— Спасибо, спасибо, господин офицер. Не даете умереть с голоду, служу Гитлеру, служа вам. Обижают меня теперь в деревне, возвращайтесь быстрее! Я столько лет вам служила, все делала, что скажете. Через лес к вам побежала, чтобы про русских сообщить, провела вас по звериной тропе в деревню. — Гитлеровец зашагал дальше, не обращая внимания на предательницу, которая ползла на коленях за ним и причитала: — Господин, господин, не забывайте о моей помощи. Прошу, пожалейте меня. Я умру с голоду, русские забрали все мои припасы, они лишили меня дома! Господин, прошу вас, умоляю, не бросайте меня. Вернитесь в деревню, мне не будет жизни при Красной армии! Они все узнают и расстреляют меня! Или заберите меня с собой.
Но офицер брезгливо отбросил ее руки со своих сапог:
— Молчи, идиотка. Сиди в деревне, узнай, сколько сюда прибыло сил Красной армии. Орудия, машины, количество солдат, ходи и узнавай, сделай вид, что ищешь себе дом. Идиотка, не ори и не кричи. Завтра вечером ты с собранными сведениями должна быть на старом ручье. Мы должны знать, сколько в деревне засело русских, и тогда сможем атаковать их. А сейчас заткнись и иди отсюда!
Гитлеровец торопился обратно, в любой момент кто-то из деревни мог их обнаружить и поднять тревогу. Из пленных русских и освобожденных румын получилась толпа в несколько десятков человек. Гитлеровцы связали пленных, избили, закрыли всем рты кляпами и теперь гнали в сторону дороги, где чернел силуэт грузовичка. Три мертвых советских патрульных лежали у окопа. В одном из них Шубин узнал Олейко — его светлые кудри разметались по грязи и слиплись в кровавые сосульки от крови. В глазах у разведчика потемнело от бессильной ярости: Копытиха отомстила им, она провела абвер в деревню по тайной дороге через лес, и теперь все мертвы, с кем он вместе провел последние сутки, освобождая Дмитровку. Часовые у дороги, работники госпиталя, часть раненых безжалостно убиты! А он ничего не может сделать, он в плену и даже не может сбежать или сообщить о нападении.
Командир подразделения абвера схватил его за воротник и первым толкнул к борту машины.
— За этим смотри! — приказал он Михаю. — Он нам нужен!
Шубин замотал головой, стараясь заговорить, но получил только тычок в спину. Ему не оставалось ничего, кроме как забраться в кузов вместе с остальными. Двое гитлеровцев повисли на подножке снаружи, двое сели в кабину рядом с водителем. Пленные под охраной румынских солдат уместились в крохотном пространстве. Машина резко тронулась с места и поехала по ухабам, движение было неровным, технику очень сильно трясло, и Шубин понял, что их увозят из Дмитровки каким-то окольным путем, скорее всего, по тому же лесному проходу, по которому старуха привела фашистов в деревню. Он внимательно вслушивался в каждый звук, как надсадно ревет мотор, когда колеса грузовика буксуют по мокрой земле, как шлепают ветки деревьев. Полная людей машина с трудом переваливалась через препятствия, но все дальше и дальше увозила их из Дмитровки.
Вдруг прямо над ухом разведчика раздался шепот:
— Мы не хотим работать на немцев. Нет, не хотим назад! Мы с вами!
Он замычал, пытаясь выплюнуть кляп, и Михай сразу сообразил — вытянул тряпку изо рта. Он продолжил дальше горячо шептать в ухо связанному Шубину:
— Они убьют нас, если мы побежим. Убьют, это абвер. Им нужен офицер, им нужны сведения о русских. Что нам делать? Мы ждем от вас помощи.
Шубин прошептал неожиданному союзнику на немецком:
— Ничего, пока ничего не делать.
— Но они убью вас, убьют! — не удержался и воскликнул румын. Он был в ужасе от происходящего. — Я слышал, о чем они говорят. Сейчас в лесу вас допросят. Им не нужны пленные солдаты, только офицеры! Они хотят знать про армию в Дмитровке, как узнают — прикажут и вас убить! Надо бежать! Вместе бежать!
Шубин кивнул, он был согласен — им надо бежать, пока немцы не расстреляли всех, получив под пытками нужные сведения. Он лихорадочно соображал, как потянуть время, как действовать дальше. У них нет оружия, а все пленные раненые и не могут сражаться в полную силу. Но зато румынские охранники вооружены, и они готовы пойти против фашистов, помочь советским солдатам сбежать. Значит, есть шанс, есть возможность вырваться из лап смерти. Он приказал остальным пленным:
— Говорите, что вы офицеры, терпите допросы и пытки. Это шанс выжить, они будут убивать рядовых! Снимайте лычки и петлицы, они не должны знать ваше звание, — и перешел на немецкий, объясняя румыну, как будут действовать дальше. — Прикажите своим, пускай помогут сорвать погоны и лычки. Если будут спрашивать, говорите, что мы все офицеры. Это раненые офицеры, у нас будет время, чтобы сбежать.
Михай тихо что-то произнес в темноту, и зашуршали руки, затрещали нитки на форме.
Шубин тем временем продолжил говорить, а Михай переводил:
— Не сопротивляйтесь, пока соглашайтесь со всем. Я подам условный сигнал, крикну слово «огонь». Тогда стреляйте в немецких офицеров или вверх, в воздух.
