силах был даже встать с лавки. Поэтому снова лег, укутался сверху курткой Ощепкова.
Глеб Шубин только успел негромко сказать:
— Алечка, разрешаю. Пускай ночует. Сегодня можно, — и тут же провалился в глубокий, крепкий сон, почти обморок. Наконец закончился холод, боль, ужас войны, смерть разжала лапы и выпустила его из железных когтей — и можно было разрешить себе короткий отдых.
Глава 8
Шубин проснулся от страшного колющего страха, открыл глаза и первые несколько секунд не мог понять, что происходит. В вагончике было тихо, слишком тихо, от этого мертвого безмолвия он почувствовал панику. Глеб поднялся и позвал:
— Серго! — По спине прокатился пожар, вспыхнула боль в десятке ранок, но разведчик стиснул зубы. Он позвал еще раз: — Аля! Вы здесь?
У входа затопали сапоги, и вдруг у Шубина все оборвалось внутри: слишком тяжелые шаги, слишком громко они гремят — это тяжелая, подкованная металлическими набойками немецкая обувь. Он вскочил с места, натянул куртку, но не стал кидаться вперед, наоборот, прижался к стене, чтобы вошедший не сразу его заметил.
За простыней силуэт с автоматом наперевес прошелся по комнатушке, а потом отдернулась занавесь в сторонку. Глеб бросился вперед, успел занести нож для удара, но тут же у него потемнело в глазах от удара по голове. Второй фашист, что стоял в дверях, успел нанести сильный удар кулаком по голове. У Глеба перед глазами мелькнул лишь рукав формы с черной лентой, где белым вилась надпись «BRANDENBURG». «Это особое подразделение абвера, «Бранденбург 800», это немецкие диверсанты», — успел сообразить Шубин и тут же скорчился от ударов, которые посыпались на него. Тяжелые сапоги целились в голову, в живот и ребра, от боли потемнело в глазах, по лицу хлынули ручьи крови. Глеб не сопротивлялся, он свернулся на полу, не выдавая себя криком, закрыл глаза, в надежде, что немцы решат — он потерял сознание, и остановятся, тогда можно будет вскочить, применить приемы, которым его научил Ощепков. Вырваться, бежать в деревню — сообщить о нападении. Но грубые руки выкрутили ему ладони, стянули веревкой, а в рот впихнули комок перевязочных бинтов. Один из немцев буркнул:
— Опять какой-то рядовой, даже без формы. Нам нужен офицер! Тащи его к остальным. Пускай уходят отсюда, пока русские не подняли тревогу. Пора возвращаться!
Пинок в бок и окрик заставили Шубина подняться, его выволокли за дверь во двор. В полумраке чернела земля у вагончиков, а на ней лежали тела в черных пятнах от крови, пропитавшей одежду. Мелькнуло бледное личико Али с навсегда застывшим серьезным взглядом, рядом чернели кудри Серго. От страшной картины Шубин не выдержал, он закричал во все горло, ярость взорвалась внутри огненным шаром, ударила в виски и опалила грудь — нет, нет, нет! Не может быть, спецподразделение абвера проникло в деревню! Фашисты прошли мимо охраны!
Но веревки и кляп не давали разведчику ничего сделать, как он ни крутился и ни пытался вырваться. Его протащили, бросили в толпу из раненых и караульных, тех, кого удалось захватить немцам. Мужчина в серой форме егерских войск, с черной лентой-нашивкой на правом рукаве приказал на немецком:
— Быстро, ведите их к дороге, там ждет грузовик. Быстрее! — германский офицер ткнул в спину того самого румына, который днем говорил Шубину о том, что они больше не хотят служить фашистам. — Возьми автомат, отведи пленных к грузовику, да побыстрее. Если хоть один сбежит, я тебя пристрелю. Предатели, вы сдались в плен! Теперь вы должны доказать свою преданность фюреру верной службой!
Михай покорно взял автомат и ткнул в спину ближайшего связанного солдата. Толпа двинулась вперед, как вдруг неожиданно из темноты вынырнула сгорбленная фигура в разметавшихся лохмотьях — Копытиха. Старуха впилась пальцами в полу куртки Шубина:
— Вот он! Это он! — она с размаху залепила ему пощечину, а потом плюнула в лицо. — Вот тебе, сдохнешь как собака. Ты, ты мой дом сжег, ты во всем виноват! Думал, ничего тебе не будет?! Я привела сюда их, я им показала короткую дорогу! Вас отсюда вышибут немцы, следа не останется! А ты сдохнешь, будешь повешен на первом же суку! — Она повернулась к немецкому офицеру и, коверкая немецкие слова, выкрикнула: — Это он, тот советский офицер, он — командир! Специально нарядился, чтобы сбежать, чтобы никто не узнал! Я его рожу никогда не забуду! Будь он проклят!
Командир подразделения абвера одним движением оторвал старуху от Шубина:
— Пошла вон. — Он повернулся к одному из солдат: — Эй, отдай ей.
Рядовой сунул старухе мешок с продуктами, а та упала на колени перед офицером, снова залепетала на ломаном немецком: