— Как далеко находится ближайшее подразделение? Как вы держите связь?
Тот быстро отвечал, то и дело косясь на бойца с автоматом:
— Отсюда двадцать километров до села Сизого, там штаб нашего батальона. Приезжают раз в три дня, привозят провизию, забирают… — немец осекся, но удар по колену заставил его говорить. — Грузовик забирает боеприпасы, мины. Здесь склад, большой склад зарядов, мы его охраняем, пока идет строительство заграждений. Я не знаю, правда клянусь, не знаю точного расположения полей, но мины повсюду. Если мы будем отступать, то вы не сможете нас преследовать из-за минных полей, — он вскинул перепуганный взгляд на советского разведчика. — Так нам говорили на совещании в штабе. Выжженная земля, так они это назвали. Эта деревня должна стать выжженной землей. Всех жителей угнали в концлагерь, а когда мы будем уходить отсюда, то отравим воду. И дома сожжем, останутся только мины.
Глеб и сам не понял, как он оказался сверху на лежащем пленном. Перед глазами висела красная пелена, кулаки молотили со всей силы по лицу, по голове, по плечам офицера. Тот выл, крутил головой, пытаясь спрятаться от ярости Шубина. Рядом топтался караульный, растерянный, он не понимал, как себя вести — спасать пленного от гнева командира или не останавливать белого от ярости разведчика. А у Глеба перед глазами стояли жуткие картины: трупы на деревьях, мертвые молодожены Аля и Серго, колодцы, из которых нельзя пить, мертвые поля, которые засеяны не семенами, а смертоносными минами, — выжженная фашистами земля. Он с трудом остановил сам себя, брезгливо оттолкнул окровавленного германского офицера и прохрипел охраннику:
— Набери воды и собери всех, кто не на посту. — Потом повернулся к пленному: — Когда приедет грузовик?
— Завтра утром, — проскулил тот разбитыми губами.
Караульный кинулся выполнять приказ Шубина, а он сам с размаху сел на скамейку. Руки все еще дрожали от ненависти, что полыхала пожаром в груди. Но в голове прояснилось, теперь он знал, как организовать оборону Болотного. Эх, как бы сейчас ему пригодилась помощь сапера Ломидзе, но он остался лежать навсегда на стылой земле рядом со своей юной женой. И оттого было вдвойне горько, но эта боль двигала Глебом, не давала ему передохнуть после успешного захвата деревни — желание отомстить за всех, кто отдал свои жизни в этой войне.
Глава 9
У центральной избы в деревеньке собрались остатки небольшого отряда, часть из бойцов осталась на постах, теперь они вместо немецких солдат охраняли дорогу и склад в нежилых домах. Шубин оглядел своих людей, они были измученными, ослабленными от голода и холода. Многим нужна помощь врачей, ведь под грязными перевязками раны плохо заживали, а то и вовсе начинали воспаляться. Его отряд слаб, очень слаб, каждые сутки делают их еще более слабыми и беззащитными. Надеяться, что они смогут дать отпор, если гитлеровцы решат атаковать, чтобы вернуть себе Болотное, не стоит. Действовать против врага силой невозможно, у них нет этих сил, только хитрость. У них есть ночь, чтобы организовать линию обороны, отразить первую атаку. Хорошо, вокруг деревеньки они успеют соорудить линию из мин, на которой подорвется несколько человек из наступающего немецкого батальона. Но что потом? Как действовать дальше, когда враг снова начнет наступать? У них склад с минами, с десяток автоматов с наполовину пустыми рожками, а у немецкого подразделения наверняка есть техника, может быть, артиллерия, возможность пополнять запасы патронов, да и численностью батальон в десятки раз превосходит его скромный отряд. Он выпрямился, оглядел бойцов и обратился к ним с речью:
— Очень тяжело, хочется лечь, дать себе хоть минуту отдыху. Но каждая минута, товарищи, здесь, на занятой врагом территории, — это смертельная опасность. Спасибо вам, что без единого выстрела одолели фашистов. Сейчас деревня в руках советской власти и Красной армии, и мы и есть армия. Маленькая, но сильная армия, и мы не сдадимся! У нас есть теперь провизия, есть боеприпасы, а значит, есть силы, чтобы держать оборону. Связные выдвинулись в сторону границы советского фронта, подкрепление скоро прибудет — нам необходимо продержаться здесь несколько суток. Я знаю, что многие из вас ранены, что многие едва стоят на ногах. Обещаю, мы организуем еду, кипяток, найдем здесь лекарства. От вас я прошу одного — не падать духом, верить, что мы дождемся Красную армию. И не просто дождемся, мы не отдадим Болотное фашистам назад, не дадим превратить в выжженную землю, разрушить здесь все до основания. Мы сохраним деревню, сделаем неприступным рубежом для немцев. Завтра сюда прибывает машина с провиантом, а значит, скоро в немецком штабе будет известно о захвате Болотного. Сюда направят войска, может быть, технику. Действовать открыто мы не можем, придется применять хитрость и ловкость, чтобы одолеть не количеством, а умом! Сейчас выбирайте дежурных, готовьте из немецких продуктов обед. Ищите аптечку и помогите друг другу с перевязками. Через два часа мы примемся за работу, мы будем строить линию обороны. До утра есть время, придется работать всю ночь. Но в этом наше спасение! Когда фашисты начнут атаковать — мы будем готовы ответить смертоносным, сокрушительным огнем!