Разведчик едва успел договорить, как грузовик остановился. Немцы завезли пленных в глубину лесного массива, подальше от населенных пунктов, на нейтральную полосу между двумя фронтами. Деревья все были невысокие, но кругом чернели густые заросли кустов. Первым из кузова выволокли Шубина, ударом по ногам гитлеровец уронил его на землю. Остальные пленные построились в скудный строй рядом с машиной, командир подразделения абвера сделал несколько шагов к Михаю:
— Кто из них рядовой?! Они все без погон! Почему они все так выглядят?
Шубин, лежа на земле, замычал, показывая, что хочет говорить. Его ткнул в бок носок сапога:
— Вытащите ему кляп, что он там скулит, как собака.
Тряпку вытянули изо рта, и Глеб смог свободно вздохнуть, хотя он лежал на слое из гнилой травы лицом вниз и при каждом слове куски грязи забивали ему рот и нос. Он попросил:
— Господин офицер, мы все расскажем. Освободите хотя бы руки, куда мы сбежим? У нас нет оружия, мы далеко от деревни. Вы убьете нас за любое движение, мы в вашей власти.
Сильная рука подняла за шиворот Шубина с земли, так что теперь над его лицом висела довольная ухмыляющаяся морда немецкого офицера абвера. Тот с ухмылкой подтвердил, приставив дуло пистолета к голове разведчика:
— Да, любое движение, и я прострелю тебе голову. Я задаю вопросы — ты отвечаешь.
Шубин кивнул, понимая, что надо идти на сотрудничество, чтобы не схлопотать пулю в лоб. Тогда надежды на спасение не останется, а немцы все равно добудут сведения об их расположении, а потом нанесут неожиданный удар по Дмитровке, куда по-прежнему прибывают советские войска.
Довольный абверовец расхохотался:
— Так-то! Знай свое место, ты — не человек, ты — животное, слуга! Слуга нашего фюрера! А ну, говори: «Я служу Гитлеру!»
Шубина передернуло, перед глазами встали жуткие картины — мертвые влюбленные Серго и Аля, трупы часовых, Олейко, навсегда оставшийся лежать в грязи окопа. Он наклонил голову и едва слышно произнес:
— Служу Гитлеру…
Удар кулака и пинок в спину накрыли болью, перед глазами поплыли красные круги, он прохрипел громче:
— Служу Гитлеру, — сам сжал кулаки, чтобы удержаться от порыва — вскочить и врезать прямо в ухмыляющуюся рожу, да так, чтобы кровь брызнула во все стороны. А гитлеровец, довольный его покорностью, заорал на замерших пленных на ломаном русском:
— Вы — скотина! Русская скотина, вы служить нам! Или смерть!
Крайний пленный, парнишка с перевязанной рукой, вдруг шагнул вперед и выкрикнул осипшим от простуды и холода голосом:
— Я отказываюсь служить! Лучше смерть! Ненавижу Гитлера, ненавижу вас, фашистов! Я не буду предателем!
Договорить ему офицер не дал, два выстрела — и паренек мертвым рухнул на землю. На поляне установилось молчание, только эхо выстрелов звенело еще в ушах да в воздухе оседал дымок порохового газа. Шубин был в отчаянии, он ведь тянул время, как мог, согласившись подыграть фашисту. Гордость сейчас приведет только к верной смерти, ах, как жаль, что не хватило этому юному бойцу терпения. Смерть его не принесла пользы, пускай даже и умер он героем, несгибаемым, верным Красной армии и своей Родине. И все же умудренный за годы войны опытом капитан Шубин понимал: хитрость и терпение сейчас единственный шанс выжить, и не просто выжить в плену, а сбежать и предупредить своих в Дмитровке, что немцы узнали о взятии русскими сивашского рубежа, а значит, готовятся к контратаке. Он выкрикнул на немецком:
— Господин офицер, я готов все рассказать. Дайте мне карандаш и бумагу, прошу! Я нарисую укрепления в Дмитровке. Только сохраните мне жизнь, умоляю.
Гитлеровец неохотно дернул плечом, ему нравилось упиваться своей властью. Выхаживать перед строем, выбирать себе жертву и видеть страх, мольбу в глазах этих людишек. Именно из-за этого он пошел служить в «Бранденбург 800», здесь можно расстреливать, убивать без суда и следствия, выпустить пулю в любого, перед этим пытать и мучить, а затем получить за это орден. И не просто убивать во время атаки невидимого противника, но видеть мучения, слезы своих жертв. А этот наглый русский прервал его любимое занятие! В раздражении офицер вытащил из сумки блокнот и карандаш, сунул его в трясущиеся руки Шубина:
— У тебя пять минут.
Глеб начал водить карандашом по бумаге, чертить случайные линии, на ходу придумывая неправильный план расположения войск. Надо обвести вокруг пальца этого самоуверенного офицера, нарисовать фальшивую схему. Но что будет потом, после того как он дорисует план? Разведчик бросил осторожный взгляд на гитлеровца, который расхаживал перед строем, заглядывал в глаза, с усмешкой замечая ужас в глазах пленных. Тем, кто опускал лицо вниз, он зажатым в руке пистолетом ударял по подбородку и заставлял смотреть на дуло пистолета, направленное прямо на человека.
Глеб даже перестал изображать, что пишет что-то, он не сводил глаз с фашиста. В голове стучала одна мысль: «Он убьет нас всех. Он ищет первую жертву, ему не нужны сведения, не нужна информация. Только смерть и страдания. Нельзя медлить, каждая минута — шаг к смерти, к пуле из пистолета в его руках!»