От его речи серые, уставшие лица посветлели, глаза засияли ярче. Глеб дал изможденным пленным самое важное — надежду, веру, что они смогут выстоять в схватке с врагом. И они готовы были действовать, без приказов и понуканий каждый нашел себе дело. В печах двух домов начала кипеть вода, в больших котлах закипело варево, рядом грелась вода для промывки ран. Солдаты помогали друг другу менять повязки, полоскали бинты в воде, промывали раны, терпеливо снося боль. В офицерском доме нашлась небольшая аптечка, лекарства из которой сейчас же поделили и раздали тем, кто чувствовал себя хуже остальных. Действовали слаженно, дружно, ободряли теплым словом того, кто был вымотан душой, поили кипятком, подавали горячую похлебку тем, у кого закончились силы; с шутками обыскали каждый уголок во всех домах и все обнаруженные теплые вещи сразу же отдали самым нуждающимся в теплой одежде бойцам.
К сожалению, Шубин ничего этого не видел, не чувствовал тепло и поддержку своего отряда. Он в это время обходил окрестности возле дороги, осматривая местность, затем вернулся назад, к посту, где несли караул двое солдат, переодетые в немецкие шинели. Ему казалось, что в глазах темнеет от усталости и голода, но он вдруг понял, что дома в деревушке окутали сумерки. Солнце почти спряталось за горизонт, пока он проводил рекогносцировку местности. Темная фигура преградила разведчику дорогу, это был Михай с котелком теплой похлебки в руках и кружкой крепкого чая:
— Офицер, надо поесть! Силы тебе нужны, чтобы драться. Ешь, это тебе, я тебя ходил искал. Говори задачу, мы все сделаем. Мы сильные, еда, вода есть — теперь можно работать!
Глеб опустился на чурку и принялся хлебать горячее густое варево. Михай переминался рядом, он не понял, почему молчит молодой офицер, и решил, видимо, что тот не хочет доверить свой план бывшим врагам. Румын заговорил на немецком горячо, стараясь убедить Глеба в своей преданности:
— Я не хотел войны, не хотел. К нам приехали в деревню, забрали тех, кто не мог платить. Я не мог, нет денег, есть дети. Пять детей: три девочки, два мальчика, — есть родители, брат и тетя. Болеют, я помогаю всем. Они ждут меня, я не хочу умирать за Гитлера, никто не хочет. Мои солдаты не хотят, я их учил — стреляй выше, чтобы пули мимо противника шли. Офицер не увидит, не накажут в гестапо. Мы стреляли мимо, чтобы не убивать. Мы не хотим убивать, хотим домой.
Он замер с опущенной головой, уже пожилой, измученный чужой войной и волей гитлеровских генералов, обычный румынский крестьянин. Ему было стыдно, что, пускай даже и не по своей воле, он был оружием, направленным на советских бойцов. Ему так сейчас отчаянно хотелось искупить свою вину, сражаться вместе против общего врага, доказать, что они не противники, не фашисты, а, наоборот, союзники Красной армии. Глеб шумно выдохнул, от еды и горячего чая по телу разлилась усталость, он с трудом мог говорить, но все же принялся объяснять свой план Михаю:
— В двух километрах отсюда надо вырыть яму, большую яму, туда загрузить мины, замаскировать их ветками и грязью. Они реагируют на удар, на тяжесть. Когда пойдет тяжелая техника, то от колес хотя бы один из боеприпасов взорвется. Он сдетонирует, и тогда взорвутся другие. Самое страшное в минах — не взрыв, а осколки. Они смертельно ранят личный состав, людей, а значит, немцы не смогут двигаться дальше, когда основную часть поразят осколки. Раненых ведь надо собрать, увезти. Такой взрыв остановит технику, ранит сотни человек, атака остановится. Немцам придется развернуться и уйти обратно. На расстоянии трехсот метров от заминированного квадрата мы поставим автоматчиков, если атака фашистов не будет сломлена, то остановим их огнем из засады. Пока они будут собирать подкрепление, мы сможем снова устроить минную ловушку. Пока не кончатся боеприпасы, мы не дадим им подойти к деревне.
Михай кивал в такт, хотя понимал не каждое слово, что говорил ему разведчик. Он слишком плохо знал немецкий, да и от усталости у Шубина заплетался язык, он едва мог говорить. Но все же основное румын понял, он закивал:
— Да, мины на дороге. Я понял, минируем дорогу. Мы сделаем. Покажи где, офицер.
Глеб поднялся и зашагал по дороге снова в направлении от Болотного, попутно еще раз объяснил Михаю, что от него требуется. Михай внимательно слушал, переспрашивал и тыкал пальцем в землю:
— Здесь яма? Сколько мин?
После дороги они вернулись к складам, здесь Шубин отсчитал нужное количество ящиков, помог найти лопаты. Михай вдруг остановил его, когда разведчик двинулся было вместе с бойцами:
— Нет, отдыхай. Нужно спать. До рассвета яму выкопаем, тебе покажем.
Шубин кивнул, от усталости он уже не чувствовал ни ног, ни рук. Рядом с румыном топтался Самсонов, он доложил охрипшим голосом: